Анатолий Субботин - За землю Русскую Страница 31

— Воля твоя, осударь, — поклонился. — Не открою ворот гостю; укажи, что молвить ему?

— Молви… Плут Офонаско, из плутов плут. Нет у меня к нему нужды. Немецким гостям в Готский двор отдам и меха и воск.

Сказал боярин и довольно усмехнулся. Словно бы видит он, как явится ввечеру к хоромам Афанасий Ивкович, Окул выйдет к нему навстречу и скажет, что велено. Рассердится Ивкович, ох, рассердится, а уйдет от боярских хором с тем, с чем пришел. Боярин не изменит своего слова: велит звать иноземных гостей. Они рады будут взять и меха и воск по той цене, какую скажет боярин.

На улице моросит дождь. Слышно, как за оконницей, в вершинах тополей, шумит ветер. «В этакую непогодь, пожалуй, не придет Офонаско», — подумалось Стефану Твердиславичу. Почему-то стало жаль, что не придет, не услышит от Окула боярского слова. Явятся в хоромы иноземцы, по своему обычаю они колпаков не сломят, не поклонятся боярину, а так себе, мотнут головой. «По-людски-то небось слова не молвят, стошнит от их речи», — поморщился боярин, будто теплого квасу испил. Опорожнят клети, и меха, и воск, и лен свезут к себе, а вроде и не было торгу. Ни голоса на них не повысишь, не обругаешь. Бывало, с Ивковичем… Неделю ходит гость на боярский двор, покуда напишут ряду. В этаком-то торгу есть на чем отвести душу.

Вспомнил Стефан Твердиславич Ивковича и пожалел: не погорячился ли давеча, велев Окулу не открывать ворот гостю? «Плут, Офонаско, — думает боярин. — Обманет. По своей цене возьмет добро, но зато хорош будет торг». Подумал так Стефан Твердиславич, и лицо у него посветлело, на губах показалась улыбка. Не оборачиваясь к Окулу, который застыл около двери, крикнул:

— Окул ко!

— Что повелишь, осударь?

— Ввечеру… Придет Офонаско — пусти. Не век, молвлю ему, за моей спиной, моим добром торг торговать.

Отпустив Окула, боярин посидел неподвижно, затем, зевая и потягиваясь, нехотя, словно бы по нужде неотложной, всунул в сапоги ноги и надел домашний кафтан. Пригладив ладонями остатки волос, подошел к дубовому ларцу на лавке, в переднем углу, вложил ключ в пружинный замок и надавил. Достав из ларца долговые Грамоты, Стефан Твердиславич положил их перед собой и начал перекладывать, как бы сличая одну с другой; потом принялся вслух, по складам, разбирать их. Были в ларце у боярина грамоты торговых гостей из Великого ряда, из мучного и обжорного. Горсти «бирок» в боярском ларце; на «бирки» даны железные крицы ремесленным людям.

По прошлому лету, собираясь на ладьях за море, брал Афанасий Ивкович у боярина Стефана на долговую грамоту меха и серебро весом, полста гривен. Рядились — в полузимье вернет он боярину полста и еще пять гривен и бочку мальвазеи заморской. Дал Ивкович в срок, как положено, пять гривен и мальвазею, а долговую грамоту не покрыл.

«Мягок я, — держа перед собою грамоту Ивковича, вздохнул боярин. — Добра у меня не счесть, а прибыль от торга гостям да гридям. Явится Офонаско — пригрожу, велю нести долг».

Глава 24

Княжий суд

Все изменилось в жизни Ивашки. Сбылось то, чего в думах не чаял. Надел он кафтан из синего сукна, обшитый по вороту и полам серебряной тесьмой, пояс кожаный, наборный, шапку с высокой тульей… Увидел бы Ивашко в этом наряде себя — не узнал бы.

Все дальше уходит из памяти старое. В потехах воинских на княжем дворе учился Ивашко копье метать, учился мечом владеть и пускать стрелу. Если и вспомнится старое, то кажется ему теперь: не приснилась ли жерновая клеть, не во сне ли ковал его цепью рыжий Якун. И впрямь так думалось бы Ивашке, если б не память о Конуше. Не в силах он забыть булькающий кашель работного холопа. Как живой стоит Конуша перед Ивашкой: худой, с воспаленными от пыли и недуга глазами, в жесткой, как луб, посконной рубахе с разорванным рукавом на плече. Еще в Новгороде, когда жил у Никанора, слышал Ивашко, что не пережил Конуша холопства; сложил он кости вскоре, как ушел из клети Ивашко.

Грустно становится от горьких дум. Но вдруг раскинется перед глазами поляна в бору, река под обрывом. В осиннике, около бортей или на мятой пашне, оторвется от дела Данила, позовет Ивашку. Из бора выбежит Олёнушка. Хочется Ивашке подойти к ней, а она скрылась.

— Не догнать тебе меня, братец, — слышит ее голос. И не догнать. Будто не касаясь земли, мчится Олёнушка.

