Владимир Возовиков - Эхо Непрядвы Страница 30

Тупик вздохнул, упер изложье самострела в мерзлую землю, взялся за вороток, натянул тетиву-проволоку стального лука, опробовал спуск. Железному звону его тетивы ответил такой же легкий звон с другой стороны прогала — там опробовал свой самострел Алешка Варяг. Дальше по логу на удобных для стрельбы местах затаились еще трое дружинников, и в самом конце — Микула, вооруженный рогатиной да парой метательных копий.

Рогатины и сулицы имелись у всех охотников, свои Тупик прислонил к сосне, чтобы поудобнее было схватить, приготовил кованую стрелу, другую воткнул перед собой в снег, уперся спиной в жесткую кору дерева. Далеко за урманом послышался лай собак, подали голоса кричане…

Мужики охватили урман редкой цепочкой, несколько конных маячили на полях по обе стороны лесистого лога — чтобы звери не ушли в дальние леса открытым пространством. Роман спускал собак с поводков в заросли рогатого тальника. Вожак собачьей стаи Серый смело ринулся в коряжник, свора устремилась за ним, взлаивая и завывая, — пошел гон. Вооруженные рогатинами загонщики начали обтекать заросли, перекликаясь и улюлюкая, голосами направляя зверя в лог. Вот зло, придушенно взвыл Серый, — значит, зверь стронут. Собаки пошли по горячему следу. Кричане усилили голоса, засвистали конные в поле — путь у вепрей теперь один. В кочкарнике, где травы оплели лозняк и коряги, собаки пробирались с трудом, и так же медленно, вслушиваясь в людские голоса, двигались звери…

Тупик никогда не считал себя хорошим стрелком. Он мог бы попасть из лука в стоящего кабана за полторы сотни шагов, но вряд ли зверь остановится на поляне. Самострел со стальным луком — оружие громоздкое, стрелять из него по бегущему вепрю труднее, чем из лука, и Тупик не был уверен в себе. Сулицей он легко сбивал с седла скачущего всадника, но сулица поражает лишь на пятьдесят шагов, да и вепрь — не всадник. Удар кованой железной стрелы, в которую вложена громадная сила стального лука, намного сильнее удара брошенного копья.

Он услышал зверей сразу, едва вошли в лог. Выбрав дорогу бегства, кабан становится неосторожным — треск сушняка и хрюканье обозначали движение стада. Тупик собрался, как перед боем. Стрелять надо наверняка — перезаряжание самострела со стальным луком требует немалого времени, метнуть сулицу после выстрела он тоже вряд ли успеет — открытые места зверь старается одолеть единым махом.

Вблизи поляны вепри убавили ход, затихли, — может быть, мертвая тишина в логу их настораживала? — но вот снова послышался треск, задрожали кусты, и в облаке снежной пыли в двадцати шагах от охотника на поляну вырвался бурый смерч. Мощная голова, торчащие из пасти кривые кинжалы клыков и щетинистый загривок выдавали старого секача, которого надо беречь ради обильного кабаньего потомства. Громадными прыжками зверь понесся через поляну, вслед за ним с глухим хрюканьем кусты проломило стадо. Тупик сразу выхватил взглядом крупную старую свинью, повел самострелом впереди ее головы и спустил тетиву. Полета стрелы он не видел, но свинью вдруг занесло вбок, она сразу отстала, поползла, волоча зад. Отчаянный визг покрыл топот и хрюканье зверей; словно подстегнутые, они прибавили ходу, а визг не умолкал, багровые пятна окрасили снег. Охотник торопливо крутил вороток самострела и вдруг замер от хриплого, утробного рыка, вскинул глаза. С противоположного конца поляны, где в кустарнике скрылось кабанье стадо, к пораненному животному мчался старый секач. Крутнувшись около свиньи, он резко встал, поднял голову, раздутыми ноздрями шумно втянул запах крови, снова яростно рыкнул. Костяной щелк отточенных клыков морозцем прошел по спине Тупика, он потянулся за воткнутой в землю стрелой. Это была его ошибка. Маленькие свирепые глазки зверя уставились на охотника и сразу угадали в нем врага. В следующий миг клыкастый смерч летел прямо на Тупика, и он понял, что выстрелить не успеет, да и мало проку стрелять нападающего вепря в лоб. Бросив самострел, он схватил рогатину, заставил себя удержаться на месте, и когда зверь оказался прямо перед ним, прыгнул в сторону. Секач пропахал снег, взбешенный тем, что на пути вместо человека вдруг выросла сосна, неуловимым ударом клыков вырвал кусок коры, и в этот момент охотник со всего размаха всадил лезвие рогатины в щетинистый бок. Визгливым ревом оглушило лес, Тупик пытался удержать рогатину, но неодолимая сила оторвала его от земли, и он не понял, почему летит через спину вепря. В нос ударил страшный запах зверины, потом — холодный запах снега, сосны опрокинулись, и он увидел над собой раскрытую пасть в розовой пене и слепящие костяные ятаганы. Закрыл глаза: «Дарьюшка, прости…» Удара не было, какие-то хлюпающие звуки заставили его разомкнуть веки. Секач бился рядом на красном снегу, загребал ногами, полз на боку. Значит, удар все-таки оказался смертельным. Тупик вскочил.

