Михаил Волконский - Жанна де Ламотт Страница 33

Он принял величественно-рассеянный вид и заговорил так, будто между прочим, закинув голову и просто выцеживая слова сквозь зубы; усы его при этом стали ежом.

– Конечно, у меня с французом Тиссонье есть своего рода расчеты… С тех пор как я волей-неволей примкнул к аристократическому кругу, я не могу вести свои счеты регулярно… Например, такое романтическое происшествие, как сегодня… Хотя, слово Ореста Беспалова, мне довольно странно стать вдруг героем романа… Я бы скорее думал, что я – лицо историческое…

– Историческое? – переспросила маска.

– Да. К тому же у меня и наружность больше подходит… По-моему, у меня есть что-то робеспьеровское… и вообще судьба сталкивает меня с историческими личностями… Как, например, госпожа де Ламотт – историческая личность?

– Что такое госпожа де Ламотт? Почему госпожа де Ламотт?

– А так. Она у меня почему-то на языке в последнее время. Тут есть одно обстоятельство исторического значения относительно госпожи де Ламотт… Вспомнил же я это потому, что в маскарадах, говорят, надо историческую интригу проводить…

Маска вдруг оставила руку Ореста, и не успел он оглянуться, как она исчезла, а Орест остался как потерянный. Вблизи себя в толпе он увидел несколько черных домино, но не смог распознать, которое из них только что держал под руку. Он было сунулся к одному, но с этим домино шел какой-то плечистый, высокий господин, который так поглядел на Ореста, что тот нашел лучшим быстро пройти мимо.

Орест махнул рукой и, решив, что тут есть же, наверное, такое место, где пьют водку, пошел его отыскивать.

Издали в толпе он увидел Сашу Николаича, который шел об руку с какой-то маской в белом домино и о чем-то с ней оживленно разговаривал. Орест нарочно отвернул в сторону, чтобы не встретиться с ним, зная, что тот определенно станет удерживать его от водки.

36. Белое и черное домино

Саша Николаич в тот же день, как и Орест, получил записку на французском языке без подписи, которая приглашала его вечером приехать в общественный маскарад. Он сразу же каким-то инстинктом узнал, что тут дело касается княгини Марии, и решил поехать непременно.

В самом деле, едва только он появился на маскараде, белое домино с кокардой в семь цветов радуги, как будто ждавшее его, подошло к Николаеву. Его взяли под руку, и он услыхал возле самого уха мелодичный голос, говоривший по-французски:

– Я от нее.

Саша Николаич не потребовал объяснения. Он сразу же понял, о ком пойдет речь, и только переспросил:

– От нее?

– Да, да, сама она не могла приехать, не знала наверное, будешь ли здесь ты, и прислала меня.

– Как же она могла сомневаться, буду ли здесь я?

– Записка была без подписи. Ты мог и не догадаться, что это от нее.

– Разве она могла сомневаться в этом? Как же мне было не догадаться?..

– Ну вот так. Она велела сказать, что любит тебя…

Николаев весь вздрогнул, и его щеки вспыхнули.

– Любит?! – повторил он, – Ты не смеешься надо мной, маска?.. Она так и велела передать мне?..

– Да, да, так и велела. Кроме того, она просила тебя завтра быть в Летнем саду, в два часа дня… ровно в два часа дня, у статуи Венеры…

– Завтра?.. В два часа? – радостно проговорил Саша Николаич. – О, я буду там стоять и ждать с самого утра!

– Это будет неосторожно!

– Все равно!

– Нет, не все равно! Ведь если увидят, как ты будешь торчать на одном и том же месте несколько часов подряд, а она потом придет туда, то будет ясно, ради кого ты стоял… Нет уж, приходи ровно к двум, иначе ты поступишь неосторожно… Ну а пока прощай! Меня эта безобразная петербургская толпа утомляет и сердит… В Петербурге не умеют веселиться… Что мне сказать ей от тебя?

– Скажи ей… – начал Саша Николаич, но тут его голос оборвался, дыхание стеснилось, и он только смог выговорить: – Скажи ей, что я люблю ее…

– Будь покоен, скажу! – шепнуло ему домино и, оставив его руку, так быстро и умело скрылось в толпе, словно растаяло, исчезнув…

Через небольшой промежуток времени у выхода сошлись два домино, черное и белое, и узнали друг друга по прикрепленным у них семицветным кокардам. Черное домино кинулось к белому, видно, желая заговорить, но то остановило его, приложив палец к губам в знак молчания.

Они вышли из сада, юркнули в ночные мрачные сумерки и быстро добежали, несколько раз оглянувшись, не следует ли кто-нибудь за ними, до угла, где их ждала карета. Они сели в последнюю, и, когда та тронулась, Жанна де Ламотт, одетая в белое домино, обернулась к своей спутнице и сказала той:

– Ну теперь говори!

