Нина Молева - А. Г. Орлов-Чесменский Страница 32

Предоставляю ее благоусмотрению уничтожать и отменять все сделанное до ее вступления на престол.

Сие завещание заключает последнюю мою волю. Благославляю дочь мою Елизавету во имя Отца и Сына и Святого Духа.

ПЕТЕРГОФ

Столовая зала в Большом дворце

Император Петр III, Елизавета Романовна Воронцова, Е. Р. Дашкова

— Потрудись, Романовна, сделай милость, позови свою сестрицу — поговорить с ней хочу.

— Неужто рассердился на нее, государь? Да полно, глупа она, и ты сам не избаловал судом ее, вот она меры и не знает. Уж прости ты ее, неразумную, что спорить с тобой принялась. Да еще судит о чем — о делах военных! Коли велишь, я сама не хуже твоего ей выговор сделаю. Прости, государь!

— Чегой-то ты так всполошилась, Лизанька? Ничего я Катеньке твоей не сделаю.

— Сам огорчишься, государь. Мне тебя прежде всего жалко. Добрый ты больно, вот все и пользуются.

— Добрый? Ишь куда тебя повело. Да ладно, ладно, не опасайся, зови. Никак она опять там в уголку со старичками уселась про умные материи рассуждать.

— Бегу, государь, бегу. Да вот и Катерина Романовна наша собственной персоной. Будто сердцем почуяла, что зовешь ее. Мне-то остаться дозволишь или уйти?

— Уходи лучше. А ты, Катерина Романовна, вот сюда садись. В глаза твои, дочка крестная, глядеть хочу. Разговор у меня серьезный.

— Прогневила я вас своим упрямством, папа?

— Не в упрямстве дело. Молода — вот и норовиста, да еще знаешь, зла на тебя держать не могу.

— Благодарю вас, государь, и впредь…

— И впредь потрудись поменьше с супругой моей богоданной бывать. Без шуток тебе говорю и для твоей же, дочка, пользы.

— Папа, но ведь государыня такой учености человек, что разговор с ней никогда не наскучит. Вы знаете, застолий шумных да пьяных не люблю, танцевать не охотница, так что за грех посидеть, об ученых вещах потолковать.

— Об учености Екатерины Алексеевны спорить не стану, потому что книг ее отродясь не читывал, и судить не могу, сколько врет, сколько по делу говорит. Вот только не нужна ей никакая ученость. Представление одно — не больше. Умна ты, дочка, умна, а того не видишь, что один норов свой она тешит. Чтоб особенной быть, чтоб из всех выделяться.

— Вы не можете судить о глубине мыслей государыни!

— И не собираюсь! Не в академиях ей заседать, а гостей обихаживать, хозяйкой радушной во дворце для каждого быть. А она, видишь ты, офицеров моих в упор не видит. Не то что головой не кивнет, тут же спиной поворачивается.

— Они очень невоспитаны, ваши офицеры, папа. Хохочут во все горло, из трубок дымят…

— А уж это мне судить, плохо ли, хорошо ли они себя во дворце ведут. Что-то с дедом моим, Петром Алексеевичем Великим, никто о голландских шкиперах, немецких купцах и английских офицерах не спорил. У деда так было, и у меня так будет!

— Мой Боже, так это вы хотите повторить его образец! Мне бы сразу догадаться, что вы обрекли нас быть актерами в вашем театре.

— Вы опять начинаете забываться, Катерина Романовна. Моя снисходительность никак не дает вам основания пренебрегать монархом и вашим отцом в святом крещении.

— Виновата, государь. Но судить императрицу за одно то, что она воспитана как подобает царствующей особе и брезгует вашими солдафонами, это несправедливо, наконец! Разве нет возможности просто выразить государыне ваши пожелания — она отличается такой тонкостью чувств…

— Положительно, эта фарисейка околдовала вас! Да как же вы не задумываетесь над тем, чем прельстила ее, без малого тридцатилетнюю женщину, дружба с девочкой, не достигшей двадцати лет? Вы так высоко цените собственное очарование?

— Как можно, государь!

— Вот именно! Но тогда задайтесь вопросом, в чем секрет вашей дружбы.

— Государыня благодаря вашей неприязни так одинока!

— Одинока? Вы сошли с ума, девочка. Откройте глаза — сколько будущих и настоящих амантов эту женщину окружают.

— Не смейте оскорблять государыню! Слышите, не смейте! У вас нет никаких оснований, а если бы были, вы бы первый возмутились на правах супруга. Вы же не делаете этого!

— Не делаю, потому что союз наш обречен и продлится очень недолго.

