Кейт Аткинсон - Боги среди людей Страница 32

Отец казался ей жутким ретроградом, но ведь когда-то и он, по всей видимости, был как новенький. Тоже неплохая фраза. Виола на всякий случай зафиксировала ее в памяти. Она писала роман. Про юную девушку, блистательную, не по годам развитую, и ее непростые отношения с овдовевшим отцом. Как любой продукт писательского мастерства, этот роман до поры до времени приходилось держать в тайне. Чудовищная практика. Виола чувствовала, что у нее внутри живет другая, более совершенная натура по сравнению с той, которая постоянно стремилась наказать мир за плохое поведение (тем более что сама вела себя безупречно). В самом деле, писательство могло выпустить эту более совершенную личность на свет божий.

Она выронила молочник с кобальтовой сеткой, и он разлетелся вдребезги.

— Зараза, — сказала она спокойнее, чем собиралась.

До этого Тедди позволил Виоле выставить несколько громоздких предметов на торги. Выручка, по словам Виолы, составила «сущие гроши». Пианино Нэнси, принадлежавший Герти буфет. Уж такие ценности. Пианино — рассохшееся, ненастроенное, давно стоявшее без дела. После смерти Нэнси Виола отказалась учиться музыке (не видя в себе способностей).

Думая о Нэнси, Тедди часто представлял ее за пианино. Вспоминал о ней каждый день, как и о многих других. Имя мертвым — легион, и поминовение стало, как он считал, своего рода обязанностью. Не всегда связанной с любовью.

Он вспомнил (дело уже близилось к концу), как вошел однажды в эту комнату и застал Нэнси за пианино: она играла Шопена. В памяти всплыл Вермеер, точнее, одна его картина из Национальной галереи: женщина в каком-то помещении, клавесин… припомнить точнее он не смог — слишком давно не бывал в Лондоне. «Прерванный урок музыки», — подумал он, увидев Нэнси. Ее несложно было представить в прохладных, просторных вермееровских интерьерах. За чтением письма, за переливанием молока. Порядок, сосредоточенность. При его появлении она с удивленным видом подняла глаза от клавиатуры, будто успела забыть о его существовании; такое загадочное выражение лица порой можно было принять за глубокую задумчивость. Потаенная Нэнси.

Когда грузчики вынесли пианино, его охватила щемящая тоска. Он любил Нэнси, но, видимо, не так, как ей хотелось. Кто-нибудь другой, возможно, сделал бы ее счастливей. Но он действительно ее любил. Это была не романтическая рыцарская страсть, а нечто более земное и надежное.

А буфет Герти — с ним тоже грустно было расставаться. Изначально он принадлежал Шоукроссам — жил в столовой их особняка под названием «Галки». Выполненный в стиле искусств и ремесел из ассортимента универмага «Либерти», он долгое время выглядел старомодным, но сейчас такие штуки вновь приобретали популярность; только Виола отказывалась это понимать — она всегда считала этот предмет обстановки уродливым и «депрессивным». Пятнадцать лет спустя, в две тысячи восьмом, ей на глаза попался парный предмет — а возможно, все тот же буфет Герти — на выставке-продаже антиквариата, и Виола пришла в бешенство оттого, что в свое время его «упустила» (а ценник ее просто убил). «Я бы оставила, — сказала она Берти, — но он ни в какую». С годами Виола все чаще говорила об отце «он» — как о патриархальном божестве, испортившем ей жизнь.

— А где старые дорожные часики? — спохватилась Виола, оглядывая почти обнажившуюся комнату. — Не помню, чтобы мы их упаковывали.

Часы эти достались им от бабки по матери. После смерти Сильви они отошли Урсуле, а Урсула оставила их Тедди — так они и спускались зигзагами по фамильному древу.

— Ладно уж, — с напускной небрежностью продолжила Виола, — если они тебе не нужны, могу тебя от них избавить.

Она была обманщицей самого неприятного толка: неумелой и в то же время абсолютно уверенной в своем таланте лгуньи. Нужны тебе деньги — так почему бы не попросить? Но она всегда добивалась, чтобы ей дали просто так — кукушка, а не хищница. Как будто внутри у нее сидел голодный, ненасытный бес. От этого она становилась алчной.

