Юлия Андреева - Карл Брюллов Страница 30

После чего я вспомнил другой анекдот из жизни Николая Васильевича, который и поведал тотчас добрейшему Валериану Платоновичу:

— Один из учителей Гоголя, профессор словесности Никольский, имел странную слабость заставлять своих учеников писать литературные произведения, которые он затем тщательно разбирал, правя и вынося свой вердикт. Особенно доставалось Гоголю, который имел больше склонности к драматическому искусству, нежели к литературе. — Я улыбнулся, давая понять, что это не мое мнение. К слову, всем ведь известно, что Николай Васильевич грезил театром и даже добился как-то дебюта на сцене Александринки. Самого дебюта, правда, не получилось, так как на первой же репетиции Гоголя признали негодным в служители Мельпомены. Но упустим эту пикантную подробность. — Никольский нещадно ругал Гоголя, по всей видимости, забавляясь переживаниями ученика.

И вот однажды Николай Васильевич решился отомстить за свои обиды и, переписав своей рукой пушкинского «Пророка», принес его на суд деспота. Никольскому стихотворение очень не понравилось, и он тут же взял перо и принялся его исправлять. Когда же все «лишнее и напыщенное» было вычеркнуто, а «нужное и более грамотное» поставлено на надлежащие места, профессор вернул Гоголю листок с назидательной речью, что стыдно писать столь скверно. И чем попусту бумагу марать, лучше бы он почитал наших прославленных поэтов.

На что окончательно сбитый с толку Гоголь признался, что это стихотворение Александра Сергеевича Пушкина. Класс притих.

А профессор побагровел и, кинув в Гоголя скомканным стихотворением, заорал:

— Что же с того, что Пушкин?! Разве Пушкин не может безграмотно писать? Почитай лучше оба варианта и реши, у кого лучше получилось: у меня или у Пушкина?

Мы посмеялись, после чего я горячо поблагодарил Валериана Платоновича за его теплый прием, признавшись между делом, что давно запутался во всех тех фактах, которые посчитал нужным сообщить мне Карл. В то же время мне хотелось бы составить нечто вроде жизнеописания величайшего художника нашего времени, как это сделал в свое время Джорджо Вазари в своем бессмертном труде: «Жизнеописание наиболее знаменитых живописцев, скульпторов и архитекторов». Признаваясь в своем желании, я надеялся на то, что Лангер поделится со мной какими-нибудь сведениями относительно Карла, которые затем я смог бы внести в его жизнеописание наравне со свидетельством Александра Павловича и друзей Карла. Поняв меня правильно, Лангер приказал принести нам чая, после чего начал:

— «Последний день Помпеи»… о, я изучал и изучаю до сих пор это великолепное произведение. Признаться, я ходил к ней множество раз, переводя статьи о картине с итальянского. Потому как это особое искусство — видеть живопись, разгадывая ее. Сам я не могу утверждать, будто бы могу это сделать по отношению к любому произведению живописи. Да и в моей любимой «Помпее» я не перестаю угадывать все новые и новые тонкости.

Сам Карл Павлович простодушно рассказывает о расположении скелетов, рядом с которыми были разбросаны украшения или остатки колесницы… но все это на самом деле несущественные мелочи. Кто поедет в Италию для того, чтобы считать все эти самые скелеты? Да и в скелетах ли дело?

Вот юноша, который уговаривает мать бежать вместе с ним… Плиний Младший, если бы он погиб в тот день, как понял его Карл; вот мать с дочерьми, они и не пытаются спастись, взывая к карающему их Богу и прося его милости; вор, даже в последний день жизни пытающийся украсть чужое добро; дети, несущие немощного отца; художник, прикрывающий голову ящиком с красками, — сам Карл. Одновременно это и апокалипсическая картина, потому что все они погибнут, и история торжества жизни.

Да, впрочем, вы и сами это, должно быть, понимаете не хуже меня.

