Кредиторы эшафота - Алексис Бувье Страница 31

— Я люблю тебя.

— Почему ты смеешься? Пожалуйста, не смейся, так как ничто в мире не может так рассердить меня, как мысль, что надо мной смеются.

— Я смеюсь не над тобой.

Несколько минут продолжалось молчание, во время которого Нисетта вертела головой по сторонам и улыбалась всем, кто обращал на нее внимание. Она надеялась, что Поль сделает какое-нибудь замечание, но он, казалось, не замечал этого.

— Послушай, — снова заговорила Нисетта, утомившись строить глазки, — меня оскорбляет, что ты удивился, когда увидел меня хорошо одетой.

— Что за глупости ты говоришь?

— Совсем не глупости. Я говорю правду. Разве я хуже какой-нибудь известной кокотки? Я не всегда была такой, как теперь, и, может быть, имею важные причины оставаться в моем теперешнем положении.

Как охотничья собака, которая настораживает уши при выстреле, Поль стал внимательнее. Он даже решил запомнить услышанную фразу, чтобы объяснить ее в тот же самый вечер, если ему удастся достигнуть той цели, к которой он стремился. Но тем не менее он сказал:

— Поздравляю, Нисетта, ты прямо сошла с ума. Я просто выразил свое удивление, заметив, что ты еще больше похорошела. Я просил тебя прийти на это свидание для того, чтобы забыть сцену у Ба-ландье, но вдруг ты же вспоминаешь о ней и жалуешься. Но ведь жаловаться имею право один я. Ты, которую я знал веселой и смеющейся, стала злой и надутой.

Это замечание было совершенно верным, и Нисетте нечего было возразить. Она только нежно прижалась к Полю, и наклонившись к нему, тихо проговорила:

— Ах, дорогой Поль, я так счастлива, что с тобой наедине. Но я невольно вспоминаю о Луизе. Эта мысль заставляет меня страдать, потому что я очень тебя люблю и ревную.

— Ты сегодня расстроила удовольствие от пребывания наедине.

— Да, это правда. Прости меня, не будем больше говорить об этом. Ты меня любишь, не правда ли? — проговорила она, быстро повернувшись к нему лицом.

Последний ответил довольно естественным тоном:

— Я обожаю тебя.

Хотя Нисетта была не глупа, она, тем не менее, удовольствовалась этой фразой и отблагодарила своего спутника нежным, пожатием руки, сопровождая его не менее нежным взглядом. К этому времени они дошли до Петерса.

Панафье там знали. Он сделал знак лакею, и тот проводил их в отдельную комнату второго этажа. В последнее время парижские рестораны настолько выросли качественно и количественно, что мы должны несколько слов сказать о нравах ночных и дневных ресторанов Парижа. Когда-то наши отцы восхищались такими кафе, как "Ротонда", "Пале-Рояль", "Кафе-Фуа", но в наше время даже самые плохие рестораны превосходят их. В настоящее время, не говоря уже о достоинствах кухни, сама роскошь обстановки подобных заведений приводит в восторг. Петерс сделал из своих гостиных чудеса роскоши и искусства. Американский комфорт соединяется в них с французским вкусом. Провинциал, попавший в Париж, имеет полное право сказать: "Ах, в этом Париже ни в чем себе не отказывают!" Поль рассчитывал на впечатление, которое эта роскошь должна была произвести на Нисетту, и специально приказал лакею отвести их в одну известную ему отдельную комнату, отделанную особенно роскошно.

Но когда лакей, зажигая газовую лампу, попросил Нисетту и Поля войти, последний был сильно озадачен, услышав как его спутница, снимая шляпу, говорит:

— А, это золоченый кабинет!

— Что ты сказала?

— Да я его отлично знаю. Я здесь не в первый раз. Боже мой! Сколько раз мне здесь случалось веселиться!

Поль недоумевал все больше и больше. Вот уже четыре года длилась его любовная связь с Нисеттой, и он считал своим долгом скрывать это, исходя из того, что знал об этой женщине. Он всегда считал ее женщиной, которая вследствие несчастья была поставлена в положение гораздо более низкое, чем то, на которое она имела право по своему уму и образованию. Но он никогда и представить не мог, что жена Левассера, его привратника, может в один прекрасный день одеться по последней моде; знать в одно и то же время и Жобера, и таинственного Пуляра… А главное, чтобы маленькая, полненькая женщина, которая по утрам сама отправлялась за молоком в вязаном платке на голове, чтобы эта жена почтенного Левассера была завсегдатаем Бребана, Петерса и заведений, подобных Баландье!.. Тем не менее, не желая быть принятым за дурака, Панафье скрыл свое изумление, совершенно непринужденно взял шляпу и пальто из рук своей спутницы и отдал их лакею, в то время как Нисетта поправляла перед зеркалом свою прическу.

— Ну, — сказал он, — так как ты знаешь это заведение, то заказывай, пожалуйста, то, что тебе хочется.

— О, мне это не трудно, — отозвалась она. — Я всегда заказываю то, что люблю.

— Да что ты говоришь!

— Да, конечно. Глупенький, — прощебетала Нисетта, подбегая к нему и целуя. — Я хочу заказать устрицы.

— Пожалуйста, не стесняйся.

— В таком случае, прежде всего подайте устриц.

— Сколько прикажете? — спросил лакей.

— Как можно больше!

— Ну, конечно, — смеясь, подтвердил Поль. — Пожалуйста, не стесняйся — я сегодня богат.

— В последнее время это с тобой часто случается, — заметила она, бросая на Панафье взгляд, который привел его в смущение.

Он поспешно заказал остальное меню, и лакей вышел.

После этого Нисетта уселась на диване рядом с Полем, говоря:

— А теперь, не хочешь ли помириться?

— Что за глупости ты говоришь! Разве мы ссорились?

— Пожалуйста, не притворяйся. Ты целый час делаешь мне разные намеки не словами, а жестами, взглядами и всем твоим обращением со мной. Мы сейчас хорошо пообедаем, и обед будет стоить дорого, но ты не видишь и не понимаешь моей любви к тебе. Если бы ты отправился со мной просто в какую-нибудь деревню, то я любила бы тебя точно так же и была бы, может быть, счастливее, чем сейчас, хотя я здесь и наедине с тобой.

Удивленный и озадаченный Поль выпрямился, пристально глядя на Нисетту, которая смотрела на него с веселой улыбкой. "Что же это за женщина?" — думал он. В эту минуту вошел лакей, чтобы накрыть стол, и Нисетта закрыла ему рот рукой, проговорив вполголоса:

— Продолжим, когда останемся вдвоем.

После того как был накрыт стол, поданы и унесены две первые перемены блюд, Поль подвинулся к своей спутнице. Та, довольная этим движением, улыбнулась, говоря:

— Садись ко мне поближе, как прежде. Я готова все тебе простить.