Абузар Айдамиров - Долгие ночи Страница 34

Спор прервал Болат, вошедший с медным тазом, кумганом и чистым полотенцем. Вслед за ним показалась хозяйка, неся на вытянутых руках деревянный поднос, на котором дымились жирные куски баранины и аппетитно желтели галнаш из кукурузной муки.

Посередине стояла деревянная чашка с чесночным соусом.

Чтобы не обидеть отказом, Курумов съел кусочек мяса, запил его бульоном и вытер полотенцем руки. Берс, хотя и был голоден, посчитал неприличным есть после того, как гость закончил трапезу.

— Ну что же, Барзоев, — сказал Курумов, передавая полотенце Берсу. — Мы уже откушали хлеб хозяев и можем перейти к делу.

Я же понимаю, что ты позвал меня не для этой дискуссии.

— Согласен, Касум, оставим бесполезный сейчас спор. Время рассудит нас. У меня же есть к тебе действительно огромная просьба.

Берс подробно изложил последние события в Гати-Юрте, но скрыл, что Васал — беглый солдат.

— Меня послали к тебе просить за Васала.

— Решение подобных вопросов не в моих функциях, — решительно отрезал Курумов. — На то есть окружной начальник, пристав, мировой судья. Как они решат, так тому и быть. Кроме того, я слышал, что Васал — беглый солдат. То есть ваш Васал — дезертир. А власти дезертиров разыскивают и строго наказывают.

— В том-то вся сложность, Касум. Только нельзя довести дело до суда. При желании, ты можешь освободить его. Князю Туманову и Лорис-Меликову ты свой человек. Одно твое слово — и полковник Головаченко отпустит Васала. Весь Гати-Юрт просит тебя об этом. Васал — их человек.

Берс чуть не сказал: "Ведь твои предки, Касум, тоже пришли когда-то к шалинцам[45] и были ими приняты", — но вовремя спохватился.

— Положение у него крайне тяжелое, — продолжал он. — Жена, неизвестно, доживет ли до вечера. Полный дом детишек. А если его отправят в Сибирь? Дети останутся беспризорными, никому не нужными сиротами.

Курумов сидел молча. "Кто знает, как может повернуться судьба?

— думал он. — Не лучше ли застраховаться на всякий случай? К тому же отец этого мятежника — богатый человек. Если его сын одумается, то пойдет далеко. Тогда отец и мое добро не забудет. Да и сын тоже".

— Хорошо, Берс, — твердо сказал он. — Ради моей дружбы с твоим отцом обещаю сделать все, что в моих силах. Он, правда, просил меня, чтобы я помирил тебя с властями. Но об этом потом.

Завтра же я переговорю с полковником о Васале. Надеюсь, он мне не откажет.

— Не знаю, как благодарить тебя, Касум. Если когда-нибудь мне выпадет случай отплатить тебе таким же добром, я буду счастлив.

Когда все вышли во двор, Курумов наклонился к Данче.

— Данча, — сказал он тихо, — знаешь, я пришел сюда, чтобы не прослыть трусом. И мне хотелось бы…

— Понимаю, Касум, понимаю, — поспешил успокоить его Данча. — Ни одна живая душа не узнает о твоем посещении.

— Прежде чем расстаться, Берс, мне бы хотелось сказать тебе вот о чем, — произнес Курумов, доверительно взяв Берса за руку.

— Ты молод, горяч. Пойми, и мне хочется видеть наш народ счастливым. Но принесут ли ему счастье фанатичные муллы и отсталая Турция, которой они поклоняются? Нет и еще раз нет!

Чечня должна ориентироваться на цивилизованные европейские государства, а точнее на Россию, которая во всех отношениях к ней ближе всех остальных.

— Но пока в лице России, вернее, в лице ее правительства, народ видит лишь грабителя, — прервал его Берс.

— Не все сразу. На все требуется время. А что, при Шамиле, разве при нем народ был счастлив? Или мог стать счастливым…

в перспективе? Да что мне объяснять тебе: Шамиль и его окружение еще более жестоко подавляли в народе самые сокровенные чаяния. Грабили его со средневековым варварством.

Сам имам накопил немалое богатство. При нем неотлучно находился палач со всегда окровавленным кинжалом, а в каждом ауле колы плетней украшали отрубленные головы. Но и это все пустяки по сравнению с ущербом, который был нанесен культуре чеченского народа. Шамиль и его духовенство запретили чеченские песни и музыку, ввели чуждый, не понятный народу арабский язык. Подумай, Берс, вот где настоящее варварство и порабощение. Я чувствую, несмотря на все твои слова, что в душе ты веришь: только Россия даст народу Чечни свет, мир и покой.

