Эркман-Шатриан - История одного крестьянина. Том 2 Страница 31

Потому-то мы так удивились и расчувствовались, когда в Орлеане мэр, его помощники и весь муниципалитет вышли нам навстречу и восторженно приняли нас. Мы уже решили было, что во Франции не осталось больше французов, и вдруг наткнулись на самых настоящих патриотов — республиканцев. Не успели мы построиться на площади перед мэрией, как нас окружила несметная толпа, и только Жорди произнес: «На караул! На плечо! Разойдись!» — каждого солдата подхватили под руки двое-трое горожан и повели к себе — не как чужого, а как брата, в то время как горожанки, красивые молодые женщины, награждали нас венками. Жорди, умевший красно говорить, сказал им на площади:

— Спасибо вам, орлеанцы! Вы первые отнеслись к нам как к сынам родины, к друзьям, к соотечественникам!

Он сказал еще много прочувствованных слов, у всех у нас слезы стояли в глазах, и нескончаемо гремело: «Да здравствуют орлеанцы!», «Да здравствует доблестный гарнизон Майнца!» Жорди, конечно, хватил через край, потому что после возвращения Мерлена из Парижа патриоты Нанси тоже хорошо стали к нам относиться, но в такие минуты трудно сдержать свой пыл, и ты выкрикиваешь все самое хорошее, самое яркое и самое приятное для слуха тех, кто тебя окружает.

Так или иначе, но орлеанцы и вправду тепло нас приняли, и в этом красивом и добром городе нас стали сводить в полубригады, как того требовал декрет от 21 февраля 1793 года, который у нас еще не успели провести в жизнь, ибо мы находились в походе.

И вот тогда из нашего батальона, второго батальона секции ломбардцев и второго батальона секции Гравилье, где находился Мареско, составили полубригаду Париж-Вогезы. Я уже давно был капралом, но решил расстаться с галунами и вступить вместе с Марком Дивесом и Жан — Батистом Сомом в роту капониров. Пока мы сидели в майнцских редутах, мы успели изучить все, что требуется знать орудийной прислуге, а наши нынешние пушки были сущей ерундой по сравнению с сорокавосьмимиллиметровыми каронадами, с которыми нам частенько приходилось иметь там дело. Зато теперь мы будем все вместе, и я с величайшей радостью думал о том, что каждый день буду видеть маленького Кассия, смогу целовать его, а он будет прыгать у меня на руках. Малыш всегда смеялся, как только я входил к ним в палатку. Его считали как бы сыном всего батальона, и все целовали его, точно он принадлежал им всем. Лизбета тоже радовалась, что я остался в батальоне.

Было это в августе.

Прежде чем выступить из Орлеана, мы узнали много такого, о чем стоит упомянуть: во-первых, нашего бывшего командира — генерала Кюстина приговорили к смерти за то, что он втайне поддерживал отношения с Вимпфеном и с жирондистами; что не позаботился о провианте для защитников Майнца и не пришел им на помощь; что он дал войскам коалиции захватить Валансьен, хотя по лучил приказ двинуться к городу. Затем мы узнали, что командиром Северной и Арденнской армий назначен наш бывший генерал-адъютант Ушар.

Известие это особенно поразило наших офицеров: они поняли, что Комитет общественного спасения не церемонится и с генералами и что надо как следует выполнять свои обязанности. Узнали мы и про то, что Тулон сдался англичанам вместе с арсеналом и флотом[70]; что министр Камбон добился решения Конвента о том, чтобы завести специальную книгу, куда записывались бы долги республики; что Конвент, несмотря на все великие беды, спокойно обсуждает Гражданский кодекс[71], ограждающий права и интересы французов, как личные, так и имущественные. Понятно, все считали, что кодекс этот будет назван «Кодексом Французской республики, единой и неделимой» и что Конвенту будет принадлежать слава создания этого столь полезного документа.

Несколько дней спустя прибыла вторая колонна, и мы под водительством Клебера выступили из Орлеана. Держась левого берега Луары, мы прошли Блуа и Тур. Большая эта река мирно и спокойно течет по ровной долине. По берегам ее, насколько хватает глаз, тянутся перелески, виноградники, фруктовые сады, но главное — луга и поля, пшеница, ячмень, овес, немного конопли и очень много плодовых деревьев — таков этот край. Из воды то тут, то там островками выступают отмели. Древние башни, высокие прекрасные соборы, украшенные скульптурой, старинные замки смотрят на нас издалека поверх живых изгородей и кустов.

