Валерий Мухачев - Сын предателя Страница 31

 Глупые немцы сожрали куриц, лишившись при этом яиц. Петушиные вопли по утрам не разносил морозный воздух, пустолайки деревенские не перетявкивались, застреленные в первые же дни. Единственным фактом было мирное сосуществование завоевателей и бывших колхозников советской деревни из-за отсутствия партизан. Но надолго ли этот мир мог просуществовать, никто из жителей не мог знать.

 Фёдору всё же помогло лекарство Матрёны-целительницы. Надя ухитрилась спирт споить ему за четыре раза и то потому только, что Фёдор потерял желание радоваться. Иногда он вспоминал с сожалением, что отказался в мирное время от операции. Он поправлялся неохотно и долго.

 Надя уже знала, что Фёдор мог на фронт не пойти из-за язвы желудка. Но она тогда бы никогда не встретилась с ним. Она просто радовалась, что не одна в этом доме, что война где-то далеко. Её успокаивало, что Фёдор не может воевать не потому, что не хочет, а потому, что не может. Весной они посадят эти картофельные очистки, и может быть, что-нибудь вырастет к осени, и они заживут ни шатко, ни валко.

 Только бы война их дом  не сожгла, да воюющие стороны не задели.

 Хотелось верить, что тут, в лесном урочище, в соседстве с волками, можно было надеяться на чудо - какую-нибудь мирную жизнь!

глава 33

 Каргашин оказался прав. То ли он имел богатый опыт общения с девушками, то ли был от природы наделён каким-то наитием, действительно Николай полный час простоял в светлом зале метрополитена. Несмотря на любование строгими линиями перспективы вокзала, провожание поездов и изучение причёсок, нарядов и лиц девушек, стоять и ждать становилось всё неприятнее. Возможность учиться в Ленинграде упорхнула так же легко, как и появилась.

 Это так походило на счастливый сон, которым кто-то под утро его побаловал, и  который не сбылся. Возможно, в Эрмитаже девушку ввёл в заблуждение костюм Николая, который выглядел весьма прилично. Умение Николая рисовать не пригодилось.

 Весь четвёртый курс ехал домой в подавленном состоянии. Это чувствовалось по всему. Такого мастерства, какое они увидели в Эрмитаже, Русском музее, Петергофе, едва ли можно было кому из них достичь когда-нибудь! Все были утомлены просмотром с утра до вечера, полуголодным состоянием, в котором каждый день находились.

 Всё же Ижевск, считавшийся столицей Удмуртии, был захолустным городком в 1962 году. И те улицы, которые неожиданно Николай обнаружил на окраине Васильевского острова, в Ижевске считались центральными. Николаю и многим другим студентам не хватало денег на еду, а швейцар в гостинице постоянно укорял их за равнодушный взгляд на киоск с газетами. Этот пожилой ленинградец, перенёсший, наверно, блокаду 1941-1943 годов в Великой Отечественной войне, удивлялся, что гостей северной столицы не интересует международная обстановка.

 Надо сказать, что всё лето шестьдесят второго года мир находился на грани не просто войны, а войны чудовищной! Шла идеологическая борьба между США и СССР. Не читавший газет и не имевший телевизора Николай до первого сентября жил в мире красок, не омрачаемом слухами, которые если и просачивались в дом с помощью дяди Лёши, не могли пробить броню его полной отрешённости от реальной действительности.

 А между тем и Космос покорялся своенравным Хрущёвым, который готов был послать в тартарары до срока живого человека, то-есть, в заоблачную высь, чтобы обогнать Кеннеди если не в сельском хозяйстве, то уж непременно в космической технике. Сомнительным чудом можно было назвать удачное возвращение космонавта номер один - Гагарина, но чудо свершилось, и американцы приуныли.

 Короче, время было насыщено событиями мирового значения, но Николай в этом времени был тем маленьким винтиком, от которого не зависело, будет завтра дождливый или солнечный день, опалит ли город Ижевск невероятной силы атомным грибом или настанет пора собирать грибы в лесу!

 Наверно, лучше было не знать того, чего так боялся весь мир летом 1962 года!

 Никита Сергеевич Хрущёв был малообразованный коммунист, вёл себя не всегда корректно по отношению к капиталистам, хотя сам был самым настоящим капиталистом. Шестая часть суши была у его ног!

 Ни у одного капиталиста в США не было такой власти, как у восточного медведя, от которого, как считала вся Америка, можно было ожидать что угодно.

 Не от того ли Каргашин, имевший отца-инвалида, знал о международной заварушке и рвался получить от жизни всё и сейчас!

