Мэри Рено - Последние капли вина Страница 30

Домашняя утварь была свалена кучей посреди двора и сожжена. На самом верху была моя кровать - она все еще ярко пылала. Я видел буквы своего имени, которые вырезал еще мальчишкой. По ту сторону костра что-то грызла собака. Это оказался управляющий поместьем - с разбитой головой и разбросанными по камням мозгами. Других убитых не было. Куда бы ни убежали рабы, ясно, что больше мы их никогда не увидим.

У нас был хороший участок, самая лучшая земля в долине. Мы жили тут с незапамятных времен, отцы и сыновья, убирали камни с полей и строили из них террасы. Я сам устроил на склоне холма новую террасу и высадил там виноградные лозы… Они гоняли своих лошадей по винограднику вдоль и поперек; молодая зелень была втоптана в землю. Да, можно было мне и не спорить с двоюродным дедом Стримоном и устроить все не на свой лад, а как ему хотелось… От скота не осталось и следа.

Я слышал, как по отряду пробежал говорок - товарищи мои рассказывали друг другу, чья это усадьба. Они глядели на меня с траурной серьезностью, как смотрят обычно на человека, которого постигло бедствие. Ко мне подъехал Лисий и накрыл мою руку ладонью.

– Все спартанцы - воры от рождения, - произнес он, - но за это, клянусь Гераклом, им придется заплатить.

Я отвечал бодро, словно актер в пьесе:

– Ну-ну, Лисий, это не единственное, за что им придется заплатить.

Они все думали, что я проявил большую силу духа; а на самом деле я просто еще не успел все толком прочувствовать. Когда случайно перевернут обеденный стол, картина противная - грязь, мусор; потом вино вытрут, постелют свежую скатерть, принесут чистые чаши и тарелки, и все становится на свои места. Мне в тот миг казалось, что примерно так все будет, когда я снова приеду сюда.

Задерживаться здесь причин не было. Наконец с высокого места мы увидели целую крышу, из-под которой прямо у нас на глазах потянулся дым. Лисий пробормотал: "Ладно…" и дал команду ехать дальше.

Мы миновали еще два сожженных хутора. Редко где нам удавалось заметить хотя бы уцелевшую курицу. Как сказал Лисий, спартанцы - самые ловкие воры на свете. Они держат своих мальчиков на голодном пайке, так что им никогда не удается набить брюхо, не украв что-нибудь; и все для того, чтобы они научились жить за счет того, что дает окружающая местность. Они получают порку, если кто-то поймает их на воровстве. На эту тему есть широко известная история; на мой взгляд, весьма поучительной частью ее является, что мальчишка собирался съесть лисенка [69].

Мы настигли спартанцев в небольшой долинке между Фрией и Филой. Они еще не сожгли усадьбу, потому что наступил вечер и они стали здесь лагерем на ночевку. Разведчик доложил, что они развели костер во дворе и ужинают. Пехоты с ними не было, только несколько безоружных илотов. Один из наших, родом из этих мест, показал Лисию узкий объезд над оливами, где мы могли пробраться незамеченными для часового, которого они выставили у ручья.

Мы въехали на усадьбу и поскакали между загонами, распевая пеан. Спартанцы кинулись от костра врассыпную, призывая друг друга к оружию и стараясь добраться до своих коней. Некоторых мы стоптали лошадьми между костром и коновязями. Но остальные успели вскочить на своих скакунов, развернулись на нас и бросились в рукопашную.

Раньше я все гадал, поверю ли, когда дойдет до дела, что это настоящая война, а не просто очередной учебный бой в школе Демея. Ну так я сомневался напрасно. Как вы, возможно, знаете, спартанские всадники набираются не из тех, кто может купить лошадь и доспехи: ими становятся в награду за заслуги. Ксенофонт (который в любом случае мог позволить себе категоричность в суждениях) часто твердил мне, какой это великолепный обычай. Полагаю, так оно и есть, если не считать, что любой простолюдин, желающий войти в это привилегированное сословие, ревниво следит за всадниками и доносит о каждом упущении, какое заметит; и, если сможет доказать, получает возможность занять чужое место. Нетрудно догадаться, что несколько лет такой жизни оставляют на человеке свою отметину. Не стану говорить, будто эти люди выглядели так, словно никогда не смеются; но они определенно очень продуманно выбирали, над чем посмеяться.

На них были простые круглые шлемы и алые туники - на красном не так видна кровь; их длинные волосы (которые они смазывали маслом, расчесывали и укладывали в прическу, потому что были на войне) достигали плеч. Я видел, как один из них несется на меня, и мне не потребовалось подсказок, чтобы сообразить: этот человек убьет меня, если доживет до такой возможности.

Но, как часто бывает на войне, что-то заставило его лошадь шарахнуться в сторону, и я оказался лицом к лицу с другим человеком; он словно из-под земли выскочил, но с первого мгновения испепелял меня взглядом - как будто я его чем-то обидел. Я метнул дротик так, как учил меня Лисий, и попал ему в шею. Он свалился наземь, а глубоко вонзившийся дротик остался в ране. Потянувшись за другим, я заметил Лисия, сражающегося чуть в стороне. Он на миг оглянулся; я подумал: "Он меня потерял, ищет". Тогда я заорал пеан и бросился в схватку, где он мог бы меня видеть.

