Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер Страница 33

2

«Что же мне надеть? — спросила себя Анна. — Бобровую шубу? Синее пальто?» Она отправлялась сказать Грейну, что все кончено, но хотела в этот последний раз понравиться ему. Пусть он хотя бы знает, что потерял красивую женщину… Анна вытащила бобровую шубу. Надела серьги с бриллиантами. Все это она делала медленно. Она отказалась от всякой поспешности. Головой, сердцем, даже кишками она ощущала некое отдохновение. Долгая напряженность, длившаяся почти два года, закончилась. Сходное переживание было у нее двадцать три года назад, в возрасте одиннадцати лет, после похорон матери. Прекратились визиты врачей, заговоры еврейских знахарей, консилиумы профессоров. Все вокруг стало тихим и пустым. «В таком настроении, — подумала Анна, — можно отдать Богу душу без всякой болезни, просто потому, что пульсу больше незачем биться». Но ведь может случиться и прямо противоположное: она будет жить долго-долго, вся покроется морщинами, станет одним из тех живых скелетов, которые сидят в вестибюлях гостиниц, заставляя само время застыть вокруг них…

Анна открыла ящик комода. Покопалась в нем. Переложила что-то из одного кармана в другой. При этом толком не отдавала себе отчета, что делает. Из спальни вышел Станислав Лурье: небритый, неряшливый, с торчащим животом и слишком короткими ногами. Он шел тяжело, пыхтя как зверь, и сразу же встал перед ней. Из-под похожих на щетки бровей на нее смотрел сам гнев:

— Куда ты убегаешь?

— Ты знаешь куда. Я тебе вчера всё объяснила.

— Когда ты вернешься?

Он не стал ждать ответа и ушел в ванную. Там он начал яростно прочищать нос. При этом, очевидно, что-то в ярости швырял. Свалилась какая-то бутылка или стакан.

«Как же я его ненавижу! О, если бы я могла от него отделаться!» — мысленно произнесла Анна. В порыве ярости у нее возникла фантазия: случается так, что Лурье и Лея, жена Грейна, умирают в один день… Она и Грейн встречаются вечером после похорон… Они плачут и целуются… Он сразу же переезжает в ее квартиру…

Анна вышла на улицу. «Ну, я не имею этого в виду всерьез. Пусть Лурье будет здоров, — оправдывалась она перед некими невидимыми силами, которые прислушиваются к мыслям людей. — А уж к жене-то Грейна я точно не имею никаких претензий…»

Лифт обслуживал тот же самый иноверец, что и позавчера ночью. Он искоса смерил Анну подозрительным взглядом. Ей показалось, что он безмолвно спрашивает: «Ты еще здесь?» Он снова вытянул губы трубочкой, словно собираясь свистнуть. На улице было облачно и морозно. Анна направилась к Кенсингтон-авеню. У нее оставалось достаточно времени, и она останавливалась, чтобы рассмотреть витрины лавок, торговавших антиквариатом. «Как экзотично и странно выглядят все эти предметы в витринах: шахматные фигуры из слоновой кости и дерева, фигурка индейца, прялка, какой-то инструмент, похожий на ступку с пестиком, при помощи которых перемалывают мацу в муку, картина, изображающая солдат, убивающих голландскую семью. Кто это, немцы? Может быть, французы? Скоро, наверное, будут рисовать картины, изображающие, как немцы сжигали евреев. И семейные пары будут их покупать и вешать на стены в спальнях…»

Всё в то утро казалось Анне каким-то старым, облезлым. И раздражающим: каждый прохожий, каждый проезжавший мимо автомобиль, каждый дом. Цветы в цветочных магазинах замерзли. У рыб, лежавших на льду, выступили кровавые пятна на чешуе и на остекленевших глазах. Женщины расхаживали в расползающихся ботах. Мужчины таскали на ногах огромные калоши. Полицейский-регулировщик подавал знаки водителям, но Анне казалось, что они не обращают на него внимания и в любое мгновение на него может наехать какая-нибудь машина и раздавить… Около мясной лавки стоял грузовик. Грузчики несли, подняв над головами, коровьи бока. В окне был виден висящий среди передних частей коровьих туш ягненок с распоротым от горла и до хвоста брюхом. «Такое можно сделать с каждым, — подумала Анна. — Меня бы тоже могли так подвесить… И небо от этого не рухнуло бы…»

Вскоре она перешла на Парк-авеню. Здесь взгляду не на чем было задержаться. Кирпично-красные и серые здания стояли, как громадные тюрьмы, в которых вырезают посреди бела дня целые племена и народы. Даже деревьев здесь толком не было. Только маленькие садики, в которых на Рождество ставят деревья и зажигают лампочки. Низенький старичок тащил за собой большого пуделя. Тот остановился у стены и помочился на нее одной-единственной каплей. Седой вахтер у дверей присматривал за оставленной при нем на время детской коляской. В ней на розовой подушечке лежала розовая девочка с лицом злой тещи…

Анна вошла в здание вокзала и стала искать Грейна. Он должен был с ней встретиться в переднем зале, где стояли скамьи. Однако его там не оказалось. Тогда она прошла во второй зал. Здесь царила та же суета, которой так старалась избегать Анна. Пассажиры куда-то торопились, тащили с собой чемоданы. У окошек касс стояли очереди. Стол с надписью «Информация» был буквально осажден. Через громкоговоритель объявляли какие-то станции, о которых Анна прежде никогда не слыхала. Война уже давно закончилась, но на вокзале было все еще много солдат и военных моряков — каждый со своей поклажей, со своим вещмешком. Между Россией и Америкой шла «холодная война». Она могла перерасти в «горячую». Как ни странно, но Грейна не было и здесь. Неужели он тоже раскаялся и передумал? Часы с подсвеченным циферблатом показывали десять минут десятого. Анна пошла купить газету. Она вернулась в зал ожидания. Здесь пахло дымом сигар и еще чем-то резким и затхлым, чем пахнет в такси, на почте, в поезде — везде, где люди постоянно сменяются. Солдат вел за руку женщину, похожую на школьницу, совсем молоденькую девицу, но уже с торчащим животом, выдающим, что она беременна и уже далеко не на первом месяце. Он, видимо, возвращался на свою базу, а она смотрела на него с мольбой и с какой-то наполовину покорной, наполовину веселой улыбкой, будто вопрошая: «Помнишь, как это произошло? Мы ведь только что познакомились…» Анне показалось, что живот молодой женщины поднимается все выше, чтобы тоже взглянуть на него. Этот живот словно предупреждал: ты меня создал, ты меня наполнил, ты мой бог… Если ты меня покинешь, кто меня возьмет?.. Солдат улыбался растерянной улыбкой человека, взвалившего на себя ярмо. Анне стало за него обидно: куда и зачем тащат этих мальчишек? Чего от них хотят? Зачем их науськивают друг на друга? Ей было стыдно перед ним за свою шубу и бриллиантовые серьги. Кто знает? Может быть, из-за таких