 -Бери, Колян, от жизни всё сегодня, пока не поздно! - весело восклицал он с порога, когда появлялся неожиданно в доме Николая. - Хочешь, я приведу двух девочек? Моя закуска, твоя выпивка!

 И забывалась учёба, сбрасывались кисти в этюдник. Николай бежал в магазин, покупал две бутылки "Солнцедара" - жуткое народное пойло. Появлялись с Каргашиным две "чувырлы", полбуханки чёрного хлеба и луковица. Вся компания, не требовательная и не выпендривающаяся, морщилась, чавкала, колдуя над одной луковицей, и затем попарно целовалась, терпеливо ожидая продолжения более существенного.

 Каргашин часто проигрывал в выборе. Обычно привлекательная девушка, реально оценивая часть дома, который её всецело устраивал, выбирала Николая. Каргашин жил в стеснённых условиях, поэтому тащил "лахудру" в парк, где и наслаждался одномоментной любовью.

 Николай же сразу вспоминал о кистях, раскрывал этюдник и писал портрет. Девушке это нравилось, но очень недолго.

 На четвёртом курсе отношения между Преподавателем живописи и рисунка и стрпоптивым студентом испортились окончательно. Николай в рисунке уже не нуждался в опеке, на занятиях по рисунку не столько старательно рисовал то, что видел, сколько экспериментировал. То он рисовал стремительно и сразу двумя руками. При этом два карандаша мелькали сразу на двух участках рисунка, не сталкиваясь друг с другом. То он менял технику до неузнаваемости. В живописи Николай, неожиданно для себя, совершенно перестал видеть цвет.

 Объяснить себе такой факт он не мог. Цвет исчез непонятным образом. Прекрасные портреты перестали получаться, будто Николай никогда их писать и не умел. Преподаватель стал ставить за живопись тройки. При этом он наставлял Николая, как родной отец, не скрывая удовольствия на своём лице.

 Преподаватель не любил, когда Лубин пытался помочь отстающим студентам. Он так и говорил во всеуслышание:

 -Ну вот, у меня уже и появился консультант!

 После таких выпадов Николай перестал подсказывать товарищам и мог бы превратиться в зазнайку, но тройка по живописи смягчала расстояние между его мастерством в рисунке с другими студентами.

 Шла какая-то снова полоса неудач, как в средней школе. Наверно, преподаватель живописи заклевал бы Николая, пользуясь тем, что он уже стал Деканом Худ-графа, Членом Союза художников РСФСР и Народным Художником УАССР. Звания сыпались на его голову, потому что он попал в струю с теми темами, которые так нравились коммунистам.

 Мастерство у преподавателя, конечно, было, но почему преподаватель был недоволен, что его ученик, то-есть, Лубин Николай, успешен в изобразительном искусстве, самому Николаю было непонятно. Скорее всего, сам преподаватель не был настолько высок в своём мастерстве, чтобы не бояться, что ученик его превзойдёт и затмит. Несмотря на то, что на защиту Николая встали другие преподаватели живописи и рисунка, учиться стало тяжело.

 Каргашин предложил ему забрать документы и поехать учиться в Москву вместе с ним. Николай бы так и сделал, если бы на месте Каргашина был кто-то другой, но не этот ветреный, кудрявый покоритель девичьих сердец, который и  к четвёртому курсу не научился рисовать. С Зиной Николай уже не разговаривал, обнаружив однажды слабое сходство в портрете ремесленника с её тонкой шеей, покатыми плечами и рыжими космами, написанном преподавателем живописи. Да и зеленоглазая красавица пригляделась ему, а в веренице подруг, с которыми он крутился ей уже давно было мало места.

 Зина и сама была виновата. Её желание непременно познакомиться со студентом механического института, которых она непременно притаскивала на студеческие вечера, не стесняясь Николая, сделали своё дело. Любовь Николая потухла окончательно.

 Четвёртый курс почти полностью освободился от общеобразовательных предметов. Рисовать приходилось много. Уже никто не завидовал Николаю. Кто рисовал хорошо, считал себя будущим мастером, а кто не научился рисовать, смирился, поняв, что к облакам славы без крыльев не подняться.

 Преподаватель вырастал глыбой над своими учениками, став скоро и Заслуженным Художником РСФСР. Обучение под руководством мастера выглядело настоящей пыткой. Поправлять рисунок Преподаватель любил, но только портил. Стирание ластиком его карандашных линий "маэстро" встречал негодующим взглядом и острыми репликами. Николай на всё это отвечал молчанием, продолжал старательно стирать. Рисунок при этом хуже не становился.