Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова Страница 31

Так много написал, боюсь, что наскучил тебе. Все потому, что время провожу весьма скучно. Горло и грудь разболелись жестоко, так что три недели не выхожу из дому…

Будь здоров и весел, приезжай скорее обрадовать своим присутствием истинно преданного и любящего тебя друга Павла Нахимова.

Сейчас узнал, что меня отправляют на зиму с экипажем в Копорье. П. Н."

Он выходит в теплую прихожую, взбодренный тем, что высказался, и вручает Сатину конверт с адресом Экспедиции гидрографических исследований в Адмиралтействе. Пакетбот еще ходит. Не далее послезавтра почта доставит послание.

Сатин словно взвешивает на руке пакет и укоризненно говорит:

– Нет чтобы спокойно вылежать, внутрь загоняете болезнь.

. – Коли внутренность гниет? Расснастился, конопатка нужна. Я вот сейчас твоим лекарством прогреюсь. Не ворчи, брат. И лучше расскажи, что в казарме – мерзнете? Довольствуют от порта сытно? Больные есть?

– Жаловаться нельзя. Их благородие господин Завойко пекутся о матросах. Как-то будет в Копорье…

– Да, глушь. По крестьянским избам частью придется. Зато питание наладим без порта. Одну артель охотников заведем, другую – на подледный лов. С тем и направится вперед первая партия. Хочешь с нею?

– Это вы задумали вроде на Аляске, Павел Степанович, это хорошо, оживляется Сатин. – Я бы с полным удовольствием…

– Конечно, если зазнобушка с Козьего болота отпустит, – с улыбкою замечает Павел Степанович.

На Козьем болоте, на Кронштадтском рынке и толкучке матросы всех экипажей заводят знакомства с матросскими вдовами и женскою прислугой.

Сатин кивает на вестового.

– Энтим делом либо салаги занимаются, либо кто семьею не боится обрасти. А я, Павел Степанович, полагаю: вечному матросу лучше вечным бобылем жить.

Никогда не знаешь, чего ждать от Сатина. Однако хорошо, что он своей правды и своей боли не таит. Это помогает понять, что есть несоизмеримое с горем служилого дворянина народное горе.

Павел Степанович медленно допивает молоко.

– Ну, прости за шутку не в час. Я тоже холостяк и холостяком помру, моряцкая доля.

Из подворотни арочная лестница ведет на третий этаж в квартиру корабельного мастера Ершова, того архангелогородца, что опрокинул систему корабельного набора по иностранным образцам. После постройки "Азова", под рукою покойного Головкина он стал главным мастером на Охтеяской верфи. Приятно после многих лет представиться ему уже не восторженным и желторотым мичманом, а командиром новостроящегося образцового фрегата. Но в дом, однако, Нахимов вступает волнуемый грустным чувством. Тут, рядом с Ершовым, обитали мать и сестра Константина Торсона. Рассказывают, что от них переодетым в чуйку ушел Николай Бестужев – на другое утро после восстания.

Павел Степанович сжимает горячими пальцами ветхие отполированные перильца и бросает взгляд на улицу. Она по-прежнему узким ущельем выползает из громады Сената, за которым вечно памятная площадь. Вот, кажется, сейчас увидит незабвенного Николая Александровича, независимо поглядывающего на конный патруль.

Помнит Ершов только архангельскую встречу? Или и то, что они имели общих несчастных знакомцев, общих друзей? Сердце толкает Павла Степановича расспросить о судьбе ссыльных в далекой Сибири, и в мыслях отодвигается дело, ради которого командир будущего фрегата является к строителю "Паллады".

"Неужели мне не забыть? Неужели интересами службы, полной преданностью службе не затянуть раны, наносимой воспоминаниями?"

– Что это вы задумались, господин Нахимов? Или забыли, где мое обиталище?

Навстречу катится по ступенькам располневший Ершов. Лишь лицо его до выставленного на тугой стоячий воротник двойного подбородка то же – лукавое, скуластое, с крупным носом, с твердым ртом и лбом ученого. В живых глазах Павел Степанович читает понимание и желание ответить.

– Да, любезный капитан-лейтенант, я вас сразу признал… Новые люди хуже запоминаются.

В скромном кабинете хозяина, рассматривая чертежи "Паллады", гость неожиданно спрашивает:

– Понравилось бы это "ж? Вообще – наша увлеченность?

– И они забвения в деле ищут. Но масштаб дела в ссылке дико малый, тихо отвечает хозяин. – Вот-с, слышал, с двухколесной таратайкой возятся Бестужевы, а Торсон с машинами для сельского хозяйства. – Он машет рукой. Чистый грабеж, у России столько умов отнять! Слава богу, Пушкина Александра Сергеевича, гордость нашу, не посмели голоса лишить. С ним вместе "нетерпеливою душой отчизны внемлем призыванье"… работать.

