Александр Дюма - Мария Стюарт Страница 33

Поначалу Мария Стюарт отказалась предстать перед ними, заявив, что не признает членов комиссии своими судьями, так как они не являются шотландскими пэрами, и равно не признает английские законы, которые никогда ее не защищали, а, напротив, позволяли совершать над нею насилие. Но, видя, что процесс тем не менее продолжается, на нем заслушивается и принимается любая клевета и некому ее опровергнуть, Мария решила предстать перед комиссией.

Мы приведем два допроса Марии Стюарт в том виде, в каком они были направлены г-ном де Бельевром г-ну де Вильруа.[37] Г-н де Бельевр стал, как мы впоследствии увидим, чрезвычайным посланником короля Генриха III к Елизавете.

«Названная дама села в конце упомянутого стола, а вышеперечисленные члены комиссии уселись вокруг него.

Королева Шотландии начала свою речь нижеследующими словами:

– Я не признаю ни одного из вас, собравшихся здесь, равным мне и моим судьей и не признаю за вами права допрашивать меня в отношении каких бы то ни было обвинений. То, что я сейчас делаю и говорю, я говорю по собственной непринужденной воле, беря Бога в свидетели, что я невиновна и на моей совести нет ничего из того, что мне пытаются здесь вменить клеветническими измышлениями. Я – суверенная государыня, рождена королевой и не подчиняюсь никому, кроме Господа, которому только и обязана отчетом в своих деяниях. Посему я еще раз заявляю протест, дабы появление перед вами не принесло ущерба ни мне, ни другим королям, государям и владетелям, моим союзникам, ни моему сыну, и требую, чтобы мой протест был записан и внесен в акты.

После чего канцлер, являющийся одним из членов комиссии, взял слово и опротестовал заявленный протест; затем он велел зачитать королеве Шотландии, на каком основании действует комиссия, образованная в соответствии с уложениями и законом королевства.

На что Мария Стюарт ответила, что она еще раз заявляет протест и что вышеназванные уложения и законы не имеют силы по отношению к ней, поскольку оные уложения и законы писаны не для особ ее сана.

На что канцлер заявил, что комиссия будет вести процесс против нее, даже если она откажется отвечать, и объявил, что все будет происходить в соответствии с процедурой, в виду того что она вдвойне виновна перед законом: заговорщики действовали не только в ее пользу, но и с ее согласия, на что вышеназванная королева Шотландии ответила, что ничего про это не знала.

Тогда ей были зачитаны письма, в которых утверждается, что она писала Бабингтону и получала от него ответы.

Мария Стюарт заявила, что никогда не видела Бабингтона, никогда не имела с ним сношений и ни разу в жизни не получила от него ни единого письма и что она уверена: никто в целом свете не сможет доказать, будто она когда-либо хоть в чем-нибудь действовала во вред или против названной королевы Англии; притом, находясь под столь строгой охраной, под какой находится она, лишенная возможности сношений с кем бы то ни было, разлученная со своими близкими, окруженная врагами и, наконец, не имеющая возможности с кем-либо посоветоваться, она не могла ни принимать участия, ни содействовать деяниям, в каковых ее обвиняют; впрочем, множество людей, которых она не знает, писали ей, и она получала множество писем, даже не ведая, от кого они приходят.

Тогда ей прочли признание Бабингтона, но она сказала, что не знает, что он хотел этим сказать, а также, что ежели Бабингтон и его сообщники утверждали подобное, то, значит, они люди подлые, скверные и клеветники.

– Предъявите мне, – добавила она, – письмо, написанное моей рукой и с моей подписью, раз вы утверждаете, будто я писала Бабингтону, а не поддельные копии, наподобие этих, ибо вы можете изготовить их, сколько вам заблагорассудится.

Тогда ей предъявили письмо, написанное, как сказали, Бабингтоном. Она глянула на него и объявила:

– Мне незнакомо это письмо.

После чего ей показали ее ответ, но она опять сказала:

– И это письмо мне незнакомо. Если вы предъявите мне мое собственное письмо с моею подписью, содержащее все то, что вы мне тут говорите, я признаюсь во всем, но до сих пор, повторяю, вы не представили мне ничего достоверного, кроме списков, которые вы можете сочинять и множить, сколько вашей душе пожелается.

