Маргарет Джордж - Тайная история Марии Магдалины Страница 33

«Ты и впрямь думаешь, что уничтожила меня? Я взяла его руку и заставила промахнуться. И даже если бы меня поглотило пламя, ты уже заключила сделку. Она осталась бы в силе, несмотря ни на что».

«Что случилось с идолом? — лихорадочно подумала Мария. — Иоиль вычистил жаровню, нашел ли он его? Что он сделал с ним?»

«Встань! — велел ей голос. Мария тупо повиновалась. — Ступай на кухню, где мы можем поговорить. Где ты сможешь отвечать мне вслух».

Она двинулась на кухню. Было темно и прохладно. Женщина стояла, дрожа, чувствуя себя очень напуганной и маленькой.

— А теперь слушай, — прозвучал голос Ашеры, нарушив тишину ночи, хотя Марии сейчас было трудно понять, звучал ли он в действительности или только в ее сознании. — Я дала тебе то, чего ты пожелала, то, в чем отказал тебе твой Яхве. Почему он отказал тебе? А этого никто не знает: он часто наказывает тех, кто служит ему и любит его — странный бог! Неудивительно, что люди то и дело обращаются к другим, более добрым богам.

Теперь Мария действительно услышала громкий, издевательский смех.

— А он, узнав, использует это как предлог для нового наказания. Чрезмерного наказания — смерти или изгнания. Не слишком-то он справедлив, признайся.

Но Мария не вымолвила ни слова. Во-первых, она не знала, что отвечать, а во-вторых, боялась, что любой ответ сделает отвратительный голос еще более реальным, придаст ему еще больше силы.

— Вспомни всех прочих богов, которым поклонялись израильтяне: Ваала, Иштар, Молоха, Дашна, Мелькарта… и меня. Да будь Яхве истинным богом для тебя, разве почувствовала бы ты отсутствие благодати и необходимость обратиться за помощью к другим богам? Это его вина, не твоя.

Мария понимала, что это соблазн и богохульство, но… разве боги могут богохульствовать? В следующее мгновение ее потрясла другая мысль: она только что признала Ашеру богиней!

— Ты готова слушаться меня? Ты готова повиноваться мне? — Голос звучал безжалостно.

Ребенок. Мария не могла от него отказаться, а потому беспомощно кивнула. Слова застряли у нее в горле. На кухне царила темнота: может быть, Яхве не увидел ее кивка?

— Я принимаю твою покорность, — произнес голос. — Хотя, по существу, ты и без обещаний принадлежала мне еще с детства, с того момента, как нашла меня и не сумела от меня отказаться. И сколько лет! — Снова послышался отрывистый смешок. — Ты так и не решилась избавиться от меня, тебя хватило лишь на то, чтобы не помешать восьмилетнему ребенку, который задумал бросить меня в огонь. Он-то оказался храбрее, но это лишь потому, что я с ним не говорила.

«Это потому, что он не способен увидеть и оценить твою красоту, — подумала Мария. — О благословенная невинность: он слеп к дьявольской красоте, а значит, на нем благодать. И все же… быть слепым к такой красоте — значит быть слепым к красоте вообще, ведь все виды прекрасного взаимосвязаны. Где же тут благодать? Но мне нужно было прислушаться к голосу рассудка и выбросить ее еще в храме. Зря я этого не сделала. И все же… ребенок. Могу ли я отбросить этот грех, но сохранить то, что получила благодаря ему?»

Едва задавшись этим вопросом, Мария уже знала ответ: пойти на такой риск она не сможет. Нужно родить, сейчас это главное. А потом она сможет отречься от Ашеры, очиститься и покаяться.

Эти мысли Мария скомкала, боясь, как бы Ашера в них не проникла.

— Говори вслух! — велел ей голос. — Я хочу слышать то, что ты говоришь. Твоя богиня желает слышать твои слова.

— Я… спасибо тебе, — сказала Мария.

— За что ты благодаришь меня? Говори!

— Я благодарю тебя… за то, что ты подарила мне этого ребенка! — Мария прошептала эти слова, и они некоторое время еще продолжали висеть в воздухе.

И тут снова пала тишина. Настойчивый голос в голове смолк. Бог, если он все слышал, тоже молчал.

Сделка была заключена и скреплена. Ашера более о себе не напоминала. К лету Мария снова начала думать, будто ей все это померещилось: голос, повеления, уверенность в причастности Ашеры к ее беременности и то, что она, в определенном смысле, предала Господа. Дитя мирно росло в чреве, Мария же делала все, чтобы обеспечить его здоровье. Каждый день она отдыхала в жаркие часы, ела хорошие супы и каши, старалась избегать волнений. Она пыталась думать только о хорошем, добром, воодушевляющем, упорно изгоняя из головы малейший намек на что-нибудь мрачное или унылое.

«Должно быть, Иоиль выбросил пепел от идола, — успокаивала она себя. — Он исчез из дома и нашей жизни, и делу конец. Это так, иначе и быть не может».

Глава 12

И родных, и знакомых Марии ее поведение несколько озадачивало. Молодые женщины, ожидавшие первенца (особенно столь долгожданного), обычно пребывали в состоянии радостного возбуждения, Мария же держалась настолько спокойно и отстраненно, что это казалось странным. Однако, поразмыслив, друзья решили, что она просто боится сглазить свое счастье. Может, и перегибает палку, но понять ее можно.

Только один раз за все долгие месяцы она все-таки допустила промах. Однажды вечером, когда начались осенние дожди, слушая, как крупные капли неумолчно барабанят по крыше, Мария вдруг спросила:

— Ты помнишь Песах и то, что нашел тогда Иамлех? Хлеб и статуэтку?

Иоиль поднял голову, оторвавшись от какого-то делового письма.

— Еще бы. Ты предоставила ему прекрасную возможность отличиться. Это ж надо, идола нашел! Уж не знаю, что придется припрятать для детишек Сильвану с Ноемой, чтобы обскакать нас, ведь следующий Песах мы будем праздновать у них, — Он рассмеялся.

— А что случилось с фигуркой? — спросила она.

— Мы бросили ее в огонь. Разве ты не помнишь?

В последнее время Мария была задумчива и, казалось, витала в облаках, но любящий муж списывал все это на ее положение.

— И она сгорела?

— Конечно сгорела. А как же иначе?

— А ты проверил пепел?

— Я просто высыпал его потом. Но ворошить — нет, не ворошил.

— А куда ты его выбросил?

— В мусорную яму со всем прочим мусором. А что?

— Я просто хотела убедиться, что идол уничтожен.

— Конечно уничтожен. Ведь он там лежал. Я должен был его увидеть, не так ли?

— А ты видел?

— Мария, перестань беспокоиться. Идол сгорел, пепел выброшен из дома. Ничего от него не осталось. А если и осталось, то это всего лишь маленький кусочек слоновой кости, который какой-нибудь ремесленник, вовсю хлеставший вино, вырезал в незапамятные времена, чтобы выставить на продажу и пополнить свою мошну. В нем нет никакой магической силы и вреда от него нет. — Иоиль помолчал. — А почему это тебя так беспокоит?

— Наверное, потому что я, понимая, что поступаю неправильно, притащила ту статуэтку домой. Меня до сих пор не оставляет чувство вины. Может быть, идол осквернил дом!

— Ну, скажу я тебе, воображение у тебя богатое, — отозвался Иоиль. — Но давай лучше вместе посмеемся над всей этой историей. Помнишь, как Исаия насмехался над идолами? Когда он говорил о человеке, который, срубив дерево, половину пускает на дрова, а из второй делает себе бога?

— Да, помню.

— Так оно и есть, — уверенно заявил Иоиль. — А тот идол уцелеть не мог; что брошено в огонь, то горит.

Прошли осенние месяцы, унылые, хмурившиеся серыми тучами и необычайно дождливые. Для рыбаков это было межсезонье; летняя путина уже закончилась, а зимняя ловля сардин еще не началась. Несколько сильных штормов уже пронеслось по озеру, вздымая волны на западной стороне.

Мария с Иоилем долго ломали голову над тем, как назвать будущее чадо, сверялись с Писанием. Насчет мальчика было проще, зачатого на Песах грешно не назвать Моисеем, а вот с девочкой дело обстояло сложнее. Но в конце концов они остановились на имени Элишеба, на греческий лад Елизавета. Им понравилось и мелодичное звучание имени, и его значение «почитающая Господа».

Ханука, праздник в ознаменование великой победы, одержанной иудейскими борцами за свободу почти двести лет тому назад, приходилась на самое темное время года. Поэтому возжигавшиеся в домах подсвечники-меноры — в первую ночь зажигали одну свечу, а к последней доходили до восьми — наполняли комнаты чудесным теплым мерцанием. Хануку всегда очень любили ребятишки, хотя сам праздник учредили в память о событии весьма серьезном, а именно о победе, одержанной пятью сыновьями Матафки Маккавея над сирийским правителем Епифаном, и повторном освящении храма, где Маккавеи запасли столько освященного масла, что светильники горели в течение восьми ночей.

«В это время на следующий год, — подумала Мария, — у меня будет ребенок, который будет смотреть, как зажигают меноры, и я расскажу ему эту историю».

В первую ночь Хануки они собрались в теплом доме Сильвана и Ноемы. Снаружи шел противный холодный дождь, а внутри огонь ламп образовал круг света и уюта. Дети Сильвана, особенно самый старший, Варнава, собрались вокруг церемониальных светильников, ерзая от нетерпения.