Антонин Ладинский - Голубь над Понтом Страница 30

Воин равнодушно вытер меч о жалкое тряпье убитого.

Потом я ехал на муле, и по спине у меня пробегал мороз от богохульных слов еретика. Мир создан дьяволом! Этот мир, в котором страдали и был распят Христос, в котором слава Господня и пение псалмов наполняет церкви! А какой-то тайный голос шептал мне:

– Так ли уж хорош этот мир? Не сам ли ты не один раз отвращался от него. Помнишь? Вспомни, с каким упоением ты читал Дионисия Ареопагита! Вспомни о книгах Платона, грешных, но прекрасных. Подумай, подумай, патриций...

Я в смятении старался прогнать эти опасные мысли.

На шестой день мы подошли к засекам. За ними лежали плодородные долины Стримона – цель нашего похода. Непреодолимые трудности лежали на нашем пути, но благочестивый пылал величайшим огнем. Этот человек среднего роста обладал душою героя. Поистине, всякий, взирая на него, научался быть смиренным, терпеливым и бесстрашным. Он научил нас почитать сию жизнь сонным видением и не предаваться унынию.

По знаку трубы воины фракийской фемы пошли на смерть...

Как птенцы во время бури, мы окружили благочестивого и шептали молитвы. Здесь были все, делившие с ним в течение стольких лет опасности и труды войны: Константин Диоген, Василий Трахонит, Феофилакт Вотаниат, Давид Арианит, Лев Пакиан, Никифор Ксифий, старики Николай Апокавк и Никифор Уран. Не было только Варды Склира, великого стратега. Не было также из интриганов и сребролюбцев буколеонского дворца, трусов, зоил и лизоблюдов. А над нами проносилась буря истории. Ее тяжкие крылья потрясали воздух. Мы сжимали рукоятки мечей.

Перед тем как повести фемы на варваров, Василий взял из моих рук трость и стал чертить на песке план сражения. Мы обступили его со всех сторон. Старик Никифор Уран слезящимися глазами смотрел на линии, начертанные на песке, и бормотал:

– Разве можно предвидеть все заранее? Захочет Господь, и...

Ксифий зашипел на него:

– Помолчи, отец!

Благочестивый чертил:

– Здесь засеки... здесь Стримон... здесь будут стоять гвардейцы-схоларии. Понятно?

Они ничего ни понимали.

В гористой местности бесполезной оказалась закованная в железо конница «бессмертных», которых называют также катафрактами. Вся надежда была на пеших воинов. Базилевс смотрел на возвышенности, к которым подходили ромеи. Старик Уран качал головой:

– Безумие! Безумие!

Взволнованный бурей размышлений базилевс не слышал его. Царская власть подобна секире, лежащей у древа. Пусть будет так, как захочет благочестивый, хранитель вселенских соборов, защитник бедных и убогих.

На засеках уже разгоралось сражение. Варвары обрушили на головы ромеев тучи стрел, сбрасывали камни, заранее приготовленные. Огромные каменные глыбы, неуклюже вращаясь, неслись с горы и сокрушали кости наших воинов. Гул воплей и стонов стоял в воздухе. Базилевс тронул коня и поспешил к месту битвы. Мы последовали за ним.

Глазам нашим представилось ужасное зрелище. Люди с перебитыми ногами ползли с горы, умоляя о помощи. Тела убитых кучами лежали на подступах к засекам. Стрелы летели по ветру с невыносимым свистом. Христолюбивые фемы уже готово было охватить смятение. Уран шептал:

– Безумие! Безумие!

Варвары с бешенством отчаянья защищали свою свободу, свои жилища и житницы. Высоко над валом мы увидели Самуила. Ветер развевал его бороду. Он что-то кричал своим воинам и показывал на нас рукой.

– Не в силах человеческих взять эти твердыни, – шамкал Уран.

Базилевс взглянул на старика орлиным взором. У нас замерли сердца. Но благочестивый ничего не сказал.

– Не губи ромеев, благочестивый, – осмелился высказать свое мнение вест, – что будет с нами, если варвары спустятся с горы? Нам не выдержать их напора. Ты же знаешь, воин, который спускается с горы, равен трем воинам.

Василий в гневе теребил бороду.

Несколько раз мы пытались подняться на гору, и каждый раз болгары сбрасывали нас вниз. Потери были очень велики. Воины начинали роптать, ложились на землю, бросали оружие.

На следующий день сражение возобновилось. Мы смотрели на благочестивого с ужасом. Тогда приблизился к нему Никифор Ксифий, доместик схолариев.

– Позволь мне, рабу твоему...

– Говори, – грубо кинул Василий.

– Дай мне отборных воинов, руссов и схолариев, и мы попытаемся пробраться лесными тропами в тыл врагов. За ночь успеем обойти горы. Тогда мы поразим варваров...

Под покровом ночной темноты, прикрытый ею, как хламидой св. Димитрия, Никифор Ксифий повел воинов в обход горы Белатисты. Пробираясь сквозь тернии и кустарники, переходя во мраке страшные кручи, теряя людей в бездонных пропастях, но, подобно новому Ганнибалу, всю ночь вел воинов. Не для того ли нам дан разум, чтобы побеждать врагов? На рассвете, когда занялась благоуханная заря, Василий опять возобновил сражение, отвлекая внимание Самуила.

Но вот мы заметили, что в рядах врагов происходит странное замешательство. Мы услышали крики:

– Бегите, бегите! Ромеи погубили нас...

Тогда мы поняли, что это доместик Никифор Ксифий, подобно римскому орлу, ударил крылом, вонзил жестокие когти в тело жертвы. Болгарские воины оставляли засеки, бежали, заметались в горных ущельях, не зная, с какой стороны приближается к ним хитрый ромей. Базилевс, сияющий, как в пасхальный день, кричал эскувиторам, которых вел в сражение патриций Феофилакт Вотаниат:

– Поражайте врагов, эскувиторы! Поражайте!

И, не выдержав, помчался впереди воинов в самую гущу битвы.

Ужасное избиение продолжалось весь день. Сам Самуил едва не попал в руки ромеев. Но мужественный его сын бросился на помощь к отцу, вырвал его из наших рук. Понимая, что участь сражения решена, Самуил умчался с сыном и остатками своих отрядов в темноту ночи. Они обрели себе прибежище за деревянными стенами Прилепа. Опустошая все вокруг, Василий не решился преследовать бегущих. Опасно трогать раненого зверя...

Но это еще был не конец. На другой день базилевс запятнал прекрасную победу неслыханной жесткостью. По его приказанию пересчитали пленников. В плену оказалось около пятнадцати тысяч человек. Тогда их загнали толпами в ущелье, чтобы легче было стеречь. На соседней равнине были разведены костры, на огне которых воины обжигали заостренные колья и раскаляли железо. Схоларии извлекали из ущелья безоружных пленников и влачили к кострам. Для них готовилось нечто страшное, но несчастные не знали, какие муки ожидают их, покорно шли. И вот нечеловеческий вопль огласил равнину. Это ослепили первого пленника.

Ослепленный бился на земле, умоляя о смерти, царапал камни ногтями, поднимал руки к небесам, проклинал и плакал, а к костру уже тащили другого пленника третьего, сотни людей. Даже закаленные в сражениях воины боялись за свой разум при этом ужасном зрелище. Извивающиеся в муках тела, кровавые глазницы, вопли и проклятия, а над всем этим каменное лицо Василия. Я отвел от него глаза и не смотрел. Пусть он сам даст отчет на последнем судилище за свои дела...

Догадавшись о страшной казни, заволновались остальные пленники; в ответ на вопли ослепляемых раздался вой тысяч людей, запертых, как звери в клетке, в узком ущелье. Варвары бросились на стражей, предпочитая умереть от меча, чем потерять драгоценный дар небес. Некоторых из них убили, остальных повлекли к кострам. По повелению Василия из каждых ста ослепленных одному выжигали только один глаз. Сначала мы не понимали, потом узнали – Василий хотел, чтобы кривые повели к Самуилу тысячи слепцов и поразили его сердце ужасом перед несокрушимой жестокостью ромейского оружия.

Страшными вереницами, цепляясь друг за друга, ведомые окривевшими вожаками, слепцы пустились в путь по горам. Они падали, спотыкались, вопили и плакали кровавыми слезами, проклиная небеса. Многие погибли от голода, были разорваны на пути волками, умерли от отчаянья. Остальные дотащились до родных селений. Жители выходили на дороги и приносили слепцам пищу, воду, козье молоко, утешали несчастных вестников гибели. А когда ослепленные пришли наконец в Прилеп и наполнили двор перед домом Самуила, старый лев зарыдал, как дитя. Тысячи слепцов взывали к нему на дворе:

– Самуил! Самуил! Посмотри, что сделал с нами Василий!

Тысячи юных глаз, с такой жадностью взиравших на мир, погасли, превратились в гнойные раны.

Болгарскому царю дали чашу с холодной водой. Он сделал несколько глотков и уронил чашу. Дни его были сочтены. На ложе смерти он ждал появления немилосердных врагов. Но Василий боялся войти в его берлогу.

В бедных болгарских хижинах, погруженные в мрак вечной ночи, слепцы плакали, вспоминая солнце, тропинки македонских ущелий, где они пасли коз, гору Белатисту, где они сражались за свободу...

А разве мы не слепцы? Черная тьма стоит над миром, как ночь слепорожденного. Трудно жить человеческой душе среди такого мрака. Нет надежды, что станет иным сердце человека. Шелестят стихи Иоанна Дамаскина, из церкви Сорока Мучеников доносится антифонное пение, а земля покрыта руинами, рухнувшие купола лежат во прахе, плевелы покрывают поля, волки бродят в предместьях городов. Стоит мне прикрыть глаза рукою, и я вижу перед собой каменное лицо Василия, его сгорбленную от трудов, как у пахаря спину, плечи, уставшие от тяжести панциря, стариковские жилистые руки, седую жесткую бороду, которая когда-то цвела, как руно ягненка.