Александр Спешилов - Бурлаки Страница 31

— Вот оно как, Сашка, — сказал Панин, когда я окончил читать. — Нам нечего терять, а завоюем мы, то есть рабочие, весь мир…

— Откуда у тебя эта книжка? Больно уж хорошая…

— Кондряков нам давал на карчеподъемнице. Ты был молодой, я тогда тебе не показывал.

— Сейчас новые, поди, напечатаны такие книжки. Зря мы в городе не купили…

— Ты спроси у товарища Ефимова. У него должны быть новые. Каждый день будем читать по вечерам, — предложил Панин. — Учиться будем.

Улеглись спать. Панин долго кряхтел и ворочался на полатях. Скрипели полатины, за стеной гудела машина. Не спалось и мне. Я думал о том, что написано в «Манифесте». Многое было непонятно. Вот сейчас бы сюда Михаила Кондрякова… А разве, кроме него, нет в Строганове знающих товарищей? Тот же товарищ Ефимов. Давно в партии, в Сибири в ссылке был, на кораблях плавал. Ученый человек.

Уснул я только под утро и проспал до восьми часов. Наскоро выпив кружку чаю, пошел в село.

Тянула поземка — низовой ветерок, через дорогу струились снежные ручейки. В придорожном ельнике хрипло кашляла ворона. «Летом — к ненастью, сейчас зима, значит, к оттепели давится ворона», — подумал я, вспомнив народную примету.

С запада катилась таежная туча, от нее до земли протянулись, как конские волосы, космы снежной крупы.

Вдали широкая, скованная льдом Кама; посредине ее змейкой вьется дорога, окаймленная зелеными вешками. А дальше дремучий бор, гора с белоснежной шапкой, за горою дымок дальнего завода.

Подходя к селу, я заметил, что из трубы старого волостного правления идет дым.

Я быстро прошел околицу и вышел на площадь. Двое крестьян приколачивали над дверью правления новую вывеску: «Волостной исполнительный комитет». Рыжий, что был вчера на собрании, командовал:

— Правый угол выше! Еще!.. Ниже немного. Лупи!

Около стояли любопытные. Кто-то сказал:

— Федюня из Тупицы тоже хотел лошадку себе завести. Сперва дугу купил, а лошадь так и не удалось до самой смерти. Они то же самое делают. Дугу повесили, а лошадки-то нет.

Рыжий услышал этот разговор и расхохотался на всю площадь. Мужики, глядя на него, тоже стали ухмыляться в сивые бороды, а потом и по-настоящему расхохотались: так был заразителен смех рыжего.

— Сравнил! — давясь смехом, проговорил он. — У нас, дядя, конь боевой, породистый. Грудь — во! Мы его причешем, в порядок приведем — залюбуетесь.

Заметив меня, он окликнул:

— Товарищ Ховрин! Тебя, кажется, так зовут. Полюбуйся, чем занимается новый председатель волисполкома Меркурьев. В нашем лесном домишке мне, понимаешь ли, тесновато…

Я снова, как и на собрании, оглядел его. Большой, как настоящий водолаз! Конечно, для такого места надо немало.

— …и задумал я, — продолжал он, — отделать старый дом волостного правления. Мастеров здесь хоть завались: что ни штурвальный, то и маляр. А материалов: красок, обоев, гвоздей — у каждого капитана на сто лет нахапано. По Каме, по всей Волге строгановских живодеров грошевиками зовут. По грошику, по грошику — и натаскали разного хлама невпроворот… — И закончил непонятными словами: — А мы, значит, экспроприируем экспроприаторов.

К новому исполкому подошла группа женщин с ведрами и тряпками. Впереди Захар с винтовкой, в солдатской папахе с красной ленточкой.

— Товарищ Меркурьев! — обратился к рыжему Захар. — Принимай гражданок. Привел их полы мыть.

Среди женщин были торговка Анна Григорьевна, попадья, капитанши.

— Где ты их насобирал? — спросил Меркурьев.

— А по домам, — ответил Захар. — Хватит барынями сидеть. Пусть поробят на Советскую власть.

Меркурьев снова заразительно расхохотался.

— На Советскую власть пусть поработают, говоришь? Да рано еще полы-то мыть. Потом уж как-нибудь, после ремонта… Идите, бабочки, домой.

Женщины не заставили себя долго просить и, гремя ведрами, разбежались от исполкома врассыпную.

— Опять не на ту линию попал, — проговорил Захар и, повесив голову, зашагал через площадь.

Вечером на паровой мельнице тоже шла перестройка. Помольцы переделывали крутые мостики на пологие. Распоряжался деревенский силач Федюня. Правая рука у него была на перевязи, ходил при помощи костыля и уже не хвастался своей силой.

Перед ужином пришла Варвара в суконной шубе, в расписных валенках. Она бережно сняла пуховую шаль, аккуратно повесила на вешалку шубу и явилась перед нами в розовой кружевной кофточке. Подошла к зеркалу и стала поправлять прическу. Панин от удивления даже руками развел. Спросил:

— На свадьбу, что ли, собралась, христова невеста?