Вспомнит — и родным кровом кажется Ивашке займище; и Шелонь ближе ему дальнего Лач-озера, и бор вокруг поляны дороже резных хором.

Навестил Ивашко кузницу на Ильиной, но не застал дома Никанора. Аниса Мардальевна приветливо встретила молодца, расспрашивала о том, как жил он, уйдя из Новгорода; и всплакнула она над судьбою Ивашки и поахала. От Мардальевны Ивашко узнал, что уехал Никанор на Мшагу, в Медвецкий погост, за железными крицами к тамошним домникам.

На пути к княжему двору задержался Ивашко на Великом мосту. У вымола играют красками ладьи готских гостей. У одних ладей нос и корма как лебединые шеи, у других как чудища невиданные. Словно баюкая, покачивает их легкой волной старый Волхов.

— Давно ли, молодец, вернулся к Новгороду? — неожиданно прозвучал сзади Ивашки насмешливый голос. — Соколом вроде взлетел, не пора ли вороной сесть?

Якунко! Встряхнул Якунко за плечами куль с рогожами, ощерил рот, ухмыляется в лицо Ивашке.

— Проходи! — коротко бросил Ивашко. — Где сяду, тебя не спрошу.

— Так ли? Как бы не достала болярская рука.

У Ивашки сжались кулаки. Якунко кожу готов содрать с холопа, лишь бы угодить боярину. И за свои, и за чужие обиды летел бы сейчас хвост боярский с моста в Волхов, да не пристало княжему дружиннику шум поднимать; и без того собрался около круг зевак.

В тот день до вечера не выходил Ивашко из дружиничьей избы; не легко было ему забыть встречу с Якуном. Напомнил холоп о длинных боярских руках, может, и вправду так. Не обережет от боярина кафтан дружиничий.

Опасливо взглянул Ивашко на воеводу Ратмира, когда тот спросил:

— Что не весел, паробче? Чем обижен?

— Обиды не знаю, — начал Ивашко и запнулся. Ратмир посмотрел на него; голос воеводы прозвучал строго и требовательно.

— Пристало ли, паробче, княжему дружиннику скрывать свои думы? Скажешь, — может, помогу, совет дам.

Рассказал Ивашко воеводе о своей встрече на Великом мосту.

— Достанет меня рука болярская, не миновать тогда цепей железных и Волхова, — закончил он.

— Не пустой ли твой страх, Ивашко? — рассмеялся Ратмир. — Брось кручину! Твоя честь — честь дружины, а обида дружиннику — князю обида. Дружиничий кафтан, Ивашко, легок, но дороже он болярской шубы. Не упадешь сам, никто не столкнет тебя. Знает болярин Стефан уставы и обычаи дружиничьи, не поднимет руку, и ты забудь обиды. Покаркает ворон на своем суку и умолкнет.

В воскресенье, после обеден, Александр Ярославич принимал иноземных гостей и судил суд на дворе у святой Софии. Он сидел на покрытом красным сукном высоком княжем месте; ниже его место посадничье и владычных бояр. Позади князя воевода Ратмир, боярин Федор Данилович и ближние дружинники. На Александре шитая золотом корч[25] с золотою пряжкой на плече, под корчью алый кафтан с золотою тесьмой и золотой пояс. Весеннее солнце ослепительно играет на броне и шеломах дружины, на золотых поясах новгородских торговых гостей.

Гости из Висби, которые осенью и зимой вели торг в Новгороде, собираясь плыть в свою землю, сегодня прощались с князем. Один из них — высокий, статный, в широком, черном, опускающемся до земли плаще, обращаясь к Александру, долго говорил о выгодах, какие имели гости в Новгороде; говорил о благополучии торга, о справедливом торговом суде тысяцкого.

— Ни притеснений, ни обид не знали мы на вашей земле, король Александр, — говорил он. — Честно и на веру торговали с нами новгородские гости на меха и на серебро весовое и чеканное, на куны и ногаты; пошлины брали в меру. Если останется милость к нам Великого Новгорода и твоя, король Александр, осенью снова придем мы в Новгород ладьями из Висби. В том, чтобы не стало утеснений нашему торгу, просим дать твою грамоту.

— Новгород Великий даст грамоту, — выслушав иноземца, сказал Александр. — Как твое имя, гость?

— Генрих Христиансен, Генрих из Висби, так зовут меня на Готском дворе и на торгу.

— С каким товаром придешь осенью к Великому Новгороду, почтенный гость? — спросил Александр.

Гость замялся, как будто что-то мешало ему сказать о товарах, какими собирается он торговать в Новгороде. Отвечая, ниже склонился перед князем.

— Привезем вино фряжское, сукна ипские и лангемаркские, украшения из стекла и все, что производится в нашей земле и в земле франков и германцев.

— Мы ценим ваши товары, гость. Так ли судит Господин Великий Новгород? — Александр обратился к посаднику и боярам.