Евгений Сухов - Кандалы для лиходея Страница 33

– Точно? – спросил его Уфимцев.

– Абсолютно, – ответил управляющий.

Уездный исправник с чуть виноватым видом вздохнул и посмотрел на Гатауллина и Спешнева. Те взгляд Уфимцева поняли правильно, тоже вздохнули и стали раздеваться. Оставшись в одних портках, несмело, подняв в ожидании озноба плечи, пошли к воде. Течение ее было довольно быстрым…

Гатауллин потрогал ногой воду:

– Халотная…

– Верю, – флегматично ответил Уфимцев.

Урядники дошли почти до середины реки. Воды им было более чем по грудь. Сделав еще шаг, они на время пропали под водой. Очевидно, середина реки была довольно глубокой. Потом они поочередно стали нырять, обшаривая руками дно. Работа была не из легких, и, выныривая, полицианты довольно долго восстанавливали дыхание. Было заметно, что подобного вида розысками им приходилось заниматься нечасто.

Прошло минут сорок такого купания, когда вдруг Гатауллин, вынырнув, победно поднял вверх руку с зажатым в ней револьвером. Это был девятирублевый револьвер «Смит и Вессон» среднего калибра с экстрактором, выбрасывающим все расстрелянные гильзы, – машинка весьма замечательная и мощная. Такой был у Уфимцева, покуда он не поменял его на вороненый «Кобольт» с более сильным боем и предохранителем от нечаянного выстрела. Патронов в барабане не было…

– Это он? – спросил исправник Уфимцев Козицкого, принимая из холодных рук урядника револьвер.

– Да, – ответил управляющий имением.

– Вот, приобщите к делу, – протянул Павел Ильич револьвер Воловцову.

– Благодарю, – машинально ответил Иван Федорович, погруженный в свои мысли. А они были таковы: что, если Козицкий убил собаку по какой-то иной причине? Может, она выла по ночам над трупом Попова? А может, бегала на место, где он был зарыт, и тем самым навлекала подозрения?

Когда все вернулись в имение, полицейские принялись за дальнейшие поиски трупа. А судебный следователь Воловцов отправился в село поговорить с жителями о собаке управляющего. Он, собственно, не особо надеялся, что узнает что-либо путное, но исключать саму возможность поговорить с селянами об убийстве собаки он не мог. И не имел права, как добросовестный и честный служака.

Воловцов направился прямиком к старосте села, поскольку, приехав в Павловское, подробно расспросил о селе и его жителях исправника Уфимцева. Всех селян Уфимцев, конечно, не знал, но вот старосту и десятских знал по имени и в лицо. И отзывался Павел Ильич о старосте вполне благожелательно.

Дом старосты находился почти в центре села, там, где имелась небольшая площадь-майдан. В старину, наверное, с этой площади оглашались воеводские или царские указы, чуть позже – распоряжения губернатора и волостного старшины, а до царского Манифеста о вольности крестьян здесь собирали крепостных крестьян, с тем чтобы они выслушали волю их барина. Ныне площадь заросла травой, и только возле дома старосты была довольно обширная гладкая площадка: похоже, к старосте ходило много селян, вот и не дали траве завоевать и это пространство.

Старостой оказался мужчина средних лет, какового назвать мужиком у Воловцова не повернулся бы язык. Был староста безбород и безус, с ясным взором карих глаз, в которых явно читался ум. В избе, разделенной по-городскому, на комнаты и кухню, было чисто и прохладно. Сергей Зиновьевич, как звали старосту, усадил высокое начальство на самодельное кресло с высокой спинкой и поручнями, видно, изготовленное для самого себя, а сам присел на табурет, выказывая тем самым должное уважение и почет. Это понравилось следователю Воловцову. А еще понравилось то, что и усадил его староста, и принялся угощать чаем с травами и пирогом с грибами без самых малых признаков раболепия, что, несомненно, мешало бы правильному течению разговора.

Попили чаю, поговорили о том о сем, и Иван Федорович перешел к делу. Первым вопросом, что он задал старосте, был об управляющем Козицком. Мол, что за человек этот управляющий и что думает по этому поводу Сергей Зиновьевич.

Ответ старосты в какой-то мере поразил судебного следователя. Поскольку Сергей Зиновьевич без обиняков с ходу ответил:

– А ничего я о нем не думаю.

Иван Федорович непроизвольно поднял брови:

– Совсем?

– Совсем, – ответил Сергей Зиновьевич. – Мне, знаете ли, есть над чем думать и без этого Козицкого. В селе у людей много проблем, и они требуют решения.

