Александр Григоренко - Ильгет. Три имени судьбы Страница 34

Но в этом голосе не было того, к чему он привык, и богатырь вздрогнул, услышав звук забытый, почти незнакомый.

Йеха устыдился этой мимолетной слабости. Не снимая улыбки с лица, он проговорил негромко, будто для одного себя, но так, что услышали все:

— Кто-то из бесплотных сделал тебя щепкой, чтобы поковыряться в зубах. Напитался горем, почистил зубы — и выбросил. Может быть, сам по себе ты просто трус, пустая деревяшка, и морочишь головы этим бедным людям?

Застыла тишина. Кто-то из женщин охнул. Вперёд вышла растрёпанная грязная Ватане и по-собачьи села на снег. Она часто дышала, ее взгляд метался раненым, издыхающим зверем.

Оленегонка встал напротив Йехи и, приложив ладонь к груди, сказал громко:

— Не прими за обиду, милый родич, но великий воин жалеет тебя.

Он замолк ненадолго, ожидая ответа, и, не дождавшись, досказал приготовленные слова:

— Жаль, что среди нас нет брата великого воина. Он сам вызвал бы тебя помериться силой. Лар очень любил игры крепких мужчин, хотя сам не был крепок.

После этих слов ахнул старик с приплюснутой головой. Лидянг же стоял неподвижно, и даже его жидкая борода не откликалась ветру. Йеха на мгновение перестал дышать, удивляясь змеиному уму Оленегонки.

— Спасибо, что предостерёг, братишка, — сказал богатырь голосом сладким, как сок берёзы. — Но моё любопытство упало на подстилку из зелёной травы вместе со мной и даже чуть раньше. Так хочется посмотреть на человека, перебившего половину воинов великой семьи Хэно, что не сплю, не ем и ничего не могу с собой поделать. Я готов поставить железо, которое на мне, — а это лучшее остяцкое железо — и моё оружие. Такая награда освободит великого воина от ненужной жалости?

— Вэнга!

Это крикнул Лидянг — и теперь вздрогнул я, ибо впервые за все эти дни услышал своё прозвище. Люди Хэно называли меня «великим воином», и никак иначе, будто страшились потревожить имя, которое могло оказаться подлинным.

— Что поставишь ты? — проговорил старик отчётливо и громко.

Слова Лидянга звонкой оплеухой повисли в воздухе.

И прежде чем я смог найти ответ, случилось невероятное, то, чего не могли предвидеть ни люди семьи Хэно, ни я сам.

В дело мужчин вмешалась женщина, и это была Нара. Она вышла из толпы сородичей, встала в середину круга и сказала:

— Кроме меня, у него нет никакого имущества.

Больше она не произнесла ни слова, и оторопевшие люди в тишине додумывали свое.

Лидянг первым нарушил молчание.

— Годится награда? — спросил он Йеху.

— Вполне, — ответил богатырь, рывком поднялся на ноги и встал во весь рост.

О том, что в случае победы он — родич, хоть и дальний, к тому же наполовину тунгус — может отведать собственной плоти, Йеха не думал. Об этом в тот миг не думал никто.

Пока все молчали, я смотрел на эту женщину, подаренную мне на утешение тоски, и ждал, что она посмотрит на меня. Но взгляд Нары был направлен куда-то поверх голов, и хотя я видел только часть ее лица, мне показалось, что все ее силы уходят на то, чтобы не показать слезы. Вдруг что-то зазвенело во мне — это было возвращавшееся желание жизни.

— Моё оружие в чуме, — сказал я.

— Я подожду, — благосклонно ответил богатырь. Лук и колчан всегда были при нем.

Но не успел я сделать нескольких шагов, как уже держал оружие в руках — его принёс Оленегонка и вручил, расплывшись в улыбке.

— Я же обещал быть твоим псом.

Двое поединщиков шли за стойбище, на открытое пространство, где и в прежние времена мужчины семьи Хэно забавлялись ловлей стрел.

Люди, действительно умевшие ловить летящие стрелы, жили так давно, что превратились в сказку. Осталось только название воинской забавы, а сама она у многих жителей тайги стала простой и безобидной. Поединщики становились друг против друга на расстоянии немногим больше половины выстрела и поочерёдно пускали друг в друга тупоконечные томары, которыми бьют горностаев, куниц и белок.

Но среди людей Нга такая забава считалось делом пустым. Во многих семьях взрослеющих мальчиков ставили под боевые стрелы, дабы, повторив семь шагов отца, они знали опасность и не боялись смерти.

Даже в играх род Нга избегал ненастоящего и нестоящего. Удивительно, однако в таких испытаниях они гибли настолько редко, что о подобных случаях мало кто помнил.

Однако помнили и другое: поединки, вызванные оскорблением или жестоким неразрешимым спором, никогда не заканчивались впустую. У людей Нга подобный бой мерялся не числом выпущенных стрел — как у худородных, — а гибелью виноватого, ибо проигравший всегда виноват.

