Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных Страница 32

Потом стал нахмуренно-серьёзным:

— Тему для романа, положение — в награду зароман по теме — тебе может дать только наше государство, и ты это знаешь.

Марат опять не дал промаха, и, хотя на сей раз это успокаивало Юрия, а не пугало, всё равно было неприятно. Убрав со стола руки и сидя с видом чинным и оскорблённым, он высказал с прорывающейся злобой:

— Говоришь со мной, как с кем-то… кто со стороны прилип! Я с девятнадцати лет — коммунист, я — сын коммуниста!

Житоров смотрел с ледяной весёлостью:

— Что ещё у тебя новенького? Коли уж я подзабыл — кто ты и с какого года? — назидательно подняв указательный палец, сказал с безоговорочной требовательностью, как подчинённому: — Романа я от тебя жду и яркого! Чтобы героизм воспевался с максимальным накалом!

Вакер оценил удачный миг и с охотой отыгрался:

— Самого основного факта, ради которого я, по твоему вызову, приехал, — выговорил елейным голосом, — ты что-то не можешь мне представить.

Друг протрезвел от ярости, череп болезненно распирало: «Ишь, ехидная сволочь!» Готовый хлынуть мат сдержал редкостным волевым нажимом — дабы приятель не торжествовал, как метко и глубоко воткнул булавку.

— А на тебя я не трачу время? — рука хозяина простёрлась над столом, растопыренные пальцы мелко подрагивали. — Не говорил я тебе — сегодня не пьём?! Над тобой же сжалился — и… благодар-рр-ность получаю!

Юрий, как бы в приступе стыдливой тоски, понурил голову.

— Умолкаю, умолкаю, умолкаю… — проговорил с раскаянием.

— Водочка тебя утопит, — со злым наслаждением предсказал Житоров. — Ну, по последней — и я в управление, чтобы из-за тебя день не терять!

Простившись с гостем, он сквозь дверь послушал, как удаляются его шаги, и устремился к телефонному аппарату.

Житоров лёг ничком на диван, прижал к его прохладной коже лицо, осыпанное жаром азарта. Возбуждённый ум подсказывал, что услышанное от Вакера надо оформить как собственные анализ и выводы. И направить не только непосредственному начальству, но и деду. Тот может — подвернись какой-нибудь вопрос, касающийся литературы, — пристегнуть к нему докладную внука, и она попадёт к Сталину…

О, был бы фарт, окажись, что не только в оренбургском, но и в других театрах — в самой Москве! — ставят спектакли по поэме «Пугачёв»! Тут уж Сталин оценит чекиста, который просигналил, когда все остальные деловито моргали…

У Марата намечалось свидание вечером. Девушкой в своё время обеспечил Шаликин, обладавший не только страстишкой, но и умением отметиться. Наедине, с тем тактом, который внушает уважение к делу и к пристойности, показал фотокарточку из служебной папки: «Новый секретный сотрудник. Хорошо бы вам самим с ней побеседовать…» Квартира, предназначенная для уединённой передачи сведений, скромно помогла знакомству. Студентка мединститута не стала ценным источником информации, но в ином проявила себя вполне достойно.

Однако у Житорова выветрилось желание убедиться в этом в очередной раз: ревниво звало дело. Он вызвал автомашину и скоро был у себя в управлении. Девушка, отперев заветным ключом квартиру, никого в ней не застанет. Зазвонит телефон, и она услышит: встреча откладывается. Падёт ли на её лицо тень?

Марату было мало убеждения, что он нравится женщинам и весьма. Он хотел, чтобы каждая переспавшая с ним только о нём и думала, безраздельно покорённая. Реальность же не уставала иронизировать. «Отдавалась мне так самозабвенно! А через два дня — с недоноском…» — узнавая об одной, другой, третьей, он беспомощно перекипал неистовством.

Он не женился на неотразимой девушке, которую отбил у Вакера, ибо воспалённо-трепещущее «я» не выдерживало терзания: рано или поздно такая породистая, изысканная красотка изменит ему, мужу, и он не сможет жить, не убив её и того недоноска … Судьба будет скомкана.

Остановил выбор на девице, влюблённой в планёры: в свои двадцать три она и впрямь оказалась девицей. Работавшие с нею мужчины давно привыкли, что ухаживаний она «не понимает», и видели в ней товарищески-симпатичное бесполое существо.

После его женитьбы оставленная красавица вышла замуж за сравнительно молодого отличаемого руководством работника внешторга. Марат возобновил с нею близость. Ревнуя её к мужу, черпал своеобразное утешение в том, что не ему изменяют, а с ним, не он унижен, а наоборот. Он захлёбывался в омуте душевных искажений, пока не приспел отъезд из столицы в Оренбург.

