Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга первая Страница 32

Перед Радищевым простирался Иртыш.

Величие Иртыша, ледоход захватили Александра Николаевича. Он бодро зашагал вдоль берега по направлению к подгорной части Тобольска. Он хотел, чтобы глубоко волновавшие мысли уложились в сознании в строгом и нужном ему порядке. Мысли, так занявшие теперь, впервые появились ещё в Кунгуре, когда он смотрел на фальконеты Ермака и думал о завоевателях Сибири. Теперь образ героя рисовался очень ясно, оживал перед глазами.

Александр Николаевич не замечал происходящего вокруг. Он ушёл в себя. Он не заметил и не расслышал, как его окрикнули, опоздавшие к началу ледохода, Панкратий Сумароков и Натали.

Радищев почти бежал, сняв фуражку, словно стремился не отстать от кого-то, идущего впереди. Южный ветер, дувший с верховья Иртыша, развевал седые пряди его волос, обдавая весенней свежестью его красивое одухотворённое лицо.

И вдруг снизу донеслась протяжная песня. Быть может он и не услышал бы её, занятый своими мыслями, но в песне пелось про Ермака и его храброе войско. Он прислушался:

Речь возговорил Ермак Тимофеевич:Ой вы гой еси, братцы атаманы-молодцы,Эй вы, делайте лодочки-коломенки,Забивайте вы кочеты еловые,Накладайте бабанчики сосновые,Мы поедемте, братцы, с божьей помощью,Мы пригрянемте, братцы, вверх по Волге-реке…

Напев её, безыскусный, даже чуть однообразный, тронул сердце Александра Николаевича; он слышал в нём нотки народной удали, узнавал в песне лихие подвиги ермаковой дружины. Песня была созвучна его настроению.

Радищев стоял против Чувашского мыса. Здесь произошла одна из самых жестоких битв ермаковой дружины с царевичем Маметкулом. Кучум наблюдал за битвой, должно быть, вон с того холма, что величаво стоит поодаль от мыса. Теперь холм называют Паниным бугром. По преданию, до прихода Ермака на нём проживала одна из жён Кучума — прекрасная Сузге.

А снизу доносились протяжные голоса.

Перейдёмте мы, братцы, горы крутые,Доберёмся мы до царства басурманского,Завоюем мы царство сибирское.

Александру Николаевичу живо представилась битва русских с Кучумовым войском, богатый шатёр Сузге. Но отчётливее всего предстал сам Ермак Тимофеевич — смелый, волевой муж, одетый в тяжёлые доспехи воина. Песня рассказывала о подвигах Ермака новое, неизвестное. Доблести смелого сына бережно хранила народная память.

Образ Ермака спустя двести лет ярко рисовался разыгравшемуся воображению Радищева. Ему показалось, что Ермак Тимофеевич был ангелом тьмы, открывшим Московии неведомую Сибирь. В голове его зрела поэма, которую он так и назовёт — «Ангел тьмы».

Песня внезапно оборвалась там, внизу, под берегом, а в душе Александра Николаевича она всё ещё звучала. Он видел смерть Ермака, не боявшегося опасности, но нелепо погибшего в волнах, смерть, щадившую героя в сражениях с неприятелем и подкараулившую его тёмной ночью в реке.

Радищев окинул грустно-задумчивым взглядом Иртыш. В предзакатных лучах солнца река была ещё величественней. Оранжево-красные льдины неуклюже громоздились. Вздувшаяся река несла их теперь спокойнее, легче и быстрее. По небосводу медленной грядой плыли пурпуровые облака. Запад, расцвеченный вечерней зарёй, был объят багровым пламенем.

Александр Николаевич смотрел то на небо, то на реку: богатство красок тускнело в мутной воде, исчезала их лёгкая прозрачность. Чем смелее на землю ступал вечер, тем более мрачнели льдины и угрюмым становилось зрелище ледохода.

— Александр Николаевич!

Радищев вздрогнул от неожиданности и быстро обернулся на женский голос. Перед ним была Натали Сумарокова. Он мельком заглянул в её глаза и догадался: она искала его и хотела этой встречи.

Натали была взволнована и нетерпелива. Он подумал о ней с каким-то беспокойством и тревогой. Она изменилась, похудела. Лицо её покрывала матовая бледность. От этого Натали была ещё прелестней. Манеры её тоже изменились. Она шагнула ближе к Радищеву, и он уловил в её движениях что-то новое; заметны были медлительность и несвойственная её возрасту грустная сосредоточенность. Натали была не той, что прежде, будто упала тень задумчивости на неё и приглушила краски её цветущей беззаботности.

