Александр Говоров - Последние Каролинги Страница 34

Из-за малахитовой колонны портика Азарика хорошо видела, как старуха устраивается на диване, как жует что-то бескровными губами.

— Благодарю… Теперь слушайте меня, граф Парижский. Беда в том, что вы не Каролинг.

— Как, разве я не ваш сын?

— М-м, ваше рождение на веки вечные вписано в книги святого Эриберта, у которого вы крещены. Я не о том. Боюсь, однако, что вы хоть и этакий удалец, а меня не поймете…

— Постараюсь.

— Каролинги, милый мой, — это даже не происхождение по крови, это скорее стиль жизни… Это… как бы лучше объяснить… умение все делать во благовремении, по чину, в порядке, уготованном достойными людьми. Наш племянник, Карл Третий, прозванный Толстым, — уж на что его ославили никчемным, а поглядите, как он возглавляет пир или восходит на трон в собрании прелатов! Одна осанка стоит двухсот лет непрерывного царствования предков! Или даже бедняга Карл, дурачок… Он будет царствовать, ибо он наш.

— И граф Каталаунский, Кривой Локоть, предавший в свое время вашего мужа, а моего отца, — значит, он тоже ваш?

— Он по фамилии Вельф, но неважно — Каролинг, Арнульфинг или Веттин, лишь бы был в числе столпов династии.

— А то, что я строю крепости, обучаю войска, приготовляю запасы, — разве это не укрепляет государство, а значит, династию?

— Это укрепляет вас…

— Ну и что же? Не пойму!

— Вы для династии опасны.

— Ах, вот оно что! — Эд возник над принцессой во весь свой яростный рост, так что Азарике стало страшно, как бы он старуху не придушил. — Матушка, послушайте мою здравую речь! Фульк и все его проходимцы морочат голову вам, бедной. Людишки эти просто сереют от зависти, видя, что я сильнее, что я способнее, что я удачливей любого из них, мозгляков. Что, наконец, все будет моим, когда я захочу!

— И престол?

— И престол.

— Бог от вас отвернулся! — прошептала старуха, выпивая воды.

— И хоть вы, Каролинги, восстанете на меня, — голос Эда наливался непреклонностью, — Барсучий Горб каталаунцев будет разрушен!

Он отбросил ногой какие-то попавшиеся ему пуфики и вышел из колоннады. Там Азарика, позабыв обо всем, сидела и горевала: «Господи милостивый, как же он одинок!» Граф схватил ее за воротник:

— Ты подслушивал?

У нее еле хватило сил на то, чтобы оправдать свое появление. На этот случай у нее был заготовлен свиток, накануне найденный ею, с интересной старинной картой.

— Вот Индия, — стала показывать она. — Видишь, тут нарисованы слоны с длинными такими носами. А это волшебный остров Тапробана, где младенцы растут, как плоды на деревьях.

Но желтый, обожженный дымом костров ноготь Эда нетерпеливо ездил по материкам, отыскивая какую-то одну, важную для него точку.

— Нет, ты мне Барсучий Горб покажи. Барсучий Горб мне нужен!

6

Всадники двигались меж стволов, обросших бородами мха, обшаривали кусты. Звякало оружие, лошади мотали головами, чуя дым, стлавшийся по земле.

— Сказал ты брату о себе и Аоле? — напрямик спросила Роберта Азарика. (Тот молчал, играя набором уздечки.) — Говорил? Отвечай!

— Нет, — выдавил из себя Роберт.

— Но ведь так дальше продолжаться не может. Да и чего тебе — он тебя любит, он все поймет!

Роберт повернулся в седле так, что конь его вздрогнул, ожидая, что хозяин сейчас его пустит в галоп.

— Это ты… это ты, Озрик, не понимаешь… Женитьба графа Парижского на наследнице герцога Трисского! У них же герцогство не переходящий бенефиций, а наследственный аллод…

— Ну и что — аллод?

— Это ж образуется целая держава!

«Робертин ты, Робертин!» — усмехнулась Азарика. Кони осторожно ступали по сушняку, настораживали уши, чуя вражеских лошадей. «А как бы я поступила, будь я Роберт? Ночью бы похитила — и прочь? А ведь ближе брата у него никого нет…»

— Послушай, Озрик! — Роберт с горячностью коснулся луки седла товарища. — Не думай, что я уж такой прямолинейный дуб. Но он-то, он — что ему любовь, что ему чувство? Я знаю его лучше, чем кто-нибудь! Я понимаю его, потому что совсем недавно сам был таким, как он. Это ты в монастыре своими рассказами, своим примером дал завязаться бутону моей души, как говорят поэты. Потом Аола, как живительный дождь, — и вот бутон этот расцвел! Но он-то, он — что ему душа, когда перед ним цель?

«Врешь ты, что знаешь его», — думала Азарика, наблюдая, как Роберт привстал на стременах, всматриваясь в горизонт, как синяя влага заблестела в его глазах.