Хотя колокола велено было снять, над широкой гладью реки с утра до вечера плыл колокольный звон, и часто, проделав не один десяток лье, мы, казалось, снова видели перед собой ту же церковь и ту же местность — до того однообразна тут равнина. По Луаре сновали лодки — в глубине сидит рыбак, надвинув на глаза соломенную шляпу, с жердью в руках, на конце которой пристроена сеть; ближе к городам стали появляться суда, груженные зерном и товарами.

Мы же шагали по пыльной дороге и смотрели вокруг, шагали в лохмотьях, с ружьем на плече, многие шли босые, а впереди ехал на лошади Клебер, синий мундир его был наглухо застегнут, несмотря на жару, большая треуголка с трехцветным плюмажем вся побелела от пыли. Он требовал дисциплины, зато никто так не заботился о солдатах в походе, как он, никто так не старался добыть им провиант и подлечить раненых. Когда мэры или муниципальные чиновники принимались торговаться или спорить, достаточно было появиться Клеберу, — а внешностью он напоминал веселого льва, — достаточно было ему заговорить, как его громоподобный голос, его возмущенный и презрительный вид тотчас заставляли их умолкнуть. Он лишь посмотрит на них через плечо, прищурив свои серые глаза, — и они уже на все согласны и раздают направо и налево билеты на постой. Пять или шесть молодых офицеров на конях всегда гарцевали вокруг него, готовые подхватить и передать любой его приказ. На отдыхе из его квартиры всю ночь неслись смех и пение, но во время службы он становился совсем другой и никогда не шутил.

Даже издали сразу видно было, что это генерал — и такой, который не станет слушать лишних слов, особенно когда противник близко и все спрашивают себя:

«Как-то начнется бой?»

Я рассказываю вам все это заранее, но подождите — настанет срок, и вы сами в этом убедитесь.

Итак, мы прибыли в Сомюр, где находилась главная штаб-квартира. И тут начались споры — кому нами командовать и что с нами делать. Там уже было пять или шесть народных представителей, в том числе Рюль[72], Фелиппо, Жиле, не считая Мерлена из Тионвиля, который шел с нашей колонной, и множества офицеров и генералов, которые прибыли из Парижа с санкюлотами.

Я вовсе не презираю санкюлотов, но Париж в ту пору уже поставил немало батальонов в Северную, Рейнскую, Мозельскую, Альпийскую и Пиренейскую армии, и те, что сейчас пришли нам на подмогу, были героями за пятьсот ливров — люди, согласившиеся выполнить свой долг только за плату. Эти горе-вояки принесли нам больше вреда, чем пользы, ибо никто, на их взгляд, не был достаточно хорошим республиканцем. Они принижали всех и вся, а сами при первом же пушечном выстреле орали:

— Измена!

Если первые батальоны федератов, волонтеры-рабочие, отцы семейств, — словом, если все простые труженики держались спокойно и твердо под огнем, то эти отвратительные горланы, крикуны и лодыри только и делали, что дрожали за свою шкуру. Будь у ломбардцев и гравильерцев лишний порох, они бы перестреляли их — так позорили эти прощелыги свой город.

Сомюр — город-крепость. Бывшие гусары Свободы, которые назывались теперь девятым гусарским полком, вместе с другими кавалеристами квартировали в казармах. А мы получили билеты на постой. Ходили слухи, что у нас собираются отобрать наших командиров, и недовольство росло. Никто не знал, присоединят ли нас к армии на Брестском побережье или к армии, стоявшей возле Ла-Рошели, и будет ли у нас генералом Канкло[73], тот самый, который пять месяцев назад отбросил вандейцев от Нанта, или Россиньоль, парижский часовщик, которого сделали генералом. Оба они были генералами армии, а наши, как, например, Обер-Дюбайе или Клебер, были дивизионными генералами и могли командовать только лишь колонной. Но поговаривали и о том, что нашим командиром будет Сантер, парижский пивовар, такой же дивизионный генерал, как и наши, и это возмущало нас до крайности.

Наконец через несколько дней решено было, что защитники Майнца пополнят армию на Брестском побережье, которой командовал Канкло.

Клебер остался у нас в качестве дивизионного генерала, и мы получили приказ выступить в Нант. Радость в армии царила чрезвычайная, ибо Канкло, но крайней мере, был хоть настоящий генерал, а не часовщик или пивовар. Только генерал этот был в прошлом графом де Канкло. Я не хочу сказать, что он нас предал, — нет! — но он сохранил все традиции старых генералов Людовика XVI, привычные представления, от которых такие люди не могут отказаться, и вскоре нам пришлось на себе испытать, чего стоит их излюбленная тактика дробить силы вместо того, чтобы бросить всей массой на врага. Но не будем торопиться — горя и глупости всегда хватает.