Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь Страница 31

— Приказывать я не имею права, господа, для этого у вас есть собственные король с королевой, адмирал, принцы и герцоги; но я считаю, что не могу не высказать соображений, к которым, я уверен, вы прислушаетесь и сделаете соответствующие выводы.

— Вы, наверное, хотите сказать нам об этой свадьбе?

— И это первое.

— Нам и самим все это кажется подозрительным.

— Вчера — заклятые враги, сегодня — закадычные друзья; не правда ли — чудовищная метаморфоза! С чего вдруг королеве-матери пришло в голову брататься с недавними врагами?

— Вы полагаете, — попросил граф, — она мечтает перебить нас всех?

— Ну, это вряд ли, — усмехнулся герцог, — к чему ей давать такой весомый перевес партии Гизов, которых она сама боится? Но она хочет в некоторой мере обезопасить себя и своих детей от незапланированных выходок мятежных южан, а заодно отомстить кое-кому за прошлые грехи и злодеянии, причиненные ей лично и ее детям. Начнем с Жанны Д’Альбре. С какой стати вздумалось умирать совсем еще нестарой жен шине, у которой, как уверяли ее личные врачи, впереди была долгая жизнь? Вам это не приходило в голову?

— Мы постоянно об этом думаем и не находим ответа.

— А его и не надо искать, он напрашивается сам собой, достаточно вспомнить, что королева Наваррская считалась при жизни первой политической соперницей Екатерины Медичи.

Монморанси замолчал, с улыбкой скользнул взглядом по группам танцующих, которые к тому времени уже поменялись партнерами, перевел взгляд на столы, за которыми спали наиболее «отличившиеся», посмотрел на Екатерину Медичи и слегка кивнул ей (на что она с улыбкой ответила ему тем же). Затем он снова обернулся к собеседникам и, увидев по их лицам, что они по мере сил подыгрывают ему, продолжал, как ни в чем не бывало:

— Как вы думаете, чья очередь следующая? Помяните мое слово, вторым будет Колиньи. Это случится еще раньше, нежели мне представляется, но этого можно избежать, если вы все покинете Париж вместе с наваррским королем и адмиралом. Третьим будете вы, Монтгомери, уж вас-то она не упустит, день, и ночь она думает о мести и о том, что такой благоприятный момент, какой выдался нынче, ей больше не представится. Не верите? Вы что же, полагаете, она искренне строит вам глазки и улыбается, словно она уже забыла то, что произошло тринадцать лет назад, и теперь преисполнена единственно миролюбивого отношения к вам?

— Черт возьми, — пробормотал Монтгомери, — картина, которую вы нам нарисовали, поистине чудовищна, если не сказать — преступна…

— Вы сами сможете убедиться в правдивости моих слов, как только будет произведено покушение на жизнь адмирала. Но уж тогда не мешкайте. Мой вам дружеский совет: немедленно же под любым предлогом уезжайте из Парижа, так как повторяю, следующим будете вы.

— Но факты, мсье? Есть ли у вас факты, подтверждающие такую чудовищную измену?

— Как! Вам нужны еще и факты? Да разве вы не читаете по лицам наших придворных, которые шутят, смеются, обнимаются, пьют из одной чаши с теми, кого только вчера готовы были безжалостно зарезать как непримиримого врага? Разве сама атмосфера, воздух, которым вы дышите, бокалы, из которых пьете, не пропитаны отравой, не начинены ядом? Ужели вы всего этого не видите? Посмотрите кругом. Герцог Гиз раскланивается и непринужденно беседует с адмиралом, Месье уверяет Конде в дружеских чувствах, Таванн, этот непримиримый враг гугенотов, мило беседует с Телиньи, будто они знакомы, целую вечность или оба женаты на родных сестрах-католичках!..

— Это и нас тоже беспокоит, монсиньор. Вот почему не хочется ни пить, ни танцевать. Здесь пахнет изменой, но какой — никто не догадывается.

— Герцог Гиз подозрительно шепчется с придворными по углам, а потом они с выражением полнейшего счастья на лице отходят и начинают раскланиваться с гугенотами и пожимать им руки! Это о чем-нибудь говорит? Не хотят ли они усыпить вашу бдительность? Только что я заметил, как Гиз отправился куда-то вместе с неким Морвелем, заслужившим прозвище «королевского убийцы». Уж не готовится ли именно здесь очередное злодеяние? Думайте, господа, думайте и решайте, что делать, я предупредил вас об очевидной опасности, и этим исполнил свой долг. И последнее. Не огорчайте королеву-мать, делайте вид, будто вам ни о чем не известно и вы ничего не подозреваете, иначе она, поняв, что замысел проваливается, сразу же постарается ускорить его выполнение. Успокойте ее, старайтесь быть веселыми, такими, как все. Это отведет подозрения и даст время собраться и покинуть Париж, как я вам советую. Одно скажу на прощанье: будьте осторожны и подозрительны к каждому шороху у вас за спиной, помните, что при дворе французского короля Карла IX у вас нет друзей.