Демидов — хозяин картины — переправил ее из Италии сначала в Париж, а после выставки явил это чудо России, доставив ценнейший груз морем на корабле «Царь Петр». Картина была доставлена специальным рейсом, с которого были заведомо сняты все пошлинные сборы, так как каждый знал, что Анатолий Николаевич везет ее самому государю! Император пожаловал Брюллова кавалером ордена Святой Анны 3-й степени, но отверг предложение совета Академии художеств досрочно возвести Карла Павловича в профессорское звание, рекомендовав и впредь держаться устава. — Лицо Лангера краснеет то ли от горячего чая, то ли от возбуждения, глаза сияют. «И стал «Последний день Помпеи» для русской кисти первый день!»[44]

Я же невольно вспоминаю тот год, когда Монферран установил на Дворцовой площади столп в честь победы России над Наполеоном в войне 1812 года. Четыре года ушло на создание этой колонны — немного для подобного памятника. Скульптура ангела на столпе работы Бориса Орловского, чей лик разительным образом напоминает лицо государя Александра I. Специально было сделано сие или нет? Говорят разное.

Красноватую, сделанную из цельного куска гранита колонну уже тогда втайне именовали «Монферрановой колонной», и это было рискованно и для Огюста или, как прозвал его Карл, Августа Августовича, и для его творения. Поэтому лично мне больше симпатично другое, на сегодняшний день прижившееся название «Александрийский столп», названный в честь Александра I, одержавшего победу над французами.

В Петербург монолит доставлялся на специально построенном для него судне, к также специально сделанной пристани у Дворцовой площади. В тот день, когда памятник открылся, был устроен двухчасовой парад войск и крестный ход. Зимний дворец ночью светился тысячами специально подвешенных светильников, на которые приезжали полюбоваться в собственных и наемных каретах ночь напролет. Впрочем, был август, было тепло и необыкновенно приятно.

В тот замечательный для Петербурга год Карл действительно чуть было не стал профессором, получил орден, а Николай Васильевич Гоголь назвал его творение «светлым воскресеньем живописи». Казалось бы, что может быть прекрасней, но… об этом Великий не любит распространяться, так как не может делать это без слез. Именно в год, когда Россия созерцала «Помпею» и Карл в Риме или Милане праздновал свой заслуженный триумф, здесь, в Петербурге, в академическом лазарете, тихо и печально скончался его младший и любимый брат Ваня. Юный художник, способный, по словам самого Карла, со временем затмить славу старших братьев.

Тяжелобольного Ваню Брюлло внесли в кресле в зал, где стояла картина его брата, и несколько часов он смотрел, изучая и запоминая ее.

В тот замечательный год, как мне рассказывал Карл Павлович, в Рим приехал из Лондона гравер Федор Иордан, который сразу же оказался в дружеских объятиях самого известного в Италии русского — Карла Брюллова. И в тот же год Карл убедил его, не размениваясь по мелочам, писать Рафаэлевское «Преображение». И непросто убедил — об этом еще напишут, дайте срок, — а получил для старого друга и товарища специальное разрешение копировать, не ожидая установленной очереди. Карл Павлович говорит, что от этого Иордана можно ждать настоящего чуда! Так будем же ждать!

Глава 5

О, как мне понравилась та изящная архитектура, которая была создана Александром Брюлловым. Сколько во всем воздуха, какие эффекты перспективы и рефлексов.

Я вышел от Лангера в самых радостных чувствах и тут же столкнулся с мрачным, точно идущим с похорон, Александром Павловичем, возвращавшимся к себе домой пешком. Как выяснилось, его состояние напрямую проистекало от общения с Великим. Карл привез картину с непростительным опозданием, а затем, когда «Распятие» было установлено в алтарной части, не сдерживаясь в словах, отругал брата за то, что тот не позаботился об освещении алтаря, в котором его довольно темная по фону картина была теперь не видна. «Ни одного лучика. Варвар, а не архитектор», — сокрушаясь, припоминал обидные слова брата Александр Павлович. Мне его было искренне жаль.

Вечером Карл не явился домой, прислав с Лукьяном записку с извинениями и обещаниями посетить нас в ближайшее время. Сам он, по заверениям того же Лукьяна, намеревался запереться в мастерской и работать, но судя по тому, что красные окна в тот вечер так и не зажглись, Карл отправился «заливать горе» в какое-то другое место.

На следующий день я пошел посмотреть на картину Карла на Невский, в церковь, и был вынужден согласиться с оценкой Александра. Быть может, люди, которые не видели прежде «Распятия» Брюллова, найдут его восхитительным. Те же, кто наблюдал это произведение в мастерской, безусловно, признают, что оно сильно проиграло из-за света, а точнее, его отсутствия. Тем не менее, я лучше бы проглотил обиду, чем высказал ее в столь резкой форме своему брату. Во всем же остальном церковь Петра и Павла была восхитительна.