Георгий Марков - Строговы Страница 33

– Мучители!

Коридорный загремел ключами, и в двери щелкнул замок.

– Кажется, придется, Роберт Карлович, охладить кое-кому горячую голову в карцере, – сказал прокурор, оборачиваясь к начальнику тюрьмы.

Аукенберг угодливо засмеялся.

Вошли в коридор одиночек.

Дронов забежал вперед прокурора и, когда коридорный открыл первую камеру, заорал:

– Арестант Никитин, встать!

– Я уже встал, ваше превосходительство господин ревун, – спокойно сказал Никитин и сел.

Дронов, прокурор и начальник тюрьмы вошли в камеру. Два коридорных надзирателя и Матвей остановились в дверях.

– А, старый знакомый, как поживаете? – развязно обратился к заключенному прокурор.

– Думаю, что это вас меньше всего интересует, – буркнул Никитин, но тут же, решив, видимо, позабавиться над прокурором, с усмешкой спросил: – Ну, а вы как? Вас еще не повысили в должности?

Прокурора передернуло. Стараясь скрыть свое смущение, он пробормотал:

– Вы все шутите, Никитин. А шутить в вашем положении, право, не совсем удобно.

– Почему же? – улыбнулся Никитин. – Жизнерадостность – первейший признак спокойной совести, а совесть может быть спокойна только у человека, который верит в правоту своего деда.

– Оставьте. Вы по-прежнему фанатик, – отмахнулся прокурор.

– А вы – слепец.

– Что? – вздрогнул прокурор.

– Ну конечно, слепец. Вы не видите простых фактов, не видите, куда движется история. Поймите, что как бы вы ни старались – рабочий класс победит!

– Молчать! Я пришел не за тем, чтобы выслушивать ваши сумасбродные рассуждения. Прошу короче: ваши претензии?

– Нет, подождите. По долгу службы вы обязаны меня выслушать…

Прокурор нагнулся к начальнику тюрьмы и кивком головы указал на надзирателей. Начальник что-то сказал Дронову. Тот быстро повернулся и вполголоса приказал:

– Строгов, Митрохин, Сидоркин… в коридор, шагом марш! – в прикрыл дверь.

Пройдя по коридору шагов десять, надзиратели остановились.

Из камеры донеслось:

– Боитесь, что они правду узнают?

Матвею понравился Никитин.

– Давно сидит? – спросил он коридорного этого барака Сидоркина.

– Три года. Еще столько осталось.

– За что посажен?

– Сказывали, что против царя народ подымал.

– Жалко, сгниет в этой дыре. Молодой еще, – пожалел Матвей.

– Поделом, – сказал Сидоркин. – Их, подлецов, окромя как тюрьмой, ничем не обратаешь.

– Да он тебе что плохого сделал – подлецом ты его называешь? – с досадой проговорил Матвей.

– И верно! – поддержал Матвея коридорный другого барака Митрохин. – Ругаешь его, а он, может, и сидит-то ни за что. Господское это дело, Садоркин. Нашему брату – потемки.

– Да так-то он мужик послушный, – уступил Сидоркин. – Иной раз поздно вечером запоет. Скажешь: «Нельзя, мол, нас начальство за это не жалует». Замолчит сразу: «Ладно, дескать, понимаю, – ваше дело тоже подневольное».

– Ну, вот видишь! – обрадовался Матвей. – А ты…

Дверь одиночки с грохотом раскрылась, и из камеры вылетел прокурор. Он был красный, потный и злой.

– Закрыть! – заревел Дронов, выбегая из камеры последним.

Матвей и Сидоркин бросились к двери. Арестант Никитин стоял посредине камеры и громко хохотал.

Перед тем как войти в крайнюю одиночку, прокурор вытащил из кармана платок и вытер лицо. Видимо, посещение политических было для него делом нелегким.

Когда надзиратель Сидоркин открыл одиночку, повторилось то, что происходило у дверей каждой камеры. Дронов выскочил вперед и, надрываясь, рявкнул:

– Встать, прокурор идет!

Из камеры послышался насмешливый голос:

– Ну и пусть идет. Чего ты глотку дерешь? Я не глухой.

Этот голос кольнул Матвея в сердце. Что-то показалось в нем знакомым.

«Неужели он?»

Матвей не ошибся. Около маленького стола, на нарах, укутанный в серое байковое одеяло, сидел Беляев. Длинные пряди светло-русых волос спускались на изрезанное морщинами и складками крупное лицо. Из глубоких глазниц светились задумчивые, немного тоскливые глаза.

– Итак, я слушаю ваши претензии, – сказал прокурор.

– Претензии? – зачем-то повторил Беляев и вдруг, взглянув на дверь, увидел Матвея.

На одно мгновение глаза их встретились. По лицу Беляева, по выражению его глаз было видно, что он потрясен этой встречей.

– Я слушаю ваши претензии, – повторил прокурор.

Беляев, заметно волнуясь, сказал:

– Я болен. Очень болен.

– Это дело тюремного врача.