После чего она поднялась и со слезами на глазах произнесла:

– Ежели я когда-либо соглашалась на подобные козни, имеющие целью смерть моей сестры, то пусть Господь не даст мне ни милости, ни пощады. Да, признаю, я писала многим и умоляла их поспособствовать моему освобождению из гнусных узилищ, где я, государыня, плененная и подвергающаяся дурному обращению, томлюсь в течение девятнадцати лет и семи месяцев, но мне никогда и в голову не приходило ничего подобного в отношении королевы, а уж тем более я ничего такого не писала и не желала. И еще признаю, что воспользовалась ради освобождения помощью нескольких ныне замученных католиков, но если бы я могла и еще сейчас имела возможность своею собственной кровью избавить их и спасти от мук, то сделала бы все, что в моих силах, дабы воспрепятствовать их гибели.

Затем, обратясь к государственному секретарю Уолсингему, она сказала:

– Впрочем, милорд, едва увидев вас здесь, я сразу поняла, откуда направлен удар. Вы всегда были злейшим врагом и моим, и моего сына и всегда всех настраивали против меня, действуя мне во вред.

Услыхав таковое обвинение, Уолсингем встал и объявил:

– Миледи, удостоверяю перед Богом, которого беру в свидетели, что вы заблуждаетесь. Я никогда не предпринимал против вас ничего, что было бы недостойно порядочного человека, будь то частное или должностное лицо.

Это все, что было сказано и сделано на том судебном разбирательстве, которое было прервано до следующего дня, когда королева вынуждена была вновь предстать перед членами комиссии.

Усевшись в упомянутом зале в конце стола, за которым сидели вышеназванные члены комиссии, она в полный голос объявила:

– Вам, милорды и джентльмены, не может быть неизвестно, что я – суверенная королева, помазанница Божия, и ни под каким видом не могу и не должна быть призвана на ваши заседания и судима вашим судом по законам и уложениям, каковые вы мне предъявляете, ибо я – монархиня, я свободна и не подвластна никакому другому монарху, равно как он не подвластен мне, и на все ваши обвинения меня в действиях против моей сестры я стану отвечать, если вы позволите, лишь в присутствии своего защитника. Ежели вы поступите иначе, делайте, как вам угодно, а я, отвергая ваш суд, вновь заявляю протест и взываю к Господу, единственному истинному и праведному судье, и к королям и государям, моим союзникам и сторонникам.

Настоящий протест был, как она потребовала от членов комиссии, тут же внесен в протокол.

Затем ей сказали, что она, кроме того, писала многие письма государям христианского мира против королевы и Английского королевства.

– Но это же совсем другое дело, – отвечала Мария Стюарт, – и я вовсе этого не отрицаю, и будь у меня сейчас такая возможность, я делала бы то же самое, дабы вернуть себе свободу, ибо не найдется в мире ни мужчины, ни женщины более низкого состояния, нежели я, которые не поступили бы точно так же и не прибегли бы к помощи и поддержке своих друзей, дабы выйти из столь сурового узилища, в каком пребываю я. Вы ставите мне в вину письма Бабингтона. Что ж, я не отрицаю, он мне писал, и я ему отвечала, но ежели вы сыщете в обоих ответах хотя бы одно слово против королевы, тогда судите меня. Я ответила человеку, который написал, что вернет мне свободу, и согласилась на его предложение лишь при условии, что он сможет это сделать, не скомпрометировав ни себя, ни меня, только и всего.

Что же касается моих секретарей, – добавила королева, – то их устами говорили не они, но пытки, а относительно признаний Бабингтона и его сообщников, о них и говорить нечего, поскольку теперь, когда они мертвы, вы можете утверждать все, что вам придет в голову, и верить чему угодно.

После чего королева отказалась отвечать на дальнейшие вопросы, если при ней не будет ее защитника, и, еще раз повторив протест, удалилась в свои покои, однако следствие, как и пригрозил ей канцлер, было продолжено, невзирая на ее отсутствие».

Тем временем г-н де Шатонеф, французский посол в Лондоне, наблюдал за событиями вблизи и не заблуждался насчет того, как они будут развиваться; поэтому при первых же дошедших до него слухах о суде над Марией Стюарт он написал королю Генриху III, чтобы тот вступился за узницу. Генрих III тотчас же направил к Елизавете чрезвычайное посольство во главе с г-ном де Бельевром; тогда же, узнав, что сын Марии Иаков VI, весьма мало обеспокоенный судьбой матери, ответил французскому послу Курселю, беседовавшему с ним о ней: «Я ничего не могу сделать. Пусть расхлебывает кашу, которую сама заварила», – он написал Курселю следующее письмо, в котором требовал, чтобы тот склонил юного короля поддержать демарши, предпринимаемые Францией: