Эптон Синклер - Зубы Дракона Страница 30

«Вы будете повиноваться нацистам, если они возьмут власть?» — спросил американец.

Эмиль закрыл глаза на мгновение, как будто, чтобы скрыть болезненную реакцию, которую вызвал в нем этот вопрос. «Я не думаю, что это надо обсуждать», — ответил он.

Ланни заметил: «Настоящие выборы заставили меня сделать это». Но не стал настаивать.

Эмиль верил в немецкий символ лояльности, фельдмаршала, а теперь и президента Пауля Людвига Ганса Антона фон Бенекен-дорфа унд фон Гинденбурга. Старый военачальник выиграл битву при Танненберге, которая была единственной полной победой немцев. В результате народ боготворил его все время до конца войны. В каждом городе были возведены его огромные деревянные статуи, и было высшим актом патриотизма купить гвозди и принести их к этой статуе, часть денег шла Немецкому Красному Кресту. Линия Гинденбурга была другим названием для национальной безопасности, и теперь президентство Гинденбурга было таким же.

Но суровому старому титану было уже восемьдесят три года, и его ум слабел. Ему было трудно сосредоточиться на сложных вопросах. Политиканы толкали его туда и сюда, и это было болезненно для него и трагически для тех, кто видел это.

Эмиль Мейснера входил в штаб старого фельдмаршала в течение части войны, и знал о его теперешнем тяжелом положении. Но Эмиль был сдержан в присутствии иностранца, особенно того, кто общался с евреями и у которого были сестра и зять, не любившие Адольфа Гитлера. Он сообщил, что президент отказался признать этого австрийского выскочку и упорно называл его «богемским капралом», используя плебейское имя его отца, унизительно звучавшее, как Шикльгрубер. Der Alte Herr52 неуклонно отказывался принять капрала Шикльгрубера, потому что тот слишком много говорил, а в армии унтер-офицерам не принято было говорить пока не получат разрешения своего начальника.

Эмиль высказал свои мысли по поводу беспорядков, которые происходили в городах республики, доходя до гражданской войны между двумя группами экстремистов. Без сомнения, их начали Красные, и коричневорубашечники ответили. Но Эмиль назвал неприемлемым создание частных армий, как это сделал Гитлер. Вряд ли прошла хоть одна ночь, чтобы соперничающие группы не сталкивались на улицах, и Эмиль мечтал о мужественном канцлере, который бы приказал рейхсверу разоружить обе стороны. Нацистский фюрер сделал вид, что сожалеет, что делали его последователи. Но, конечно, всё это было неправдой. В каждом его выступлении было подстрекательство к еще большему насилию — как то безумное высказывание о катящихся с плеч головах.

До сих пор два культурных и современных мужчины могли договориться за чашкой кофе. Но Эмиль решил показать, что он был немец, как другие. Он сказал, что принципиально теперешняя ситуация была вызвана союзниками и их чудовищным Версальским договором. Германия была лишена всего требованиями возмещения ущерба, лишена кораблей, колоний и рынков. И голод никогда не будет удовольствием. Ланни в прошлом внёс свою долю в знак протеста против Версаля, и призывал помочь Германии снова встать на ноги. Но почему-то, когда он слушал немцев, он обнаружил, ему хочется перейти на другую сторону и напомнить им, что они проиграли войну. В конце концов, это не было игрой в пинг-понг, и кто-то должен за это платить. Кроме того, у Германии была программа, что она собиралась делать при выигрыше войны. Она это продемонстрировала в терминах договора, который она навязала России в Брест-Литовске. Кроме того, была франко-прусская война, и Германия захватила Эльзас-Лотарингию. Был Фридрих Великий и раздел Польши. Была целая вереница прусских завоеваний. Но об этом лучше не упоминать, если вы хотели иметь друзей в Vaterland!

Три вечера в неделю Фредди и Рахель посещали школу, которую они поддерживали. Фредди вёл класс истории экономических теорий, а Рахель учила пению, оба предмета были важны для немецких рабочих. Ланни ходил туда несколько раз, и, когда студенты, как молодые, так и старые, узнали, что он жил во Франции и там оказывал содействие школе, захотели услышать об условиях жизни в этой стране и, что там думают и делают рабочие. Возникли дискуссии, и Ланни обнаружил, что дисциплинированные и организованные трудящиеся Германии не так уж отличаются от свободной и откровенной компании с юга Франции. Их волновали те же проблемы, и те же фракции превращали каждое обсуждение в миниатюрные войны.