– И все же мне показалось, что, сказав «без этого Козицкого», в вашем голосе были нотки неуважения или даже презрения. Или мне это только показалось? – поднял на старосту взгляд Воловцов.

– Да нет, вам не показалось, – после недолгой паузы ответил Сергей Зиновьевич. – Особого уважения я к господину управляющему не испытываю. Собственно, и все на этом, что я могу поведать о господине Козицком…

– Но это значит, что вы все же как-то относитесь к этому человеку? – решил совершенно по-городскому говорить с сельским старостой Иван Федорович. – И имеете о нем собственное мнение.

– А оно вам интересно? – спросил, чуть усмехнувшись, Сергей Зиновьевич.

– Более чем интересно, – поспешил заверить старосту судебный следователь. – Иначе, согласитесь, зачем же я стал бы вас о нем выспрашивать? Кроме того, я провожу следствие по исчезновению главноуправляющего Попова, который пропал после того, как посетил имение Павловское и управляющего Козицкого. Вам это известно?

– Конечно, – снова усмехнулся староста. – Ведь здесь же село. А на селе все всегда становится известным…

– Вот и хорошо. Итак, – решил все же довести начатое дело до конца Воловцов, – позвольте узнать, почему вы не испытываете уважения к управляющему имением?

– А за что его уважать? – вопросом на вопрос ответил Сергей Зиновьевич. И, выдержав паузу, в течение которой он, похоже, обдумывал ответ, продолжил: – Он наглый и злой человек. Наглый, поскольку, не уважая жителей села и совершенно наплевав на их мнение, открыто проживает с Анастасией Чубаровой, используя ее и как любовницу, и как служанку…

– Однако, как я полагаю, это не он, а она, Чубарова, должна испытывать… неловкость от данного обстоятельства, – заметил Воловцов.

– Не-ет, отчего ж, – протянул в ответ староста села. – Анастасия и ее семья – про то разговор особый. Она сызмальства такая, и мать ее таковой была, и бабка тоже. Она иной просто сделаться и не могла. А вот Козицкий…. – Сергей Зиновьевич снова немного помолчал, – он просто пользуется ею. Нагло, нахально и на виду всего села. И это не вызов, с рисовкой, как иногда бывает, мол, нате вам всем… Знаете? – Староста посмотрел на судебного следователя, и тот, соглашаясь, кивнул. – А просто это его естественное состояние, мол, делаю, что хочу, и никто мне не указ.

Воловцов опять в знак согласия кивнул и подождал немного, не добавит ли еще чего староста. Но Сергей Зиновьевич молчал.

– Хорошо, оставим Анастасию Чубарову, – произнес наконец Иван Федорович. – Наглый – понятно. На чужое мнение наплевать – тоже ясно. Но вы еще обмолвились, что он злой…

– Да, обмолвился, – с некоторым вызовом посмотрел на судебного следователя староста.

– А почему вы так сказали?

– На это тоже есть причины, – ответил староста.

– И какие же это причины? – поинтересовался Иван Федорович.

– А он людей ни во что не ставит, – сказал староста. – Они для него – пыль уличная…

– Ну, так уж и пыль, – немного недоверчиво произнес Иван Федорович, провоцируя старосту, чтоб он пояснил свои слова.

Сергей Зиновьевич следователя Воловцова понял:

– Вам нужны примеры?

– Хотелось бы, – ответил Иван Федорович.

– Да их множество, – начал припоминать доказательный случай для своих слов староста. Похоже, вспомнил… – Взять, скажем, деда Савелия Горбушкина. Он всего-то поперек Козицкого слово единое сказал, что, мол, господин управляющий хлебушек ест, а как его взращивают, понятия никакого не имеет. Ну, может, и не слово в слово он так сказал, но смысл был таков. Так Козицкий эти слова запомнил, выискал в старых бумагах какой-то долг его господину графу, о котором господин Виельгорский, верно, уже давно позабыл или простил, и не слез с деда, покуда этот долг с него не выбил. Причем в совершенно прямом смысле.

– Он что, старика бил? – спросил Воловцов.

– Бил, господин судебный следователь, – ответил Сергей Зиновьевич. – Последние зубы у него выбил. Не любит он людей, не уважает. Собак и то более привечает, нежели людей…

– Собак? – спросил Иван Федорович, обрадованный тем, что староста сам вывел его на интересующую тему.

– Да, собак, – подтвердил староста. – Видали б вы, как он свою Найду лелеял и холил.

– А я в имении собак что-то не видел, – осторожно произнес Воловцов, глядя мимо старосты.