Владимир Григорьев - Григорий Шелихов Страница 30

Кузьмин в сопровождении своей безмолвной команды внимательно осмотрел повреждения судна, дважды прошагал по его длине и ширине, прикинул веревочкой объем застрявших в гнездах комлей мачт и, не задав ни одного вопроса хозяину, съехал на берег со всеми своими «дроворубами», ничем не обнаружившими интереса к предстоящему делу.

Светлобронзовые канаки и желтые малайцы из экипажа «Леди Анна Бентам» даже в трудных условиях Охотска оказались превосходными грузчиками. Инстинктом людей, рожденных на море, они успешно преодолевали каменные западни охотского бара. Шелихов был в восхищении от их четкой, слаженной работы — в три дня беспорядочно сваленные на берегу грузы были переброшены на «Святителей», а он избавлен от унизительной, а может быть, и роковой необходимости задержать отпуск корабля в Америку и отсрочить свой отъезд в Иркутск и предстоящую поездку в Петербург, от которой ожидал решения судьбы всего дела.

Перед самым отходом «Святителей» Шелихов убедился, что затруднение в людях для пополнения экипажа корабля и подкрепления сил оставленных в Америке промышленников все же стоит перед ним без надежды на благоприятное разрешение: храпы не показывались и ничем не обнаруживали прежнего намерения переселиться в Америку.

— Сходи в кабак, прихвати с собой Захарыча, — подозвал Шелихов Деларова, метившего оставленные на берегу тюки и ящики, — объяви дуракам, что сегодня до вечера последние контракты подписываю. Кто поутру, скажи, с остаточной ходкой на «Святителей» с записью не явится, — Шелихов махнул рукой, — пусть на себя пеняет, а я обойдусь, за уши к говядине тащить не буду…

Храпы отсиживались в кабаке Растопырихи. С чувством острой злобы смотрели они на непереносимое зрелище, как чужими руками производилась погрузка, и еще более тягостно и обидно становилось от сознания своего бессилия сломить торжество купеческого кулака. Поэтому, когда Деларов и Пьяных появились в кабаке, храпы встретили их с едва сдерживаемой враждебностью.

— Отстань, Захарыч, наскучило! — послышались нарочито равнодушные голоса храпов, едва Пьяных начал рисовать им выгоды, если они примут предложение Шелихова. — Вот как сыты байками твоими!.. Раскрылись наши глазыньки на хозяина твоего! — сказал находчивый на слово и жест Неунывайка, промяв себе руками горло, а потом и протертые на заду штаны. Круто вдруг повернулся к Деларову и совсем уже злобно прикрикнул: — А ты, купчина, и вовсе говорить не моги, уноси ноги, пока цел!..

Шелихов, когда узнал, чем кончились переговоры, помрачнел. Но тут подвернулся Меневский, который, полагая, что речь идет о найме матросов, посоветовал:

— Попробуйте закинуть словцо о своей беде полковнику. Он так к вам расположен, что не упустит случая доказать свою дружбу уступкой на переход через океан десятка-другого превосходных матросов.

Бентам же, выслушав Шелихова, живо отозвался:

— A friend in need is a friend indeed.[33] В этом вы теперь, надеюсь, убедились, мой дорогой друг! Я оставляю на вашем корабле двадцать канаков, лучших матросов в мире, с Меневским во главе, без него они не будут понимать вас… Ваш корабль и я, мы пойдем вместе до вашей фактории на Кадьяке, после высадки я заберу своих людей… О-о, я охотно пожертвую пару дней, чтобы лишить вас права сказать, будто я отказался быть вашим гостем, — любезно отвел Бентам какие бы то ни было возражения Шелихова против появления в кадьякской крепостце непрошеных гостей.

Шелихов прекрасно понял ход англичанина: Бентам хочет лично проверить полученные от Меневского сведения о боевой способности русских укрепленных поселений, их вооружении и настроении людей. Вместе с тем отказаться от удовольствия видеть у себя такого «друга» в данный момент мореход не находил предлога.

Уверенный в предопределенных самим господом богом преимуществах английской цивилизаторской миссии на всех морях и континентах земного шара, Бентам считал Шелихова за удачливого, хотя и недалекого, подражателя дел великих людей «владычицы морей» — Британии. Чтобы доказать эту несомненную для каждого британца истину, Бентам готов был дать наглядный урок и выручить морехода из таких пустячных, по мнению англичанина, затруднений, как нелады с докерами Охотского порта, этой нелепой «бородавки», обнаруженной Бентамом на небезынтересном для Британской империи краю земли.

Так или иначе, соглашение, предваренное ночной беседой Шелихова с отбывающим в Америку новым правителем российских владений Деларовым — «всякой ценой не допустить англичан до обозрения нашего расположения на Кыхтаке», — состоялось.

