Адель Алексеева - «Боярское царство». Тайна смерти Петра II Страница 33

У кого свадьбы многолюдные, шумные, с великими застольями, с песнями-плясками, шутками-таратуями, скоморохами, у кого на венчании — толпа сродников, ждущих молодых из-под аналоя, а тут от невестиной стороны только две старушки, дальние родственницы, ни братьев, ни сестёр… Радость, настоянная на горечи, вино, перемешанное со слезами, вместо мёда полынь — вот что было венчание Шереметевой и князя Долгорукого.

Истинно — Горенки от слова «горе». Здесь прощались перед дальней дорогой в ссылку. А в этот день 8 апреля 1730 года, лишь ступила невеста на крыльцо, выйдя из церкви, старушки, сродницы её, откланялись, и отправилась она одна-одинёшенька к новым родичам в дом. Каково-то встретят? Полюбится ли им, полюбятся ли ей они?..

Нерадостная свадьба

Встретили, как полагается, хлебом-солью. Рюмки поднесли на пуховых подушках, выпили — и оземь! Усадили за стол, полный яств. Улыбались сёстры, шумно угощались младшие братья — Александр, Николай, Алексей. Но отчего-то над Натальей Борисовной как бы витало невидимое тёмное облако.

Свёкор был рассеянный, о чём-то тихо переговаривался со своей Прасковьей Юрьевной. И отчего-то не было за столом Катерины — она сказалась больной, не желала никого видеть. Что приключилось, Наталье не сказывали, а спросить нельзя, не положено. Свекровь глядела на невестку ласково, но угощала за столом всё больше сына: «Ешь, Купита, любимое яство твоё…» Имя это его домашнее покоробило Наталью, но виду она не подала.

Единый ей был свет в окошке теперь — муж Иван Алексеевич. Он сидел в задумчивости, не выпуская её руки из своей. А потом вдруг вскинул голову, живым огнём сверкнули глаза, и проговорил:

— Знайте: спасительница моя единственная — Натальюшка! Прошу любить и жаловать… Дороже её нет никого. — И опять опустил голову. А затем взял гусли и запел-запричитал грустно-весёлое:

Беспечальна мати меня породила,гребешком кудрецы расчёсывала,драгими порты меня одеяла,и отошед под ручку посмотрела:хорошо ли моё чадо во драгих портах?А в драгих портах чаду и цены нет!..

Опустилась ночь. Окна занавешены. Перины приготовлены. Молодые вступили в опочивальню. И никто, кроме месяца молодого, народившегося, туда не заглядывал, лишь ему ведомо, как отчаянно ласкал князь жену, как настойчивы были умелые его руки, а поцелуи маленького пухлого рта — как следы лепестков на её теле… Чуть не три дня не выпускал робкую жену из опочивальни…

Катерина так и не явилась к столу.

Палашка не отходила от неё. Тихо сидела в уголке с виноватым лицом, готовая вскочить на голос княжны. Но та молчала, а потом даже прогнала служанку.

Ночью опять во всю мочь вызвездилась луна. Болело и ныло внутри, смятенный сонм чувств разрывал Катерину. К утру стали смежаться её чёрные очи, но тут — что за дьявол? — раздался стук. Четыре раза — тук-тук-тук-тук!.. Словно костяными пальцами кто-то размеренно стучал — в потолок, в дверь, в стену?..

Больная позвала матушку — и!.. Всё и свершилось…

Весть та в скором времени донеслась до Тайной канцелярии — и человек с ослиными ушами явился к Бирону, сообщил, что наследника более нету…

Сказывали, будто у фаворита разговор был с ушастым.

— Что у Долгоруких ещё делается? — спросил вежливый герцог.

— Восьмого венчается Иван Алексеевич с Шереметевой.

— Восьмого?.. Три дня им дать, а после… Одиннадцатого числа подать бумагу царскую… Иди.

А далее события развивались стремительно. Восьмого апреля состоялась печальная свадьба, на которую никто из сродников Наташи не явился, а потом — всех в ссылку…

От лёгкого шереметевского сердца

С третьего дня молодым положено навещать родственников своих, близких и дальних. В первую очередь молодожёны отправились к дяде Сергею Григорьевичу. Надев бледно-зелёное в полоску шёлковое платье, вплетя в волосы жемчужную нитку, накинув мантилью на беличьем меху, вышла Наталья Борисовна в гостиную. Слуга князя едва успел застегнуть все пуговицы на немецком кафтане — было их множество, целых двадцать.

Заложили коляску, сели. Братья и сёстры вышли на крыльцо проводить, даже Катерина появилась — изменившаяся, похудевшая, с тёмными кругами под глазами.

Вдруг на дороге затарахтело — кто и к кому? Не иначе к ним… Старый князь, который был в постоянной тревоге, сразу узнал чиновника из Сената. Пробормотал что-то насчёт ищеек Остермана и обмяк. Прасковья Юрьевна где стояла, там и села.