Ершов сжимает толстые и ловкие свои пальцы и растопыривает их, словно гордится натруженными мозолями. Он до сих пор любит показать молодым работникам на верфи то плотницкое, то кузнечное свое искусство.

– Отчизны внемлем призыванье, – повторяет Павел Степанович благодарно, и не высказывает тяжкой мысли (она пугает его), что здесь свободы для дела не многим больше, чем в читинском остроге. Посапывая, он вытаскивает документ.

– Имею предписание кораблестроительного и учетного комитета от 6 мая о представлении ведомости на необходимое для "Паллады" оборудование. Нынче уж двадцатое, но прибыл я в Петербург только вчера. И хочу посему просить вашей помощи.

– А кто подписал?

– Амосов.

– Знаю. Капитан корпуса инженеров. Не рутинер, как и полковник Стоке. Давайте ответим. Размерения и веса большей части всех предметов мною определены. А о прочем советуйтесь с полковником Стоке.

– Ас Амосовым потолкуйте насчет крюйт-камеры. Оригинальные имеет предложения по устройству и также по безопасному освещению.

Они погружаются в детали требующейся заявки, и оба ощущают облегчение. Оборудование корабля – дело хоть и сложное, но ясное и в пределах видимых усилий.

Больше говорит Нахимов. Ершов же быстро прикидывает на чертеже, довольно крякает: "изрядно будет", "отменно"; или восклицает:

– Да вы, батенька, поэт корабельного устройства.

Потом Ершов скороговоркой читает составленную ведомость, повышая голос на пунктах, особенно способствующих украшению будущего корабля, и защищает их:

– Сзади грот-мачты иметь место, обнесенное железом, для свежего мяса… Скольким командирам советовал!.. Брандспойт по образцу "Азова"… занимался им для лучшего устройства… Хорош оказался в сражении? Вместо рымов хотите иметь скобы и для цепных и для пеньковых канатов? Амосову свою цель особо поясните. Румпеля по лазаревскому образцу? Все, что он вводит, надо заимствовать. Ба-альшой морякггЯ"нбБГ~ето"начальником Морского штаба назначил, а то дали придворного генерала Меншикова вам в начальники. А он ни уха, ни рыла.

Павел Степанович замечает, что тихая хозяйка вносит лампу и задергивает шторки. На дворе уже белая ночь.

– Ох, простите, замучил я вас, – и спешно собирается, благо ведомость готова, остается только писарю перебелить по форме.

Но хозяин бесцеременно обнимает его и тащит в столовую.

– Ежели вы человек холостой и не чураетесь простых людей, некуда вам бежать от графина пшеничной, огурчиков и пирогов с телятиной, да свиного студня. Все еда русская и мужская.

И Нахимов дает увести себя к столу. Он любит в последние годы присматриваться к чужому счастью в семье…

Где-то уже горизонт окрасился зорькою. Но за домами ярких красок не видно. Только чуть розовеет облачко на востоке, раскинувшееся птицей в полете. Серебристый ровный свет продолжает владеть столицей, выделяет кроны раскинувшихся над Мойкою дубов и дрожащую молодую листву голубых берез. От домов шагают колоннады, тишина звенит в гулких арках ворот, манят тайной провалы распахнутых окон. Но город не спит. Сплоченные бревна медленно плывут за лодкой, в такт постукивают весла в уключинах. Рябится сонная вода и хлюпает у борта разгружающейся баржи. Везут и везут камень на стройку Исаакия. Откуда-то вьется вкусный дымок. Громыхают по булыжнику бочки водовоза. Шатаясь, задел плащом палаш Павла Степановича спешащий коллежский секретарь. Будочник поглядел ему вслед и подтянулся, увидев офицера. А вон, зачарованная лунным блеском на воде, перегнулась за перила парочка влюбленных, тесно сближая головы.

– Целуйтесь, милые, на то весна!

На все глядит радостно, все кажется красивым и родным. Нет, Павел Степанович пьян не от водки, а от приобретенной дружбы, от того, что на год жизни в столице избавлен от одиночества. Есть Ершов, есть Миша Рейнеке и брат Сергей, ныне уже командир роты в корпусе. И будут еще люди, книги, театры, а главное – работа, наблюдение за тем, как постепенно оденется ребристый корпус "Паллады" и станет живым кораблем, на котором дружной семьей заживут члены новой команды.

Перед поворотом на Невский, у дома Английского клуба, его задерживает шумный разъезд с бала. На булыжную мостовую и плиты тротуара падают желтые столбы света, стоит гул мужских голосов и улетает ввысь женский смех. А из залы рвутся веселые звуки польки. После Мальты Павел Степанович презирает мишурную светскую жизнь, но сейчас проходит мимо умиротворенный, не раздражаясь ни барской небрежностью ответных приветствий гвардейцев, ни их косыми взглядами. У каждого своя жизнь. А он… отчизны внемлет призыванью.