Отрицать сказанное Касумом было бы глупо. Действительно, какой бы деспотичной ни была власть России, но более развитый и цивилизованный русский народ не может не оказать положительного влияния на горцев.

— В этом я согласен с тобой, Касум; но ты тоже пойми, власть не даст мирно жить ни тем, ни другим. Ты сам это утверждал час назад. И она уже вбила клин между ними, отобрав у горцев лучшие земли и передав их казакам.

— Знаю, наш народ не хочет мириться с новыми порядками. И все-таки он рад, что освободился от Шамиля и его наибов. Когда после взятия Ведено в Чечню прибыл Барятинский, а я был в числе тех, кто сопровождал его от Грозной до Ведено, то жители аулов, еще вчерашние непримиримые враги, выбегали навстречу и криками радости приветствовали Барятинского и его окружение.

В эти-то минуты чеченцы и осознали глубину нищеты, в которую их повергло продолжительное владычество Шамиля. До свиданья!

— Я провожу тебя до центра.

— Нет, не стоит. Заметят нас вместе, начнутся толки… После ухода полковника все почувствовали себя свободнее. Берс снова сел за стол. Хеди подогрела мясо. Поев и поблагодарив хозяев, Берс тоже начал собираться в дорогу.

— Я был в Солжа-Кале и встретил Рохмада, — сказал Данча, помогая ему одеться. — Он очень скучает по тебе.

— Ему что-нибудь нужно?

— Да нет. Просто хотел повидаться с тобой. Как-никак ты у него единственный сын. Ты, Берс, должен об этом помнить. Кстати, на днях он приедет в Шали…

— Не будем тратить время, Данча. Отрезанный кусок не приклеишь обратно… До свидания, Хеди. Спокойной ночи. Даст Бог, увидимся…

* * *

Выйдя на улицу, Берс прикрыл лицо башлыком и быстрым широким шагом направился в сторону Автуров. И тут же чуткий слух его уловил чьи-то торопливые шаги за спиной. Берс метнулся к плетеному забору, прижался к тутовому дереву. При лунном свете он ясно увидел маленькую фигурку… У тутового дерева Болат остановился.

— Думаешь, ты спрятался? — лукаво засмеялся мальчик. -

Посмотри на свою тень. Она же ложится прямо поперек дороги.

— Ах ты, шайтан! Куда несешься?

— За тобой.

— Зачем?

— Провожу тебя.

— И далеко ты меня собираешься провожать?

— Мы вместе пойдем в Автуры.

— Это, конечно, ты сам решил?

— Сам, не сам, какая тебе разница?

— А куда же ты потом пойдешь?

— Останусь у тетки.

— Скажи мне, только честно, для чего тебе понадобилось это ночное путешествие?

— Такие вопросы, ваши, не задают даже дети. Ладно, отвечу.

Чтобы подольше побыть с тобой.

— Ты у отца отпросился?

— Конечно.

— Тогда я молчу.

По кривым проулкам они вышли к крайнему дому, где Берс оставил своего коня. Они выбрались из Шали и достигли правого берега Бассы, где вошли в густой лес.

— Ваши, о чем вы говорили с Касумом?

— А зачем тебе знать?

— Так… Может, когда-нибудь пригодится.

— Тебе знать о том не положено. Проболтаешься.

— Это я-то проболтаюсь?

— Не я же.

— Ваши, некрасиво оскорблять младших.

— И не думал.

— А девчонкой кто меня обозвал?

— Не знал я, что ты еще и брехун.

— Опять?

— Ты что, каждое слово за оскорбление принимаешь?

— Слова бывают разные. Но на тебя я не обижаюсь: ты долго жил среди русских и забыл некоторые наши обычаи.

— Какие, например?

— Почему ты меня назвал болтуном? Болтают только девчонки да женщины. А брехун? Это же еще хуже! Клянусь устазом, не будь ты моим дядей, я всадил бы в тебя пулю!

Берс от души расхохотался.

— С тобой, Болат, опасно шутить. Того и гляди, даже родного дядю ухлопаешь!

— Если будешь оскорблять меня, я за себя не ручаюсь.

— Не пошли, Аллах, кому другому такого племянника.

Болат обиделся и замолчал. Берс слышал его недовольное сопение. Но обиды хватило ненадолго.