Чиновник протянул князю пакет, тот расписался, и карета повернула назад. Алексей Григорьевич с ненавистью поглядел вслед чёрному посланнику и разорвал конверт.

Его обступили. Но князь читал молча. Все ждали — он лишь повторил побледневшими губами: «…отравляться в дальние деревни… в ссылку до особого распоряжения…»

Взявшись за балясину крыльца, Прасковья Юрьевна закачала головой, глядя без всякого смысла в пространство.

Наталья не понимала происходящего, однако с молодой горячностью заговорила:

— Батюшка, матушка! Да как же это? Да можно ли ни в чём не повинных людей ссылать? — Она потёрла лоб, не веря в происходящее и стремясь найти выход. Удивляясь собственной смелости, предложила: — Надобно ехать к государыне! Рассказать ей всё как на духу — и смилостивится она!

— Молода ещё, не мыслишь всего, — осадил невестку старый князь. — Милости её нам не дождаться, верховники ей теперь не указ, всех готова извести.

— А что у дяди Сергея? Надобно ехать к нему! — всполошился Иван Алексеевич.

— Не можно сие так оставлять, надобно с ним совет держать… — подхватила Наталья и первая двинулась к коляске.

Дорога была сухая, и лошади быстро домчали их до Знаменки. Сергей Григорьевич вышел навстречу без парика, всклокоченный. По одному его виду можно было понять, что и тут дела худы. Сразу спросил:

— Был ли у вас секретарь из Сената?

— Был… — бледнея, отвечал Иван.

— И у меня был. Указ — ехать в ссылку…

— Да как же это? Неужели правда?.. — Наталья схватила мужа за рукав. — Сергей Григорьевич, Иван, дозвольте мне, я поеду к государыне!

— Видала ты, какова эта государыня, милости от неё не жди… — поник князь Иван.

Вошёл слуга с вопросом:

— Чего изволите?

— Пошёл вон! — рассердился князь Сергей. Попыхивая трубкой и сильно дымя, он подбавил поленьев в камин.

— В три дня велено собраться и ехать.

— Как?.. В три дня? — слабея, переспросил Иван.

— Да вот так!

— Какое злодейство! Дак это же как у турков: пришлют для особого знака верёвку — и удавись… — возмутилась Наталья, полная благородного негодования. Не знала она того, что 1 апреля у Катерины случился выкидыш, ищейки выведали сие, нового наследника можно было более не опасаться, и оттого решили в спешном порядке выслать Долгоруких.

Когда молодые вернулись в Горенки, домашних они застали в полном смятении. Крики, слёзы, беготня! Всё ходило ходуном… Уже собирались в дорогу, перетряхивали сундуки, рундуки, вынимали шубы, хлопали залежавшиеся одеяла, складывали в мешки, мерили сапоги, валенки…

Сёстры и братья суетились, Алексей Григорьевич командовал, жена его следила, как укладывают. Лишь Катерина не принимала ни в чём участия, равнодушно поглядывая вокруг.

«Отчего они тёплые-то вещи берут? Разве до зимы там быть? — удивлялась Наталья. — Драгоценности прячут, бусы, ожерелья, иконы в золотых окладах — к чему?»

— А мы-то что возьмём? — спросила мужа. Он лишь потерянно пожал плечами, и ей пришлось собираться самой.

Ни знания жизни, ни опыта не было, и брала девочка-графиня лишь самую необходимую одежду, да ещё пяльцы, да нитки (как без вышивания жить в отдалении?), да ещё дорогую ей книгу — «Четьи-Минеи», ну и золотую табакерку, подаренную государем на помолвку, да гусли Ивановы…

А через два дня в Горенках появились солдаты. В грязных сапогах ввалились в дом, а командовавший сержант бесцеремонно заглядывал в комнаты, покрикивал:

— Скорее! Ждать недосуг!

Князь Иван осадил грубияна:

— Куда прёшь, дубина!

— Но-но!.. Велено нам, и не хочем мы оплошки!

— Как разговариваешь с князем? — Долгорукий чуть не с кулаками бросился на сержанта.

Тот промолчал, но взгляд его явственно говорил: мол, был князь, фаворит, а нынче ты не князь мне. Наталья повисла на руке у мужа: «Тише, тишенько, Ванюша…»

Утихли крики, плач, беготня… Телеги нагружены, лошади запряжены, кареты налажены — долгоруковский обоз двинулся.

Было это на пятый день после венчания молодых в Горенках. В первой карете сидели Алексей Григорьевич с Прасковьей Юрьевной, во второй — сёстры Катерина и Елена, в третьей — братья Алексей, Николай, Александр, а в последней — новобрачные. Ещё отдельно ехали слуги и… мадам Штрауден с Дуняшей. Да, узнав о предстоящей печальной участи своей воспитанницы, гувернантка не раздумывая отправилась вслед за нею. Отпустил Пётр Борисович и девку Дуняшу, к великой её радости.