Режин Дефорж - Авеню Анри-Мартен, 101 Страница 31

— Сара тоже была в состоянии защитить себя. Видите, что они с ней сделали?..

Легкая тень пробежала по лицу Тавернье. Однако и он не мог сказать ей, как терзается от того, что вынужден бросить ее на милость Мазуи и его компании! Он проклинал себя за то, что влюбился в эту девчонку. В его деле были недопустимы никакие чувства. Он рисковал сам и подвергал опасности свою подругу. После их короткой встречи в Монтийяке, сознавая опасность, он старался не думать о ней. По правде говоря, для этого ему не приходилось делать особых усилий. С началом войны девушки, даже самые целомудренные, стали более доступными. Жажда жизни была такой, что они забывали о приличиях и отдавались почти с такой же простотой, как и Леа. Но, вновь увидев ее, окрепшую и в то же время ставшую более хрупкой, он вновь испытал это чувство, которого избегал и которое, по его мнению, только осложняло жизнь.

— Почему вы молчите?

— Что я, по-вашему, должен сказать? Маль прав: связи нашей сестры вас защищают, во всяком случае, до тех пор, пока майор Крамер в Париже. На вашем месте я отправился бы в Монтийяк — по Крайней мере, из трех соображений: во-первых, ваш дядя Адриан и ваш дорогой д’Аржила будут недалеко…

— Откуда вы знаете?

— Знаю… Во-вторых, в вас нуждается мадам д’Аржила, а в-третьих, вы не можете оставить имение в руках управляющего.

— Если Лоран и дядя Адриан так близко, как вы говорите, то почему они ничего не сделали для Камиллы?

— Попытка что-то сделать могла лишь ухудшить ее положение. Кроме того, бежать из форта «А» невозможно. А из лагеря Мериньяк, напротив, выйти очень легко.

— Но я думала, что ее должны были выпустить?

— Этого не произошло.

— Почему?

— Не знаю… Наверное, чтобы вынудить Лорана совершить неосторожный поступок. Они часто так делают в надежде «расколоть» своего противника. Совершенно ясно, что они не смогли ничего вытянуть из Камиллы. Либо потому, что она ничего не знает, либо она проявила истинное мужество.

— Она способна на это. Несмотря на внешнюю хрупкость, это самая упрямая особа из тех, кого я знаю.

— К счастью для ее мужа.

Леа раздраженно пожала плечами.

— Я уверена, что она ничего не знает. Думаю, что последую вашему совету. Я вернусь в Монтийяк…

Продолжая разговаривать, они подошли к дому Леа.

— Вы подниметесь? — спросила она.

— Не могу, у меня назначено свидание. Постараюсь вернуться до начала комендантского часа. Если я не смогу прийти, не волнуйтесь…

— Успокойтесь, я не очень расстроюсь.

Почувствовав, что причинила ему своим ответом боль, она испытала на секунду злую радость, тут же сменившуюся ощущением пустоты. Она толкнула его в подъезд и там, скрытая от взглядов редких прохожих, прижалась к нему.

— Франсуа…

Он рукой прикрыл ей губы.

— Ничего не говори. Постой так, прижавшись ко мне. Поцелуй меня…

Эту ночь Леа провела в напрасном ожидании.

12

«Дорогая Леа, я прошла через ад. После последнего допроса, который проводил в гестапо Дозе, меня бросили в один из карцеров подвала. Там настолько низкий потолок, что невозможно стоять в полный рост. Клок соломы на сырой земле и повсюду экскременты и рвота: кошмар. Из других камер постоянно раздавались жуткие звуки. Кричал мужчина, которому они вырвали член. Не переставая стонала женщина. Я была полумертвой от страха и усталости. Не знаю даже, сколько времени я провела там: в полусне, дрожа от лихорадки, без пищи, справляя нужду прямо на землю, как животное.

Когда Дозе понял, что я не смогла бы ничего рассказать, даже если бы очень хотела, он отправил меня в форт «А». С температурой под сорок я три дня провела в лазарете; сейчас меня перевели в камеру с тремя другими женщинами. Почти люкс. Можно стоять, можно умываться, дают порошок от вшей. Можно даже, встав на одну из кроватей, через решетку увидеть крыши города. «Кофе» по утрам, двести граммов хлеба, суп в десять часов, еще раз суп в четыре часа и время от времени посылки от Красного Креста с печеньем, которое пахнет прогорклым маслом. Тюремная жизнь: «радио» заклюценных, новости, которые по крохам узнаешь на воскресной мессе, счастье заполучить огрызок карандаша и клочок бумаги, счастье найти оказию, чтобы передать письмо… Ко мне приходила Амелия Лефевр, мать Рауля и Жана, и Руфь, она рассказала мне о моем малыше, Шарле. Я думаю о нем каждую минуту, и это придает мне силы. У меня нет никаких новостей от Л. Я совершенно ничего не знаю о том, что будет со мной дальше, не представляю, сколько еще времени проведу здесь. Я уверена только в том, что однажды они придут за мной для нового допроса, и не представляю, как я смогу вновь выдерживать оскорбления, побои и карцер. У меня очаровательные соседки: Одиль, девятнадцатилетняя девушка, арестованная за то, что распространяла листовки; Элизабетта, коммунистка, чей муж был расстрелян 21 сентября 1942 года, и Элен — ее муж присоединился к партизанам, а сама она укрывала английских пилотов. В трудные моменты мы поддерживаем друг друга.