Не очень подробно помню, чем это все закончилось. Драка была как драка, такая же, как еще два десятка схваток, в которых я сражался в тот год и в другие годы. Но, если память меня не подводит, кажется, мы убили четверых или пятерых из них, а они достали только двоих наших, потому что уступали численно и были захвачены врасплох. Мы убили также одного из илотов, который схватил оружие, чтобы сражаться за них. Он был отважный человек, и если бы остался в Лаконии, его все равно убила бы "криптия" (так назывались отряды молодых воинов, обученных расправляться с подобными людьми) [70].

Когда уцелевшие удрали (потому что это были всего лишь налетчики, не получившие приказа стоять насмерть), Лисий велел нам собрать их оружие и доспехи в качестве трофеев. Я подошел к человеку, которого ударил дротиком; он лежал на спине, и древко торчало кверху. Я взялся за дротик рукой - и тут увидел, что спартанец еще жив.

Я узнал его по бородке, совсем мягкой, молодой: думаю, ему было чуть больше двадцати лет. Обеими руками он вцепился в землю, пальцы впились глубоко в дерн; зубы были стиснуты, губы обтянулись на них; глаза закатились кверху, высветив белки, спина выгнулась дугой. Он пытался дышать - или, скорее, не дышать из-за боли, - и в горле у него булькало. Пока я смотрел, он поднял руку, покрытую грязью, и ощупал дротик, торчащий из шеи. Я послал его сверху вниз в ямку за ключицей, как советовал Демей. Вот только никто не говорил мне, что бывает потом.

Я застыл, разглядывая его в сгущающихся сумерках, и тут он раскрыл глаза и посмотрел мне в лицо. За этот краткий миг я успел подумать об очень многом: о трудах и лишениях, которые он перенес в Спарте, сначала - чтобы стать мужем, потом - чтобы стать всадником… а теперь встретил такой скорый конец. Его рука упала обратно и снова впилась в землю, а он смотрел на меня с широкой улыбкой: то ли выказывал презрение, то ли бравировал перед смертью, то ли это просто были конвульсии от боли - не могу сказать. Кто-то подошел и остановился рядом; я оглянулся - это был Лисий. Он посмотрел вниз и сказал:

– Выдерни дротик, тогда он умрет.

Я протянул руку и увидел, что глаза этого человека все еще смотрят мне в лицо. Я подумал, слышал ли он слова Лисия. Рука моя коснулась древка - и тут же отдернулась. Лисий повторил:

– Выдерни дротик!

Его голос изменился: теперь это говорил филарх, отдающий приказ. Я думал, он поможет мне, но он стоял и ждал.

Я наступил ногой на бронзовый нагрудник спартанца и потянул. Рука чувствовала, как наконечник дротика раздирает сухожилия и скребет по кости, слышно было свистящее дыхание у него в горле - то ли оно было таким само по себе, то ли он сдерживался, чтобы не закричать. Он резко кашлянул, кровь выплеснулась у него изо рта мне на руки и на колени, а потом, как и говорил Лисий, он умер.

Лисий ничего не сказал, только кивнул и ушел. Я снял с мертвого тела доспехи и бросил в общую кучу, а после отбежал к стене и вырвал. Уже темнело и, думаю, когда я вернулся, никто не обратил внимания на мою бледность. Кто-то спросил:

– Сколько мы их уложили?

Я посмотрел на трупы - человек, которого я убил, тоже был трупом среди других - и сказал:

– Пятерых.

Вскоре после этого пришли спартанские глашатаи забрать тела по кратковременному перемирию, а мы надели трофейные доспехи, оставшись хозяевами поля боя. Потом сложили костер, чтобы сжечь наших убитых, ибо не знали, когда сможем отвезти их домой. Это тоже нелегко видеть в первый раз; да и не только в первый - честно говоря, и по сей день, когда огонь пожирает человека, с которым мы преломляли хлеб еще в полдень, я отвожу взгляд, помня лишь, что близких надо хранить в сердце.

Но когда все было выполнено, оружие составлено и часовые отправлены на посты, а сами мы сели у костра, чтобы съесть пищу, отобранную у спартанцев, - вот тогда к нам пришло чувство победы, пришла радость, с какой вкушаешь жизнь, когда враг повержен. Мы подменили часовых, чтобы поели, а потом вернулись назад, сняли доспехи и одежды, умастили и очистили друг друга в тепле у костра и заговорили о бое. Теперь в первый раз Лисий подозвал меня сесть рядом с ним; мы разделили с ним пищу, как делали в мирное время. Я понимал, что это означает: для пользы отряда он не хотел выделять меня до тех пор, пока я не покажу себя в бою. Когда-то, когда я после состязаний по бегу стоял у ног Афины, получая венок из ветвей священной оливы, меня переполняла гордость, - но теперь она представлялась мелочью по сравнению с сегодняшним.