– Да, но от вас зависит разрешение на перевод меня в тюремную больницу.

– Не вижу к этому никаких оснований.

– Основание есть: острый ревматизм. Камера, как видите, сырая, почти не отапливается, а у меня нет даже теплой одежды.

– О теплых вещах пусть позаботятся ваши родственники, друзья… Здесь не богадельня, – уже на ходу бросил прокурор и торопливо заковылял в коридор.

«Так вот где, Тарас Семеныч, дорогой человек, пришлось свидеться», – думал Матвей, выходя из барака.

От волнения у него тряслись руки. Чтобы не выдать своего состояния, он засунул их в карманы и крепко сжал в кулаки.

2

Много дней Матвей ломал голову над тем, как помочь Беляеву.

Первой мыслью было – подружиться с коридорным надзирателем Сидоркиным. Матвей начал заходить к нему на квартиру, угощал его водкой, заводил разговоры о тюрьме, об арестантах. Ему хотелось вызвать в Сидоркине жалость, сочувствие к арестантам. Надзиратель слушал его, кивал головой, а Матвей про себя думал:

«Помоги бог уломать мужика! Может, полено лишнее в печку подбросит или согласится полушубок в камеру передать. Радости-то сколько Тарасу Семенычу будет!..»

Однажды Матвей совсем было приготовился высказать свою просьбу. Неожиданно Сидоркин откинулся на спинку стула, вытянул ноги и, глядя на Матвея остекленевшими глазами, равнодушно сказал:

– Жалеть нам всех, Строгов, не приходится. На всех жалости не хватит. Наше дело простое: отслужил – подавай жалованье.

Кровь точно остановилась в жилах Матвея, когда он подумал, что могло бы произойти, если бы он выболтал Сидоркину свои намерения.

Придя домой, Матвей лег на кровать и провалялся в постели до позднего вечера.

Капка, заглянув вечером, внимательно посмотрела на него.

– Ты, Строгов, – она всегда его звала по фамилии, – болен? Вид у тебя ужасный.

Матвей не пошевелился.

– Нет, Капитолина, я здоров. Просто лихо мне, – сказал он, а про себя подумал:

«Не рассказать ли ей обо всем? Авось что-нибудь дельное посоветует. Бабий ум изворотлив…» И он начал издалека:

– У тебя, Капитолина, бывали в жизни друзья?

– Смотря какие, Строгов.

– Настоящие. Такие, что жизни своей не пожалели бы ради тебя.

– Таких не было.

– Жалко.

– Конечно, жалко, но это не моя вина.

– Ну, а если бы у тебя были настоящие друзья и один из них попал в беду, что бы ты стала делать?

Матвей пристально посмотрел на Капку, и она поняла, что вопрос этот не случаен и за ним скрыто что-то тревожащее ее собеседника.

– Странно! Об этом нечего и спрашивать. Я помогла бы другу любой ценой, – спокойно ответила Капка. Она встала, подошла к Матвею и сказала: – Строгов, к чему ты пытаешь меня? Я вижу, что ты хочешь сказать что-то и не решаешься. Так будем друзьями! Ты можешь доверить мне свою тайну, как я доверила тебе свою.

– Тогда слушай, Капитолина. Друг у меня тут в тюрьме, в бараке политических. Больной, без теплой одежды, должно быть летом арестовали. В одиночке сидит.

– Понимаю. В одиночке может погибнуть, – задумчиво проговорила Капка.

– Ты бы знала, какой это человек, Капитолина! – воскликнул Матвей. – Если бы не он, от меня остались бы теперь одни кости… – И он рассказал об охоте на медведя и о своей дружбе с Беляевым. – Месяц скоро будет, как я его видел. Целый месяц, – с отчаянием закончил он, – и ничем не могу помочь.

По тону, каким это было сказано, Капка поняла, что больше всего Строгова беспокоит мысль о том, что Беляев, может быть, разуверился в его дружбе.

Она решила ободрить Матвея.

– Ну, ничего, Строгов, не печалься. Что-нибудь придумаем. Я помогу тебе. Да он, наверное, и сам понимает, что дело это не пустяковое.

От слов ли Капки или оттого, что он поделился с ней своей тайной, Матвею стало легче.

3

В декабрьскую буранную ночь Матвей долго читал книгу, прислушивался к вою ветра в печной трубе. Заснул – сам не заметил как.

Рано утром его разбудила Капка. Он проспал ночь в одежде, не потушив лампы и не закрыв дверей.

– Строгов, проснись! – Капка тормошила его за плечо.

Матвей вскочил и с удивлением посмотрел вокруг себя, не понимая, почему горит лампа, а не костер, и откуда могла появиться Капка в лесу.

– Ну, очнись, очнись скорее! Дело есть.

– Фу-ты! Почудилось, будто в тайге я, – наконец проговорил Матвей.

– Слушай-ка, – зашептала Капка, – мы с женой Сидоркина подрядились полы мыть в бараке у политических. Сейчас идем туда. Может, твоего друга встречу, что передать ему?