И он ушел в танцевальный зал, где продолжался балет. И тотчас к гугенотам, озадаченно глядевшим ему вслед, подлетела, будто пташки на пшено, стайка юных фрейлин королевы-матери; буквально вешаясь каждая избраннику на шею, они зачирикали, загалдели и потащили в танцевальный зал свои жертвы, которые, впрочем, не оказали им ни малейшего сопротивления.

Назавтра Генрих Наваррский давал праздничный обед, а вечером — торжественный бал, на котором все было так же, как и вчера, с той лишь разницей, что теперь никто не скучал, ибо у каждого, кто был приглашен, имелась постоянная подруга, которая не отходила от своего избранника ни на шаг.

Колиньи, выслушав тревожное сообщение, заявил, что все их домыслы — не что иное, как плод воображения, ни о каком предательстве он даже не мыслит. Король с матерью неизменно внимательны и предупредительны, а подозрения в неискренности двора основываются лишь на том, что мадам Екатерина от чистого сердца хочет мира в королевстве.

Генрих Наваррский заявил, что не видит причин для беспокойства, а потому остается здесь хотя бы для того, чтобы завоевать окончательно и бесповоротно сердце молодой жены, которое, с радостью сообщил он, начинает заметно оттаивать. Когда он полностью овладеет ее душой и телом, тогда и настанет время для того, чтобы покинуть Париж, как того хотела его покойная мать. Кстати, ему еще предстоит выяснить истинную причину ее смерти, и для этого он основательно изучит результаты вскрытия тела и черепа, опираясь на знания и ученость собственных медиков.

Конде прислушался к увещеваниям гугенотов и разделил их подозрения, а потому они все вместе долго думали, что им следует предпринять. Но тут явилась его возлюбленная — Рене де Шатонеф, и в ее объятиях юный принц тут же забыл, о чем ему говорили.

Лесдигьер с Шомбергом полностью разделяли опасения товарищей и советовали немедленно убираться из Парижа; что касается их самих, то они остаются, что бы там ни было, потому что не могут бросить короля.

Точно так же поступил и Матиньон, сказав, что останется с Конде, которому будет служить столь же верно, как и его отцу, и коли на то укажет перст судьбы, то он готов разделить участь принца, какой бы она ни была.

В среду двадцатого на улице Астрюс прямо перед Бурбонским дворцом было разыграно необычное представление. Здесь были Рай и Ад. В первом были католики, во втором — гугеноты. Последние вознамерились напасть на ангелов, представленных в лице Маргариты Валуа, принцессы Конде и герцогини де Гиз. Доблестные ревнители католической веры разгромили нечестивцев и опрокинули их в Тартар[21], фосфоресцирующий огнями и исторгающий зловоние. В католиках все узнали короля, герцогов Анжуйского и Алансонского; побежденных гугенотов представляли Генрих Наваррский, принц Конде и их сторонники.

День закончился, как и положено, праздничным ужином и танцами.

В четверг в Луврском саду разыгрывали сцену превращения Актеона в оленя[22], роль которого поручили Конде. Первым атрибутом новоявленного оленя явились большие ветвистые рога, что намекало двору, но только не Конде, на историю обольщения его жены, Марии Клевской, герцогом Анжуйским. Смешно было всем, кроме гугенотов, начавших подозревать, что над ними смеются. Не смеялась также полуобнаженная Артемида, продолжавшая с серьезным выражением лица насылать колдовские чары на Конде. Через минуту на вновь обращенного оленя с рогами и копытами набросятся импровизированные собаки, которых представляли придворные, выряженные в собачьи шкуры с масками на лице и хвостами сзади, и с невольным созерцателем прекрасного тела Артемиды будет покончено под гром оваций католиков.

Закончился этот день турниром, где воинственные амазонки, представленные королевскими братьями и другими защитниками католической веры, разгромили неверных турок, роли которых исполняли король Наваррский, принц Конде, Ларошфуко, Телиньи и другие гугеноты.

Разумеется, протестанты были не в восторге от интермедий, в которых, пусть и в шутливой форме, но их унижали. Неизбежный контраст сопровождал такого рода представления: смеющиеся лица католиков и хмурые, со сдвинутыми бровями, реформатов, затаивших в сердцах ненависть и обиду.