— Недолго? О чем вы говорите, государь?

— Эта женщина ни при каких обстоятельствах не останется рядом со мной на престоле. Чем больше она согрешит, тем легче будет отрешить ее от престола и оформить развод.

— Но так никогда не делается, государь!

— Не делается? Вы так плохо знаете историю?

— Но не в России же!

— Я имею в виду именно Россию. Вспомните хотя бы государя Ивана Грозного, который лишился естественным путем двух жен, зато пятерых последующих отвергал по своему усмотрению. Даже когда по молитве он жил с седьмой из них, матерью царевича Дмитрия, он посылал посольство просить руки английской королевы Елизаветы или хотя бы ее дальней родственницы.

— Это был жестокий и низкий тиран. Вы и в самом деле нашли ошеломляющий предел.

— Опуститесь в глубины истории: отец Ивана Грозного отверг свою первую супругу после двадцати лет брака, чтобы жениться на молодой красавице литовской княжне Елене Глинской. Или требования боярской думы о разводе царя Федора Иоанновича с Ириной Годуновой.

— Речь шла о бездетности.

— И снова вы не правы. У Ирины Годуновой были беременности, были роды. О женихе для ее дочери заранее хлопотал по всем европейским государствам Борис Годунов, ее брат.

— Но ведь у вас с государыней уже есть сын и наследник.

— И еще несколько ее собственных бастардов.

— Такое подозрение низко и не достойно государя!

— Зато такая действительность вполне достойна вашей государыни. Слава Богу, вы уже замужем и я могу спокойно говорить с вами о секрете Полишинеля — тайной лесенке позади апартаментов этой женщины. Дверь на нее остается открытой чуть не каждую ночь.

— Ваши разоблачения никогда и ни в чем не убедят меня! Я устойчива против любой клеветы. Она не обходит и меня, когда моего дядю Никиту Ивановича Панина зачисляют в мои любовники.

— Положим, двоюродного дядю.

— И вы хотите сказать!..

— Ничего не хочу, кроме как предостеречь вас в первую очередь от разочарований. Вы пристали к государыне как осенняя муха и ждете от нее чудес, как маленькая наивная монастырка.

— О, если бы вы знали, сколько в государыне доброты и искренней расположенности к людям. Она готова всякого выслушать, поделиться своими мыслями.

— И запутать в своих сетях еще одну глупую муху, вроде вас.

— Но государыня не требует ни преданности, ни жертв.

— Уверяю вас, в нужную минуту она сумеет их потребовать с самыми высокими процентами. Она относится к той категории людей, которые выпивают кровь своей жертвы до последней капли, а затем отбрасывают ее, именно как усохшую муху. Я не нравлюсь вам своей простотой и, как вам кажется, грубостью. Постарайтесь же разобраться, что здесь относится к моему человеческому существу и что к необходимой для царствующей особы гримировке. Я не скрываю, что люблю вашу сестру. Но я не отношусь к числу тех монархов, которые считают обязательными для своей биографии адюльтеры. Елизавета Романовна станет моей законной супругой, как только закончится история со столь превозносимой вами государыней. Она будет коронована в Успенском соборе. Вам не льстит подобное родство?

— Государь, я благодарю вас за откровенность, но все это мне представляется попирающим все людские и божеские законы. Я не могу с этим примириться, тем более порадоваться, хотя люблю сестру.

— Но как же в таком случае вы миритесь с существованием в окружении императрицы целого созвездия братьев Орловых? Вам не трудно будет убедиться, они не бездействуют, и едва ли не для каждого у вашего божества находится кусочек женского сердца.

— Да нет же, я никогда не видела Орловых у вашей супруги. Вас кто-то вводит в заблуждение.

— Или вас, что гораздо вероятнее, учитывая вашу поистине невероятную наивность. Проверьте, первым как будто был этот бретер и забияка Алексей Орлов, следующим как будто Григорий. Думаю, ближайшие события позволят вам убедиться в моей правоте.

ПЕТЕРБУРГ

Зимний дворец

Петр III, Екатерина II, С. Е. Карнович

— Кто вас впустил в мои комнаты, мадам? Без моего разрешения оказаться в моем кабинете? Вы собрались меня вывести из себя!

— Сир, я вынуждена была нарушить ваш запрет, чтобы напомнить о необходимости расплатиться с архитектом. Вы же не дали Растреллию необходимых денег на переезд, и он принужден был продать ради них свой голштинский орден.

— Но вам-то какое до этого дело? Почему вы вмешиваетесь в мои отношения с Растреллием? Карнович!

— Сир, я хотела предупредить неловкость, и только.