С неистовым лаем на поляну выметнулась собачья свора, Серый трепанул загривок секача, хватил кровавого снега, мельком глянул на охотника, будто проверяя — цел ли? — и кинулся за ушедшим стадом, увлекая других собак.

— Живой, Василий Ондреич? — Через поляну спешил Алешка с рогатиной в руке, самострел висел на ремне за его спиной.

— Как будто. — Тупик стал ощупывать себя и тут лишь заметил, что пола его кафтана располосована — достал-таки вепрь клыком.

Одна из собак, отстав от своры, ухватила раненую свинью за ухо и пыталась повалить, удержать на месте, та хрипела и хукала, мотала гловой, разевая пасть, старалась цапнуть острым зубом, но силы уходили с кровью, а собака была увертлива. Алешка половчее ухватил рогатину, направился к борющимся зверям…

Секач затих, Тупик наклонился над ним, тронул пальцем острое, как татарский нож, лезвие клыка, и тогда лишь увидел железную стрелу, глубоко ушедшую в кабанью шею. Так вот что остановило зверя в последний момент, когда он с рогатиной в боку, умирая сам, готовился нанести смертельный удар охотнику. Алеша…

Парень уже подходил к нему, снегом отирая кровь с плоского наконечника рогатины, в потемневших голубых глазах его — тревога и словно бы вина.

— Он не поранил тебя, Василий Ондреич?

— Не поранил.

— Виноват я. Бить надо было, когда он возле свиньи стоял, я же не успел перезарядить. Там рысь первой шла леском, ну, я не стерпел — свалил ее, а вепри — вот они…

— Не за што тебе виниться, Алеша. Не знал, какой ты стрелок. Кто научил?

— Дак сызмальства промышляем. Секач-то пудов с двадцать небось потянет.

— Жалко князя кабаньего. В самой силе он, такой — оборона стаду и от волков, и даже от косолапого.

— Што было делать? Его ж не трогали — зачем кинулся?

— С того и кинулся — заступник…

Загон подтягивался к охотникам, первыми появились конные, стали поздравлять стрелков с добычей. Фрол, увидев следы борьбы и распоротый кафтан боярина, запричитал, напустился на Варяга, которому он не велел отходить от господина. Тупику пришлось вступиться за парня, напомнить старосте, что боярин его — воин, а не девица.

Солнце утопало в бело-розовом пожаре зимнего поля. На опушке бора гудел и трещал громадный костер, далеко рассылая жар, постреливая веселыми красными угольками. Мужики свежевали зверей, поодаль, на небольшом огне, палили молодого кабана. Усталые собаки кружком облегли становище охотников, щуря зеленоватые глаза, терпеливо ждали наград за труды. Фрол, следя за работой, поругивался при каждом громком треске в костре:

— Кой дурень в этакой огонь сунул елову сушину? Того и гляди, без глаза останешься! Што вам, сосны да березнику тут мало? Влипнет малый уголек в зипун, не заметишь, как большая дыра выгорит — латай тогда одежонку, а иде их наберешься, ниток да заплат? Опять же от лишней заплаты зипун ветшает, а новый-то небось коровенки стоит. Холсты да овчины небось не растут на ракитах…

Мужики незаметно переглядывались, поддакивали старосте. Ворчанье его было беззлобным. Да теперь и в самом деле придется считать каждую нитку и каждую заплату. На охоте особенно стало заметно, какой силы лишились Звонцы.

Пока разделывались туши, боярин со старостой решили проехать полями на ближнюю деревню в один двор[11]. Таких деревенек, приписанных к Звонцам, было за сорок, иные попадались и в два, и в три двора. Крестьяне этих селений составляли единую общину под властью служилого боярина. Земля считалась княжеской, но владельцем ее был тот, кому князь отдавал Звонцы в кормление, ему-то крестьяне и обязаны были платить оброк либо отрабатывали дни в его личном имении, за которым следил тиун — полновластный представитель боярина. В большинстве своем боярские и княжеские крестьяне были свободными, и тот, кто не имел долгов, по окончании осенних работ мог уйти куда глаза глядят. Но не так-то просто покинуть насиженное место, ухоженное поле и отправляться в неведомый край. А что еще найдешь там? Потому-то и держались мужики за всякого мало-мальски справедливого господина.