Александр Николаевич не ошибся. Натали много думала о невольно зародившемся чувстве к Радищеву. Она стала словно более зрелой, и на всю жизнь её легла печать молчаливой и безнадёжной любви. Потускневшие глаза девушки выдали Радищеву, как тягостно она переживала неразделённые чувства; он понял, как мучилась она от сознания того, что первая и горячая любовь её приносила вместо радости и счастья только горечь и страдания.

Александру Николаевичу было искренно жаль её, но он не мог думать о глубокой привязанности к Сумароковой. Каждая встреча с ней рождала в нём чувство раздвоенности. Между ним и Натали незримо вставала Елизавета Васильевна. Любовь к Сумароковой непоправимо обидела бы и огорчила чистоту его отношений к свояченице, к которой он питал глубокое уважение и которой был многим обязан.

Натали была горда и глубоко старалась запрятать своё чувство. Свою любовь к Радищеву она скрывала даже от брата, боясь, что он посмеётся над её увлечением. Эта же боязнь удерживала её и от проявления своих чувств перед Радищевым. И сейчас Сумарокова заговорила с Александром Николаевичем о чём-то постороннем. Робея перед ним, она не находила нужных слов. Прошло несколько неловких минут. Натали вопросительно посмотрела на Радищева: можно ли заговорить с ним о волновавшем её. На лице Александра Николаевича отражались одновременно доброта и строгость, от которых веяло благородством и силой. Глаза его будто внушали: «Говори, я жду». Натали насмелилась:

— Не судите строго, если я спрошу…

Он назвал её просто по имени, как сестру, и ободрил этим.

— Говорите, Натали.

Она совсем осмелела.

— Почему вы такой скрытный, далёкий, недоступный, Александр?

Натали ждала его опровержения, а Радищев молчал. Он словно не угадывал её желания.

— Я? Может быть, — нерешительно ответил Радищев и задумался.

Сумарокова не знала и не могла знать о причинах его сдержанности. Радищев подумал о их отношениях совершенно по-новому: он, человек вдвое старше и опытнее её, не мог и не имел никакого права обманывать доверчивость юного сердца. Его чувства к Натали с первой встречи не были глубокими. Их скорее можно было назвать романтической влюблённостью, дыхание которой хорошо, приятно, но не более.

Александр Николаевич взял под руку Натали. Они тихо пошли вдоль берега. Шумел ледоход Иртыша, в небе догорали огни заката. Они шли, каждый по-своему счастливый и несчастный. Впереди было темнеющее небо, вечерний Тобольск, затянутый густой синевой. Где-то далеко, далеко задрожала фосфорическим сиянием звезда-вечерница, излучая на землю чистый и холодный свет. Каждый из них, смотря на неё, подумал о родном и самом близком.

Противоречивое чувство охватило и Натали. Оно шло извне. Сумарокова только подчинялась ему. Она искала счастья, прислушивалась к зову сердца и чувствовала, что не может пойти по этому зову…

Радищев в эту короткую встречу до конца осознал невозможность их счастья ни здесь в Тобольске, ни там, в неведомом крае, куда лежал его путь.

Пусть останутся о Натали лишь незабываемые и приятные воспоминания. Всё хорошее Александр Николаевич умел хранить и помнить. Ему стало ясно, что в Сумароковой всё это время боролись сложные чувства. Она переживала свой внутренний конфликт мужественно и стойко, с той силой и упорством, какие сопутствуют всегда чистым душам. Она была для него именно таким человеком и навсегда такой останется.

Натали хотелось услышать хоть какой-нибудь отзвук на свои переживания.

— Скажите, кто вы для сердца моего?

— Я?

— Да, Александр!

Натали высвободила свою руку из его руки, готовая услышать долгожданные слова. Её вопрос Радищев понял по-своему. Много любопытствующих спрашивали его, почему он очутился здесь, в Тобольске, и сослан в сибирскую ссылку. Об этом его спрашивал Панкратий Платонович, этим же интересовался губернатор Алябьев, пытаясь узнать, чего он хотел добиться своей книгой.

Кто он, что за человек? Об этом спрашивали десятки любопытных глаз, внимательно рассматривавших его, когда он впервые появился в наместническом правлении, в театре, в салонах именитых тобольцев. Александр Николаевич ловил молчаливо-любопытные взгляды на себе, словно действительно являлся загадкой для людей, кто же он в конце концов.

И хотя вопрос Натали таил в себе лишь личные мотивы, Радищев воспринял его на этот раз шире и полнее. Ответ на такой вопрос уже созревал. Отвечая ей экспромтом, Александр Николаевич отвечал всем, кто он, что за человек, как следует понимать и расценивать его твёрдый шаг, проложенный вперёд и для других, таких же как он смельчаков.