Могут ли рабочие «захватить власть» мирным способом? Отвечать надо было теми же словами, какими был поставлен вопрос. Если в вопросе прозвучали «парламентскими действиями», то его поставил социалист; если в вопросе были слова «избрав политиков», то его задал коммунист. Первый имел за собой авторитет самой сильной отечественной партии и цитировал Маркса, Бебеля и Каутского. Его оппонент в споре принимал за эталон Советский Союз и цитировал Маркса, Ленина и Сталина. Между этими двумя крайностями были те, кто следовал за Троцким, находившимся последнее время в изгнании, или за мучениками Карлом Либкнехтом и «Красный Розой» Люксембург. Были различные «отколовшиеся группы», о которых Ланни до сих пор не слышал. Действительно, оказалось, что чем больше непокорные рабочие подвергались опасности, тем больше они боролись между собой. Ланни сравнил их с людьми на тонущем корабле, пытавшихся выбросить друг друга за борт.

В школе «Sozis» были в большинстве, и Ланни хотел объяснить им свою любимую идею, что все группы должны объединиться против угрозы национал-социализма. Так как он был чужестранцем и зятем Фредди, то ему терпеливо объясняли, что никто не может сотрудничать с коммунистами, потому что они этого не позволят. Больше всех о сотрудничестве говорили коммунисты. Но под сотрудничеством они имели в виду подрыв сотрудничающей организации и отравление умов её членов, процесс, известный как «подрыв изнутри». Любой социалист был готов проиллюстрировать это многочисленными примерами, а также с цитатами из Ленина, чтобы доказать, что это не было случайностью, а политикой.

Члены социал-демократической партии пошли даже еще дальше. Они заявили, что коммунисты сотрудничали с нацистами против коалиционного правительства, в котором участвовали социал-демократы. Это тоже была политика. Большевики верили в хаос, потому что они надеялись извлечь из него выгоду. Хаос дал им шанс, чтобы захватить власть в России, и то, что но не был получен в Италии, не заставит их пересматривать теорию. Им было легко сотрудничать с нацистами, потому что оба верили в силу и в диктатуру. Ещё одна большая опасность для сторонников мирной смены власти была сделка, более или менее открытая, между второй и третьей крупнейшими партиями Германии. Для Ланни стало своего рода кошмаром не то, что это может произойти, а тот факт, что социалисты пришли к такому состоянию ненависти другой партии рабочего класса, что они были готовы поверить, что такая сделка может быть произойти. Еще раз ему пришлось погрузиться обратно в роль слушателя и держать свои мысли при себе, а не рассказывать Ганси и Бесс, чему друзья Фредди и Рахель учат в школе.

Раз в неделю учреждение устраивало прием. Левые интеллектуалы приходили, пили кофе и съедали огромное количество бутербродов c Leberwurst и Schweizerkase53, обсуждая политику школы и события того времени. Там тогда, действительно, выпускались силы Хаоса и тьмы кромешной[45]. Ланни решил, что каждый берлинский интеллектуал был новой политической партией, а каждые два берлинских интеллектуала представляли политический конфликт. Некоторые из них носили длинные волосы, потому что это выглядело живописнее, и другие, потому что у них не было ножниц. Некоторые приходили, потому что хотели получить аудиторию, и другие, потому что хотели есть. Но, независимо от причин, их нельзя было заставить вести себя тихо, и ничто не могло заставить их согласиться с оппонентом. Ланни всегда думал, что громкие голоса и яростные жесты являются характерной чертой латинских рас, но теперь он решил, что это не было расовой характерной чертой, а чертой экономического детерминизма. Чем ближе страна подходила к кризису, чем больше шума её интеллектуалы производили в салонах!

Ланни совершил ошибку, взяв жену на одно из этих собраний, и оно ей не понравилось. В первую очередь, большинство из спорящих говорили по-немецки, а это не очень приятно звучащий язык, если он не был написан Гейне. Для постороннего это звучало, как кашель, плевки, и урчание в задней части горла. Конечно, были многие, кто был в состоянии говорить на плохом английском, и они были готовы продемонстрировать это жене Ланни. Но они хотели говорить о персоналиях, событиях и доктринах, которые были по большей части ей не интересны. Больше всего в общественной жизни Ирма ценила спокойствие, а ему здесь не было места.