Если со мной случится несчастье, позаботься о Шарле, он — самое дорогое, что есть у меня в этом мире. Прости, что написала так мало, но бумага здесь — на вес золота. Береги себя. Да хранит тебя Господь.

Нежно обнимаю тебя.

Камилла».

Леа, завернувшись в покрывало, медленно встала и положила листки бумаги на кровать. На ее юном личике отражались одновременно недоумение и страх.

— Как мы дошли до этого? — громко спросила она.

Ей казалось, что пространство вокруг нее сужается до размеров тюремной камеры.

Тыльной стороной ладони девушка вытерла слезы. Она немедленно приняла решение вернуться в Монтийяк, и это ее немного успокоило. Там, на месте, она обсудит с Матиасом, супругами Дебре и мадам Лефевр, что можно сделать для освобождения Камиллы. Но прежде чем ехать, необходимо было поговорить с Отто Крамером.

В прихожей зазвонил телефон. Кто-то поднял трубку. Через некоторое время в комнату постучали: это была Эстелла. Она сказала, что с Леа хочет поговорить Франсуаза. В данный момент это оказалось весьма кстати.

Леа приняла приглашение приехать к ним завтра на обед.

После ужина в маленькой гостиной Леа, сидя на полу у камина, читала тетушкам и Эстелле письмо Камиллы. Ни одна из трех пожилых женщин ни разу не прервала ее. Когда чтение закончилось, Лиза вытерла покрасневшие глаза, Альбертина дрожащей рукой промокнула ресницы, а Эстелла громко высморкалась. Вязанье, вышивка и штопка лежали, забытые, у них на коленях…

Леа встала и включила радиоприемник. Покрутив ручку настройки, она нашла радио Лондона. Помехи в этот вечер были не очень сильными. 21 час 25 минут, 15 января 1943 года.

«Сын рабочего с Севера, расстрелянного немцами в 1917 году, бывший боец французской роты (один из двадцати семи узников Шатобриана), совершивший побег в 1941 году после девяти месяцев пыток в немецких тюрьмах, Фернан Гренье, депутат от Сен-Дени, обращается к вам…

Французы и француженки!

Познав тюрьмы Фонтевро и Клерво, проведя девять месяцев с Шарлем Мишелем, Ги Моке и другими мучениками Шатобриана, разделив в Париже ту постоянную опасность, которой подвергаются участники движения Сопротивления, испытав те же лишения, те же моральные страдания, лелея те же надежды, что и весь наш порабощенный, но не покоренный народ, я прибыл в Лондон, делегированный центральным комитетом Коммунистической партии, чтобы рассказать генералу де Голлю и Французскому Национальному комитету согласия о десятках тысяч наших соотечественников, которые, несмотря на ужас, на заводах и в партизанских отрядах, в университетах и концлагерях рейха, от Нанта до Страсбурга, от Лилля до Марселя, каждый день, подвергая опасности свою жизнь, ведут непримиримую борьбу с ненавистными гитлеровскими захватчиками.

Я приехал сюда, чтобы сказать, что в душе крестьянина или рабочего, промышленника или служащего, учителя или священника нет никаких сомнений: с Виши он или с Францией, которая борется и сражается…»

Несколько минут слова оратора невозможно было разобрать из-за усилившихся помех.

Лиза испуганно таращила глаза.

— Вы слышали?! Генерал де Голль принимает коммунистов!.. Этот человек совсем сошел с ума. Коммунисты!

— Замолчи, — сухо сказала Альбертина, — ты сама не знаешь, что говоришь. Франции нужны все, кто хочет сражаться. Сейчас их не так уж и много.

— Но это не основание для того, чтобы принимать Бог знает кого!

— Тише, сейчас слышно немного получше.

«…Огромное число французов, все, кто борются, все, кто сопротивляются, все, кто надеются, а значит вся Франция — с генералом де Голлем; заслугой его, которая отныне войдет в историю, является то, что он не отчаялся, когда все рушилось, и вместе с участниками Сопротивления, которые продолжают стачиваться в сражающейся Франции для священного боя за Свободу, за Родину…»