— На собрание.

— На какое собрание? — переспросил Панин.

— На женское. Вчерась говорила. Забыл?

— А чего так расфуфырилась?

— В первый раз в жизни на собрание иду. Раньше-то нашу сестру на сходы не пускали, людьми не считали, теперь наше времечко пришло. Я даже баню истопила. Сегодня у меня вроде праздника. Сами теперь постряпушками занимайтесь. Сколько раз говорила и снова скажу, что я вам больше не слуга.

Повертевшись перед зеркалом, чего с ней раньше никогда не бывало, Варвара Игнатьевна снова оделась и гордо выплыла из комнаты.

Панин долго, растопырив руки, стоял посередине комнаты, потом повернулся ко мне и промолвил со вздохом:

— Ну и баба!

Мы поглядели друг на друга и рассмеялись.

— Сашка! Что мы будем делать без Варвары? Обожди-ка. Растапливай печь, а я скоро приду. — С этими словами он, надев шапку, вышел из сторожки.

Я отправился в дровяник. С трудом разыскал запрятанный Варварой топор-колун, наколол дров, перетаскал их в сторожку и затопил русскую печь.

Не успели прогореть дрова, как явился Панин с корзиной свежей рыбы.

— Сходил к рыбакам, — объяснил он. — Понимаешь, что я придумал? Сварганим уху для нашей Варварушки. Довольная будет… Должна быть довольная.

Рыбу из корзины я переложил в миску и поставил на шесток. Когда она оттаяла, принялся чистить. В это время Андрей Иванович налил в чугунку воды, накрошил картошки, всыпал горсть соли, положил три лавровых листа и поставил чугунку на угли. Как только сварилась картошка, мы спустили в чугунку рыбу.

Раз десять мы вынимали из печки готовую уху и пробовали, спорили. Панин утверждал, что она недосолена, а я боялся пересола. Одним словом, варили мы уху любовно, чтобы как можно лучше угодить нашей хозяйке. Не умея орудовать ухватом, вытаскивали чугунку из печи тряпками.

Когда, наконец, с варкой было покончено и чугунка, покрытая тряпкой, стояла уже на шестке, я заметил Панину:

— У тебя весь лоб в саже!

— Сам-то на кого похож? Чернее трубочиста. Аида к умывальнику!

Мы помылись и почистились. Панин надел чистую рубаху и пиджак. Я нарезал хлеб, приготовил вилки и ложки. Мы сели к столу и стали ждать Варвару.

Пришла она, разделась и села за стол. Мы наперебой угощали хозяйку:

— Тетушка Варвара, подложить рыбки?

— Кушай на здоровье, Варвара Игнатьевна!

Когда от рыбы остались хвосты да косточки, Варвара стала рассказывать:

— Ой, как хорошо объясняла Фаина Ивановна! Каждая, говорит, кухарка должна уметь управлять государством. Это прямо про меня товарищ Ленин сказал, дай ему бог здоровья. А председатель-то, медведь, сидит рядом со мной и ухмыляется. Я как дам ему тычка! Ты, говорю, чего, бес, смеешься? И пошла, и пошла! Посади, говорю, меня на твое место, не хуже тебя с делами справлюсь. Какое угодно дело дай — ничего не испугаюсь. Хватит, говорю, мужикам над бабами кулаками махать! Прошло то времечко, прокатилося и никогда больше не воротится. Бабы смеются, в ладошки хлопают, а Меркурьев покраснел, как вареный рак…

— Дальше-то что?

— А то… Меркурьев, председатель, мне на собрание в исполкоме велел приходить, не обойтись, видно, ему без Варвары.

— Вот это и есть равноправие, — сказал Панин.

После ухи стали пить чай. Варвара Игнатьевна выпила целых четыре стакана. Мытье посуды нам не доверила. Все сама прибрала.

— Уха хорошая была, тетушка Варвара? — удержавшись, спросил я.

— Какая уха? Не уха это, а рыбья похлебка. Хоть бы лучку положили.

Я так и сел на скамейку. «Никак, — думаю, — не угодишь нашей хозяйке».

Варвара подошла ко мне и ласково сказала:

— Ты не горюй! Как есть сиротка. Пошить на тебя, постирать некому. На меня имей надежду. Приедет твоя матушка Анна Филипповна из Сибири, тебя ей с рук на руки передам, умытого, причесанного…

Во всех волостях уезда «волостные» были построены одинаково. Когда войдешь, направо — канцелярия урядника, налево — арестное помещение, «каталажка», в конце зала с деревянными столбами, поддерживающими потолок, «присутствие» — комната, где сидели старшина с писарем. У окна рядом с железным ящиком стояла старинная винтовка времен Севастопольской обороны с кремневым затвором, что-то вроде символа царской власти.