А каретные часы были хорошие, работы часового мастера Фродшема, да и цены немалой, но Тедди понимал: отдай он их Виоле, они тут же будут проданы, утеряны или разбиты, а ему было важно, чтобы они оставались в семье. Как реликвия («Прелестное словцо», — сказала Берти). Они заводились крошечным золотым ключиком (который Виола наверняка посеяла бы сразу), и Тедди грела мысль, что ключик этот будет и впредь поворачивать родная рука. Что красная нить не прервется. Поэтому он и отдал часы Берти, когда та в прошлый раз пришла его проведать. Надо было и буфет ей всучить — он бы как нельзя лучше вписался в отделанный как раз в стиле искусств и ремесел загородный дом, где она жила со своими двойняшками и мужем, достойным человеком, врачом по профессии, с которым познакомилась совершенно случайно на Вестминстерском мосту во время празднеств по случаю бриллиантового юбилея королевы. Годы спустя, когда Берти уже была официально замужем и жила все в том же загородном доме в Восточном Эссексе, она показала эти часы оценщику, прежде чем застраховать имущество, и услышала невероятную цифру: тридцать тысяч фунтов. Ожидая в гости Виолу, Берти всякий раз убирала с глаз долой это маленькое золотое сокровище и накрывала подушкой, чтобы заглушить бой. К тому времени Тедди уже два года лежал в земле; он так и не посетил отделанный в стиле искусств и ремесел загородный дом Берти, не увидел, как на каминной полке часики по-прежнему отсчитывают время.

— Где часы — упаковал, что ли? — прокурорским тоном спросила Виола.

Невинно пожав плечами, Тедди ответил:

— Похоже на то. Лежат на дне какой-нибудь коробки.

Он любил Виолу, как можно любить только единственного ребенка, но это давалось ему нелегко.

— Наверное, придется сначала небольшой ремонт сделать, а уж потом выставлять на продажу, — сказала ему Виола. — Но агент сказал, что дом уйдет влет. — (Она уже вела — у него за спиной — переговоры с агентом по недвижимости?) — А у тебя будут кое-какие средства — как раз хватит, чтобы дожить свой век.

Вот, значит, что ему теперь предстояло? Доживать свой век. Собственно, он этим и занимался, как любой, кому повезло.

— Новое жилье, — сказала Виола. — С чистого листа. Это будет тебя… — Она подыскивала слово.

— Стимулировать? — подсказал Тедди. — Угнетать?

— Я хотела сказать: это будет тебя заряжать энергией.

У него не было желания начинать с чистого листа, как не было уверенности в том, что «Фэннинг-Корт» хоть когда-нибудь станет ему домом. В этом современном здании даже не выветрились запахи краски и огнестойкой мебельной пропитки. Квартира, которую приобрел Тедди, оказалась последней во всем этом комплексе. («Повезло тебе — ухватил», — сказала Виола.) Ну, по крайней мере, он вселялся не в такую квартиру, откуда только что вынесли труп прежнего владельца. Такое жилье долго не пустует, верно? «Это перевалочный пункт, Тедди, — сказал ему один из (немногих оставшихся на этом свете) приятелей, Пэдди. — Стоянка на Крестном пути». Тедди нарушил баланс: из его окружения живых теперь оставалось меньше, чем мертвых. Он прикинул: кому выпадет пережить всех? И понадеялся, что не ему. «Следующая остановка — дом престарелых, — сказал Пэдди. — Я так считаю: пусть лучше пристрелят, как собаку, чем упекут в богадельню». — «Это точно», — согласился Тедди.

Зоны общего пользования в «Фэннинг-Корте» были отделаны в пресной розоватой и желтовато-бежевой гамме; на стенах коридоров висели ненавязчивые репродукции импрессионистов. Вряд ли кто-нибудь задерживал на них взгляд. Картины в качестве обоев. «Миленько, правда, пап? — сказала Виола с натужным оптимизмом, когда их в первый раз провели по внутренним помещениям. — Немного напоминает отель, да? Или круизный лайнер». Когда, интересно, Виола успела побывать на круизном лайнере? Но она с упорством, достойным лучшего применения, внушала отцу, что ему непременно понравится «Фэннинг-Корт».

По этажам их провела смотрительница, Энн Скофилд, которая сказала: «Для вас, Тед, я просто Энн». («А я для вас — мистер Тодд», — подумал Тедди.) Смотрительница — это отдавало Троллопом.{64} Будет смотреть за ним в современном доме призрения — в «Фэннинг-Корте». Нет, Энн Скофилд ничем не напоминала Септимуса Хардинга. Грудастая и деловитая, с протяжным мидлендским говорком («Я брамми и этим горжусь»{65}), она фонтанировала энергией и решимостью.

— Мы здесь — одна счастливая семья, — с нажимом сказала она, как будто предвидела, что Тедди окажется паршивой овцой.

У Энн, которая шла впереди, была необъятных габаритов задница, и Тедди упрекнул себя за неджентльменские мысли, но как было не заметить? «Толстый диспетчер»,{66} сказала о ней Берти, приехав навестить деда в «Фэннинг-Корте». В детстве внучка любила книжки про Паровозика Томаса, и вообще любила книжки. Сейчас она училась на первом курсе Оксфорда, в том же самом колледже, где получил образование Тедди (с некоторых пор туда принимали не только юношей, но и девушек). И на том же отделении. Она стала его наследием, его посланием миру.