В этот же раз мудрый Лидянг нашёл середину: отмерил лишь десяток выстрелов и оставил каждому только три стрелы с железными наконечниками. Йеха не посмел спорить — ведь он был гость.

— Так даже веселее, — сказал он, принимая томары у старика.

Чтобы быть на равных с соперником, богатырь скинул малицу, потом через голову стянул с себя кольчугу с круглыми сверкающими пластинами на груди и повесил на пригнувшийся к земле ствол одинокой мёртвой берёзы. Рассматривая броню, Лидянг прищёлкнул языком.

— Полсотни оленей за такую не жалко.

— Отец добыл, — сказал Йеха, надевая малицу, — а где и за что — не знаю.

Лидянг подошел ко мне.

— Не робей, — шепнул мне старик, слегка улыбаясь. — Йеха большой, в него легче попасть. Ты — лёгкий и намного меньше.

Потом он замолк, и я увидел — Лидянг собирает силы, чтобы сказать что-то важное.

— Скажи, в тебе есть он… дух?

— Какой?

— Тот, который убил Нохо.

— Не знаю…

— Можешь позвать его?

— У духов своя война. Захочет — придет.

Лидянг сбросил улыбку. Больше ни о чем не спрашивал, только сказал напоследок:

— Нара — женщина нашей крови. Она может быть только твоей женой. Постарайся победить.

Я ответил, не глядя на старика.

— Это ваш подарок, не мною выбранный.

Нары не было среди людей, пришедших к месту поединка. Она стояла одна посреди стойбища, мягкий ветер леденил ее мокрые щеки. Великий дед обещал ей князя, мужчину самого статного из всех, какие есть под солнцем, а князь оказался ростом с ребенка. Нара понимала, что во всем виновата беда, рухнувшая на семью, — она забрала деда прежде положенного ему времени.

Но Девушку Весну душила обида на родичей, подаривших ее странному чужаку, будто она раба, а не любимая внучка Хэно. Удушье захлестнуло в тот день, когда мудрая старуха пришла в ее чум и властно объявила судьбу, — она увидела в ней месть за милости великого деда, достававшиеся ей одной. Нара пошла за старухой в покорном отупении, сделала все, как она сказала. Где-то в глубине души она надеялась, что унизительный танец перед малорослым нелюдимым чужаком и ее жестокая судьба вызовет жалость, — если не в старухе, то в других женщинах. Но женщины не видели ее беды и были вполне довольны — она поняла это по их лицам. Нара не почитала чужака богом, принесшим вместе с истреблением мужчин спасение от гибели, и во всем, что случилось, знала только одно — обещанное счастье не сбылось.

Она хотела моей смерти, когда ложилась рядом со мной. Спустя несколько дней желание моей смерти толкнуло ее на неслыханную дерзость — выставить себя наградой победителю, которым, несомненно, должен стать великан из семьи Нойнобы.

Но в эти же несколько дней случилось другое — в Наре появилось бессловесное предчувствие великой перемены. Предчувствие появилось от осевшего в памяти взгляда чужака — единственного недолгого взгляда. Ей показалось, что чужак смотрит в ее глаза, не просто любуясь их красотой, но видит в них что-то другое, высшее, чем красота. Так не смотрел на нее ни один из мужчин. И хотя она по-прежнему хотела зла своему жениху, взгляд не уходил из памяти, — напротив, он начал жить вместе с обидой и своей настойчивостью отбирал у обиды пространство ее души. Нара пыталась избавиться от него, она трясла головой и даже кричала, когда взгляд возникал перед ней, — но тот был цепким. Усилием Девушка Весна пыталась поднять обиду, которую считала разумным чувством. Но взгляд не отступал.

В день поединка эти враги сошлись в ней, так же как мужчины, пускающие стрелы друг в друга. Первой выстрелила обида и ждала ответа.

Утонувшие глаза Нары не видели ничего, кроме размытых пятен, — белых, бурых, синих… До нее долетали обрывки речи, но Нара не вслушивалась в слова, не понимала того, что происходит с ней, и не хотела понимать, чувствуя, что она сама лишь поле для поединка.

И враг обиды ответил.

Вдруг племя, которое она считала родным, предстало перед ней разом и захохотало, распялив рты — белозубые, полые, детские, — и Нара содрогнулась. Хохот обступал ее, обволакивал душу страхом. Как окруженный зверь мечется, ищет хоть малого разрыва в рядах охотников, чтобы вырваться и спастись, так металась ее душа, и она увидела, что есть только один разрыв — это взгляд чужака. Он один не смеялся, не желал мести. Нужно бежать на взгляд — тогда спасешься… Когда Нара увидела это с необычайной ясностью, новый страх ударил ее: того, кто станет ее единственным спасением, она сама послала на гибель, и, может быть, пока она стоит здесь, в опустевшем стойбище, гибель подошла совсем близко…