36

Вакер, в отличие от друга, не мучился тем, что приятная ему женщина может оказаться благосклонной к кому-то ещё. Он ценил упоительность мига самого по себе, безотносительно к прошлому и к грядущему.

С завидным мужеством Юрий преодолел путь, изобиловавший терниями, и сделался мужем прославленной молодой поэтессы, чей отец, литературный критик, носил военную форму, демонстрируя воинствующую идейность. Он возглавлял журнал, который, насаждая пролетарскую культуру, с избирательностью особого рода указывал на сорняки и рьяно призывал к прополке.

Вакер со стойко приветливой миной выносил угловатость сердитого человека, подкатываясь к дочери, воздавая в печати хвалу её стихам. Однажды в доме отдыха железнодорожников, на вечере после её выступления, он отменно танцевал с нею официально осуждаемый шимми, и потом в отведённой ей комнате оба разделили бурный наплыв радости.

Однако чувственная дочь твердокаменного марксиста вовсе не собиралась выделять Юрия из среды своих спутников. Это не загнало его в плен смущению. Обуздывая внутреннюю дрожь, он зимой отчаянно тратился на цветы и с букетом дожидался возлюбленную у подъезда её дома, зная, что к себе она вернётся не одна. В конце концов, взглядывая на него, она стала как-то задумываться — чем дальше, тем теплее. С неуклонностью укореняющейся привычки это привело к тому, что был зарегистрирован брак.

Когда появился сын, радость Юрия не была трескучей, но и известного рода сомнения докучали не слишком. Болезненный ребёнок в двухлетнем возрасте умер от инфлуэнцы. Минула ещё пара лет: кремлёвский хозяин, давно замечавший, что ретивые сторожа на литературном подворье стучат в колотушку больше себе в интерес, чем из радения о хозяйском добре, вызвал приказчиков. Служителя идеи, что назначил себя председателем литревкома, свели с поста. Известие грянуло утром, а в полдень — работники загса не успели уйти на обед — Вакер уже подал на развод, процедуру которого в то время не отягощали сложности.

Итак он был свободен и обогащён опытом, мужчина, который мартовским вечером направлялся в театр — подхлёстываемый охоткой попробовать, что за блюдо приготовил товарищ Кацнельсон? Будут ли в спектакле те соль и перец, коими Есенин сдобрил своего «Пугачёва»?

Солнце зашло за городские крыши, и в той стороне, меж окрашенных в шафран облачков, непередаваемо утончённо сияло зеленоватое, политое косым светом небо. Юрий шёл через сад и с удовольствием обонял чуть внятный аромат набухших соком кленовых почек, погружаясь в лирические воспоминания о том, как Марата встряхнула и распалила его, Вакера, расшифровка поэмы…

Две встретившиеся девушки взглянули на него сбоку, он полуобернулся — ещё немного, и мы имели бы случай рассказать о прелюдии к некой пьеске. Но девушки уронили смешок и вольно убыстрили лёгкий шаг.

Юрий с напускной скукой подошёл к театральной кассе и прочитал объявление, что премьера переносится, а билеты действительны на послезавтра на пьесу А.М.Горького «Сомов и другие».

«Марат резину не тянет!» — подумалось со смешанными чувствами. Отчасти взыграло самодовольство: какого нагнал переполоха! Но и кусало сожаление: постановку Кацнельсона уже никогда не удастся увидеть. Резонная мысль, что следовало посмотреть премьеру, а потом потрясать начальника, вызвала кислый вздох: попробуй утерпи…

Настроение оживлялось тем, что у него припасено кое-что. Адрес старца, сообщённый на днях Житоровым, не позабылся. Журналист посетил продовольственный магазин и продолжил путь по улицам, на которых, в отличие от Москвы, автомобили одиночествовали, тогда как лошади мелькали то и дело. «Всё больше — чалые… да нет — сивых поболе… а вон снова — мухортая», — замечал Юрий, гордившийся, что владеет тем особым богатством русского языка, которым точно определяется разнообразие конских мастей.

Вопрос, а сколько было бы лошадей, если б не колхозы, тронул воображение, и оно невольно запрудило мостовую упряжками…

Вечер между тем всем мастям предпочёл тёмно-серый тон, отчего пешеход, усиленно приглядываясь к полустёртым номерам домов, нашёл, что у арочного хода очень кстати стоит дворник.

— Скажите-ка, — требовательно обратился к нему Вакер, — вам известен Маненьков Терентий Пахомович?