— Дым ест… — смутился он, перехватив взгляд Азарики. — Ладно, все нынче авось решится. Дело, по всему, будет жарким…

— Что ты задумал? — вскричала Азарика, хватая его за плечо.

Но тут им пришлось спешиться, чтобы помочь вырубать кустарник. Быки волокли через лес осадное орудие с бронзовым лбом на конце тарана.

Подъехал Эд. Его лицо потемнело, осунулось. Азарика прочла на нем следы бессонных размышлений. Эд вслушивался в шум листвы.

— Слышите, кто-то кричит?

Действительно, в лесу, где топот множества коней и движение колес заглушали шелест ветра, явно слышался исступленный крик: «Сюда, сюда, люди добрые, сюда! Помогите!» Эд, за ним Роберт, Азарика, Протей помчались, на скаку отклоняя ветви.

Посреди недавно вырубленной просеки, в конце которой виднелась массивная белая башня на Барсучьем Горбе, стоял старик в располосованной холщовой рубахе. Ветер трепал его длинную бороду, и был он слеп и измучен несчастьем. Азарика с болью узнала: Гермольд!

— В чем дело? — спросил Эд.

Слепец, указывая в направлении Барсучьего Горба, торопился поведать, как Тьерри, заслышав о приближении парижского войска, согнал в башню окрестных жителей, чтоб помогали обороняться. Семья Эттингов тоже там заперта, свободные франки…

— Скорее! — вскричала и Азарика. — Там Винифрид!

— Погоди, Озрик, — исподлобья взглянул на нее Эд. — Всему свой черед. Рассказывай дальше, раб.

— Тьерри, ваша милость, вообразил, что у них где-то закопан клад. Подвесил их в очаге, даже старуху мать, поджаривает подошвы. Скорее, скорее, благодетели, иначе не застанете их в живых. Там и сатанинский граф Кривой Локоть!

— Хе! Граф Каталаунский, стало быть, тоже там? Отлично, пусть им будет двойная мышеловка. Райнер, прикажи трубить штурм!

Эд стегнул коня. Всадники, вздымая вихрь, пронеслись мимо сидящего на траве слепца, а тот тщетно молил их сказать, с кем он разговаривал сейчас, чей голос ему так странно знаком.

— Это был Эд, граф Парижский! — нагнулась к нему с седла Азарика. — Простите, отец, торопимся в бой!

— Эд, граф Парижский! — сокрушенно качал головой старец. — Не чаял я, что встречусь так с тобою, истязатель… И все-таки да благословит бог твое оружие, бастард!

Парижское войско высыпало из леса. Всадники перескакивали через ямы с известью, бревна и прочий строительный мусор. Над зубцами внушительной башни, у которой швы меж камней еще не успели просохнуть, клубился дым костров, на которых каталаунцы готовили для осаждающих кипяток. Валился град камней, не давая подходить.

Датчанка Эда заревела устрашающе, призывая сдаться и обещая милость. В ответ полетели навоз и тухлые яйца. Тогда Эд махнул чешуйчатой рукавицей.

Парижские воины, прикрываясь щитами, понесли длиннейшие осадные лестницы. Всадники спешились, отдав лошадей коноводам. Азарика, сдерживая биение сердца, шла к стене за спинами Роберта и Протея.

— Аой! — подбадривали себя на стене каталаунцы.

— Радуйтесь! — гремел им в ответ парижский клич.

Лестницы приставили, и палатины Эда на них устремились. Азарика храбро карабкалась по перекладинам одной из них и вдруг почувствовала, как она сотрясается от ударов — наверху ее ожесточенно срубали секирой. Не успела Азарика решить, спускаться ли вниз, как лестница рухнула, и она кубарем полетела в ров. Тьерри не успел его заполнить водою, и свежий песок смягчил падение Азарики. Поднявшись на ноги, она увидела лежащего Фарисея — бедняге размозжило обе ноги! К нему уже подбегали оруженосцы, спеша вынести, потому что в клубах пара сверху струился кипяток.

На соседней лестнице Роберт сумел выбраться на самую верхушку и стоял там меж зубцов, отгоняя мечом каталаунцев. Там же виднелся Протей, и Азарика, забыв всякий страх, закричала: «Аой!» — и полезла к ним.

Однако, когда она достигла зубцов, Роберта не было видно, а на его месте Тьерри, кривя под наносником злобную улыбку, бросался на Протея, и тому приходилось не сладко.

Кругом шла ожесточенная сеча, в бойницы лилась смола, каталаунцы хлыстами подбадривали крестьян и крестьянок, таскавших от костров на стены ведра. А на площадке Тьерри и Протей, громко выдыхая воздух, рубились, спотыкаясь о трупы.

Против слепящего солнца Азарике трудно было рассмотреть, как они дерутся. Слышался непрерывный звон металла да вскрики бойцов. Вдруг Протей закричал, будто ягненок, и к ногам Азарики упала его рука в кольчужном рукаве, еще шевелившая пальцами. «Левая!» — подумала неизвестно зачем Азарика. Тьерри захохотал и пнул Протея, тот, побалансировав, свалился вниз.