Отправление «Святителей», как ни хотел Шелихов увидеть парус исчезающим в серой дымке горизонта, пришлось задержать из-за неготовности бентамовского клипера: дружба обязывает. Шелихов налег на Кузьмина. Наконец медленно поспешающий старик Кузьмин со своими устюжанами пригнал «плавуном» к обезглавленному кораблю обтесанные на берегу и размеченные на крепление будущих парусных ярусов две огромные лесины, с помощью лебедок поднял и укрепил на груди «Леди Анны» основной костяк мачт и в два дня, работая ночью при свете скупых фонарей, установил стоячий рангоут и сложный подвижной такелаж корабля.

— Несравненный ship-builder,[34] и место ему в доках Фальмута.[35] У людей его золотые руки… Признаюсь, я был далек от мысли найти в дикой Татарии таких… Чудо! — восторгался Бентам после тщательного и придирчивого осмотра восстановленного рангоута и такелажа судна. — В фальмутских доках не сделали бы лучше! Поднести русским мастерам по стакану рома и выдать по гинее[36] от меня за прекрасную работу! — мигнул Бентам старшему офицеру.

— Счастливого плавания! — важно провозгласил Кузьмин, принимая стакан. — Ох, осилю ли, давненько не пил… А червонцев ваших не возьмем, договоренное от Григория Иваныча сполна получили, — отвел Кузьмин поднос с разложенными на нем полутора десятками блестящих новеньких гиней. — Людям вашим отдайте, кои воспомогали нам реи и салинги на бом-брам-марселях крепить. У моих устюжан — плотники они и ничего больше — копыта плоские, непривычны к беличьей матросской сноровке…

Хронология того времени ориентировалась на посты и большие церковные праздники. В середине июля 1787 года, горделиво распустив паруса навстречу поднимающемуся из океана солнцу, оба корабля покинули берега России.

«На Покрова, ежели все пройдет благополучно, мои «Три святителя» причалят на Кыхтаке, а вот попаду ли я в Иркутск к Покрову — бабушка надвое сказала», — подумал Григорий Иванович, представляя себе четыре тысячи верст сибирской таежной глухомани, отделявшие его от дома на пути Охотск — Якутск — Иркутск.

Другой дороги — короче и верней — не было. При одинаковом расстоянии обогнать во времени корабль на море мог только тот, следуя тайгой, у кого хватило бы сил и воли слезать с седла или нарт лишь на время кормежки или замены приставшего коня. И все же Григорий Шелихов, сменив в пути несколько десятков коней и до полусотни закаленных проводников — якутов и тунгусов, вернулся в Иркутск, как и наметил себе, «на Покрова». Дома, как ни в чем не бывало, он сел за щи и праздничный подовый пирог с нельмой, даже не придав никакого значения совершенному им «по купеческому делу» очередному подвигу землепроходца.

В Иркутске, увидев на амбарах собственные полупудовые замки и печати суда нетронутыми, Шелихов окончательно стряхнул одолевшие его в дороге тревожные мысли о судьбе оставленных в Америке промышленников и посланных туда припасах.

Тревогу же эту вызвал не кто иной, как Меневский. Перед самым отправлением из Охотска «Святителей» он, улучив минуту, когда Бентам куда-то ушел, завел разговор с Шелиховым о жизни оставленных на Кыхтаке добытчиков. Польский шляхтич, продолжая вести двойную игру, стремился рассказом о делах на Кыхтаке оправдать свою перебежку к Бентаму.

— В прошлом году, — говорил он, — после вашего с супругой отплытия, люди немного приуныли, а к Рождеству, когда увидели, что на возвращение «Святителей» и вовсе нет надежды, стали негодовать. «Обшамурил нас купец твой, Константин Алексеич!» — начали они наступать на Самойлова. А Самойлов, — вы знаете Константина Алексеевича, — человек твердый и верный, спокойно отвечает: «Чего кричите, может быть, «Святители» до Охотска еще не дошли, а может быть…»

— Утопли? — усмехаясь, перебил Шелихов. — Со мной на мель не сядешь!

— Вот, вот, — подхватил Меневский, — потому-то и не унимались, особливо когда из хлеба начисто вышли…

— Я, — сказал Шелихов, как бы оправдываясь, — в плавание только три мешка взял, а триста пуд — последнее — оставил и приказал Самойлову на сухари перепечь. Сам из-за заботы той в такую перепалку попал, что, видишь, едва ногами володею, а ты — мука вышла, сухарей не стало! Через то, что сухарей с Кыхтака не взял, и я ног едва не лишился!