Ее спутница, княгиня Гуджавели, в черном домино, поспешно спросила:

– Ну что? У тебя все хорошо?

– Отлично! – ответила Жанна, – мне даже не нужно было его распалять: он и так весь – огонь и пламя, горит и пылает… назначила ему назавтра свидание…

– Как свидание?.. С кем?..

– В Летнем саду… с тем, от имени которой я говорила…

– Но как же это? Ведь надо будет ее привезти туда обманом, а обман сейчас же раскроется, как только они заговорят?

– Я с ним говорила от ее имени, но кто она – я не назвала… Он думает, что речь идет о княгине Марии, а я завтра сделаю так, что в два часа в Летнем саду, у статуи Венеры будут Наденька Заозерская и графиня Косунская… обе сразу… Пусть он и разбирает, которая из них назначила ему свидание… Ну а у тебя чем закончился разговор?

– Гораздо серьезнее, чем это можно было предполагать! – сказала Гуджавели. – Во-первых, наши предположения оказались совершенно верными. Не только этот Орест принадлежит к иезуитскому ордену, но и француз Тиссонье… Очевидно, они орудуют вместе и, как мы думали, денежные счеты ведет Тиссонье и через него они получают деньги. Мне удалось очень ловко намекнуть на это в разговоре, и Орест не только не отрицал, но даже вполне подтвердил, что получает деньги от Тиссонье. Он, казалось, как будто был озадачен тем, что я знаю об этом, но затем озадачил меня, в свою очередь, тем, что… нет, даже испугал…

– Испугал?

– Да. Он, оказывается, и на самом деле, очень умен и хитер. Свою роль он играл превосходно; дай мне тысячи, и я не узнала бы, что он притворяется, – так натурально он держал себя и казался простоватым и пьяненьким. Но он уже раньше, в начале нашего разговора, вдруг довольно некстати упомянул о Марии Антуанетте, а затем, как ты думаешь, что он затем сказал мне?..

– Ну говори скорее?

– Он сказал мне, что считает себя историческим лицом, потому что судьба сводит его с такими историческими людьми, как, например, Жанна де Ламотт.

Жанна вздрогнула и быстро проговорила:

– Неужели господа иезуиты так хорошо осведомлены, что успели узнать такие подробности?

– Вот поэтому я и думаю предложить тебе, – стала было говорить княгиня Гуджавели, – не лучше ли отказаться от борьбы с этими людьми? Иезуиты слишком сильны, и наша борьба с ними была бы слишком неравною.

– Напротив! – воскликнула Жанна, – это-то меня и прельщает; чем сильнее и искуснее противник, тем больше удовольствия бороться с ним. Если этот господин Орест так хитер и умен, тем лучше… постараемся как можно скорее приняться за него.

– Как же мы примемся?

– Будь покойна: самым верным путем для истинно вражеского нападения…

– И этот путь?

– Дружеские сношения… Я начну с того, что вступлю с этим Орестом в дружбу…

– Ох, лучше бы нам остаться в Крыму! – вздохнула княгиня Гуджавели.

– Как же ты можешь говорить так? Мы были в Крыму заживо погребены, а теперь здесь, ведь это же – жизнь!.. Неужели ты не находишь этого?..

Жанна действительно не могла понять жизнь иначе, как непрерывную цепочку интриг, и если эта нить почему-либо прерывалась, для Жанны прекращалась и сама жизнь.

Приехав в Петербург и сразу же попав в блестящий круг столичного общества, Жанна почувствовала себя как рыба в воде, как птица в воздухе, и оказалась наверху блаженства, когда могла запутаться в деятельности общества восстановления прав обездоленных, в особенности, когда получила, так сказать, специальную миссию и нешуточную, потому что борьба с орденом иезуитов, да еще с преследованием чисто материальной цели, была далеко не шуткой.

Для того чтобы вступить в предварительные, так сказать, сношения, вроде рекогносцировки с агентом противного лагеря, то есть с Орестом Беспаловым, Жанна с княгиней Гуджавели написала ему записку с приглашением на общественный маскарад.

Саше Николаичу тоже, кстати, было послано такое же приглашение. К нему у Жанны было, так сказать, личное дело. Она взяла на себя разговор с ним и для этого оделась в белое домино. Княгиня же Гуджавели должна была, как говорится по-русски, вести переговоры с Орестом, для чего и надела черное домино.

37. Как жилось в богатом доме Дука

На другой день Жанна сидела за утренним кофе с княгиней Марией: они были одни. Дук вставал гораздо раньше и, поднявшись по своему обыкновению, уехал по делам… Княгиня Гуджавели не выходила к кофе в общую столовую, а пила его у себя в спальне, лежа в постели.