Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс Страница 3

двигаться вперед. Уже разгрузили последнюю подводу со стройматериалами, прибывшую из-за перевала у Нотога-Фоллз, уже установили последнюю панель витражного стекла и доставили всю антикварную и выполненную по особому заказу мебель; уже развесили картины и гобелены, укрыли полы восточными коврами; разбили парки и сады и засыпали гравием дорожки; уже оклеили дорогими заграничными обоями последнюю комнату и врезали в массивные стальные двери замки; уже последний плотник — а за эти годы здесь побывали и немцы, и венгры, и бельгийцы, и испанцы — прибил последнюю доску, или вставил последнюю балясину красного дерева, или уложил последнюю тиковую половицу; уже красовался на своем месте привезенный из Италии белый мраморный камин и блестели хрусталем и золотом канделябры; уже добрались до Рафаэля мозаика, скульптуры, ткани и облицовка. И тогда он, огляделся, поправил на носу пенсне и покорно вздохнул. Он все это создал, значит, здесь ему и жить.

(Ибо с сам он; юного возраста Рафаэль был подвер жен всплескам темперамента, присущего всем Бель флерам — рокового сочетания страсти и меланхолии, и с этим ничего нельзя было поделать.)

Впрочем, к появлению Малелеила замок претерпел значительные изменения. За десятилетия штат слуг, изначально числом тридцать пять, сократился до нескольких человек, винный погреб заметно оскудел, а мраморные статуи в саду покрылись потеками от бессчетных дождей. Деликатные японские деревья зачахли и погибли, и на смену им пришли более стойкие североамериканские породы — дуб, кипарис, береза и ясень. Отдельным предметам мебели уникальной красоты дети нанесли серьезные повреждения, хотя, разумеется, в большинстве комнат играть детям традицинно запрещалось. Шиферная крыша в десятках мест протекала, бури не пощадили мавританских башенок, так и недостроенный открытый бассейн зарос сорняками. Паркетный пол в холле серьезно пострадал после эскапад юного Ноэля Бельфлёра — по необъяснимой прихоти тот однажды заехал в дом верхом. В открытых башнях гнездились ястребы, голуби и другие пернатые (а каменный пол в этих мощных сооружениях был устлан их хрупкими скелетиками); в доме водились термиты, мыши и крысы, даже белки и скунсы, и еноты, и змеи. Ссохшиеся двери с трудом закрывались, а покосившиеся окна, напротив, невозможно было открыть. Дикобразы и голодные олени обглодали тюльпанные деревья, и те медленно чахли; та же участь ждала и величественный горный вяз, чьи верхние ветки были испепелены молнией. После ужасной весенней грозы крышу восточного крыла лишь наскоро залатали, и как раз в ту ночь, когда Малелеил появился в усадьбе, самая высокая труба на этой крыше отвалилась. Но что со всем этим делать? Что можно было сделать? Продать Бельфлёров замок? Нет, это немыслимо (и, скорее всего, невозможно). Снова заложить? И речи быть не могло…

Разъезжая по усадьбе на своем стареющем жеребце Фремонте, дедушка Ноэль делал в маленьком черном блокноте пометки о том, что именно подлежит починке к окончанию очередного сезона. Он подсчитывал — правда, без особой точности — суммы, которые понадобятся на ремонт. Сильнее всего его тревожило состояние кладбища, где приходили в упадок прекрасные старые надгробья — мраморные, алебастровые и гранитные, и, самое главное, склеп Рафаэля с чудесными коринфскими колоннами. Вот умрет он, его похоронят… С каким презрением встретят его погребенные предки!..

Однако Ноэль лишь жаловался для порядка супруге и другим домочадцам, так что к его сетованиям все мало-помалу настолько привыкли, что сыновья Гидеон и Юэн даже из вежливости не притворялись, будто слушают отца, а дочь Эвелин говорила: «Если бы ты позволил вести хозяйство мне, а не Гидеону с Юэном, тогда мы могли бы что-то исправить…» Но старика сковывала апатия — она словно груз мешала ему ходить, мешала даже его лошади, и он, обрывая на полуслове свою проникновенную речь, покорно махал рукой и отворачивался. Ничем тут не поможешь, выхода нет, эти тягостные, уготованные нам дни (казалось, хотел он сказать) — жребий Бельфлёров, наше проклятье, и в этой жизни нам от него не убежать…

От соседей в долине Бельфлёры всегда отличались не только относительным богатством и скандальным поведением, но и выдающейся историей невзгод. Умеренно одаривая их везением, судьба не скупилась на удары. «Жизнь нашего рода невозможно определить одним словом, — думал Вёрнон Бельфлёр. — Трагедия? Или всего лишь фарс? А может, мелодрама? Или это проказы судьбы, череда случайностей, не подлежащих толкованию?» Даже бесчисленные враги Бельфлёров полагали их исключительным родом. Считалось, будто в крови Бельфлёров меланхолия причудливо сочетается со стремлением к действию и пылкостью, которая вдруг вступает в противоборство с жесточайшим унынием, своеобразным отсутствием воли. Пытаясь описать это явление, двоюродный дед Хайрам сравнил его с хлещущей из трубы струей воды, которая внезапно истончается и, бурля, уходит в сток… Покорная силе земного притяжения, она впитывается в почву. «Сейчас ты — такой, — говорил он, — а затем, вдруг, совершенно иной. Ты чувствуешь, будто тебя словно кто-то высасывает… Высасывает из тебя все рвение… И ты ничего, ничего не можешь с этим поделать».

Женщины рода Бельфлёр, хотя тоже страдали от этого загадочного явления, порой наполняющего их силой, а порой — опустошающего, склонны были умалять его значение, называя просто «настроением», расположением духа или самочувствием. «О, ты снова не в настроении, да?» — словно между прочим бросала Лея Гидеону, когда тот, полностью одетый, лежал в кровати, не сняв даже грязных сапог для верховой езды, повернув голову набок, и лицо его было темным от прилившей крови, а взгляд устремлен в пространство. Он не отвечал и мог пролежать так несколько часов подряд — и однако, по мнению Леи, это было всего лишь «настроение». «Где Гидеон?» — спрашивала Корнелия, свекровь Леи, когда семейство собиралось на ужин в малой столовой. Большую столовую, которая располагалась в главном крыле — с ее массивными немецкими столами и стульями, с мрачными голландскими картинами, покрытым сажей расписным потолком, с хрустальными подсвечниками, в которых крошечные пауки соткали целую вселенную, и с исполинскими каминами, что за десятилетия своим видом, да и запахом стали напоминать вскрытые гробницы, — не использовали уже много лет. Безразлично пожав роскошными плечами, Лея отвечала: «Он сегодня не в настроении, матушка». На это ее свекровь понимающе кивала, и расспросы прекращались. Ведь как ни крути, а от этого отвратительного расположения духа мучился когда-то и ее старший сын Рауль. Да и ее деверь Жан-Пьер, сейчас отбывающий заключение в Похатасси — его обвиняют в преступлении или даже преступлениях настолько жутких и непостижимых, что если он и виновен (а это, разумеется, исключено: настроенные