Антонин Ладинский - В дни Каракаллы Страница 34

— Что же будет с нами? — вздохнул Вергилиан.

— Пока еще мы держим рабов в повиновении. Но только страхом. Лишь слепые не видят этого.

— Однако Сенека учил нас, что они — братья нам.

Скрибоний даже покрутил головой.

— Братья? У твоего Сенеки была чувствительная душа, и подобными словами о рабах он только успокаивал самого себя. Едва ли он заглядывал в эргастулы note 4. Но разве этот философ, который так пекся о спасении души, забывал о земных благах? Всем известно, что он оставил после смерти триста миллионов сестерциев, а в Британии его ростовщические проценты едва не были однажды причиной восстания.

— Это я знаю.

— А если знаешь, тем лучше для тебя.

Я с жадностью слушал Скрибония.

5

За время двухлетнего отсутствия Вергилиана в Риме благополучно закончили возведение так называемых антониновских терм, и поэт захотел показать мне это знаменитое здание, считавшееся чудом строительного искусства. Мой друг хорошо знал куратора бань Квинта Нестора, и однажды мы отправились в этому любезному римлянину, с удовольствием оказывавшему, по словам Вергилиана, мелкие услуги людям, особенно если они обладали некоторым влиянием. Квинт Нестор даже согласился сопровождать нас во время осмотра замечательного заведения.

Мы спустились в каменное подземелье, где были устроены печи. По указанию Нестора истопники открыли длинными железными крючьями раскаленные бронзовые дверцы гигантской топки. Из ее огненного чрева, как из кратера Этны, пахнуло нестерпимым зноем. Жар как бы сжигал воздух, и под низкими закопченными сводами нечем было дышать. Непереносимо для глаз пламенели уголья. Но рабы, отворачивая от огня перекошенные лица, стали вновь бросать в печь политые горным маслом куски дерева. Из топки летели мириады искр, пока опять с грохотом не захлопнулись дверцы. Тогда в каменном аду с новым бешенством заревело пламя. Истопники невольно прикрывали руками воспаленные глаза и не могли отдышаться. Кашляя от дыма, наполнившего помещение, они один за другим подходили к неказистому сосуду, стоявшему в углу, и с жадностью пили воду, подкисленную уксусом. Это была так называемая поска — питье рабов.

В соседнем помещении в огромных кипятильниках клокотала вода. Порой из предохранительных отверстий вырывались струи раскаленного пара, и тогда все заволакивалось белым туманом.

Квинт Нестор считал себя слишком важным человеком, чтобы спускаться в топку, но дядя Вергилиана был видным сенатором, а куратор никогда не пренебрегал полезными связями. Всем известно, что место куратора хоть и беспокойное, но доходное, и надлежало держаться за него зубами. Только проценты, взимаемые с поставщиков горючих материалов и благовонных масел для натирания, составляли тридцать тысяч сестерциев в год, не считая прочих доходов. Нестор не упускал никакого случая извлечь выгоду для себя и вечно шептался с какими-то подозрительными людьми, что-то устраивал, что-то подсчитывал, записывая имена и цифры на навощенных табличках.

Хотя по своей дородности он страдал одышкой, но мужественно спускался и поднимался по каменным лестницам и объяснял любопытным посетителям устройство только что законченных бань. Мимо нас по лабиринтам темных подземных проходов двигались повозки с амфорами, полными смолы. Кое-где тускло поблескивали в водяных парах светильники. Вдоль стен скользили, как тени, полуголые люди.

— По этим свинцовым трубам подается горячая вода, а по глиняным поднимается теплый воздух.

Куратор очень гордился механикой водоснабжения. Я видел, как рабы вручную вертели гигантское скрипучее колесо подъемной машины. В мути пара мерно разгибались и сгибались худые обнаженные спины. На них был виден каждый позвонок. Надсмотрщик, огромный одноглазый человек, прозванный Циклопом, играл в укромном уголке с приятелем в кости, но и одним глазом неустанно наблюдал за рабами. Горе было тому, кто хоть на мгновение оставлял свою работу. Заметив неожиданное появление куратора, надсмотрщик вскочил и стал проявлять удвоенное рвение. Было слышно, как бич со свистом разрезал воздух, и кто-то ужасно вскрикнул во мраке. Диким голосом Циклоп Призывал богов в свидетели, что вертевшие колесо — ленивцы и что никто из них не получит сегодня рыбной похлебки. Рабы были прикованы к деревянным балкам железными цепями и не могли ни бежать отсюда, ни оказать сопротивление.

Наверху над Римом, сияло солнце, смеялись женщины и шумели фонтаны, на холмах Кампании росли классические лозы, везде была жизнь. На морях покачивались корабли. В Египте колосилась тучная пшеница. Некий двенадцатилетний отрок по имени Плотин бродил по улицам родного Ликополя, и детские руки сжимали школьный список Гомера. В Александрии Аммоний Саккас говорил под сенью лавров о душе. В Афинах с великим прилежанием переписывались книги Эвклида, Маммея беседовала с Филостратом, а пламенный Тертулиан громил эллинов, не желавших поднять глаз от языческих книг к небесному Иерусалиму, и уже друзья Минуция Феликса собирались на прогулку вдоль остийского берега. А эти одичавшие люди, озлобленные от побоев и непосильной работы, вертели скрипучее колесо подъемной машины, и у них не было надежды еще раз увидеть солнечный свет. Надсмотрщики же уворовывали у них и без того скудную пищу.

Мы снова услышали подобострастный вопрос:

— Не привелось ли тебе лицезреть августа на Востоке?

Вергилиан, оторванный от своих мыслей, вздрогнул.

— Что ты сказал? Августа? Видел. В Александрии…

— Во время этого несчастного возмущения? Какие труды предпринимает благочестивый император ради благополучия людей?

Я вспомнил о сценах на Канопской улице.

Снова послышалась ругань надсмотрщика, и в ответ раздались чьи-то жалкие оправдания. А наверху под сенью прохладных портиков, бродили зеваки, бездельники и прихлебатели в домах богачей. Всюду для их удовольствия обильно лилась вода. Она заливала Рим каскадами нимфеев, била струями фонтанов, изливалась в водоемы, шумела, булькала, рассыпалась в воздухе радужной пылью и наполняла свежестью знаменитые римские сады. Обилие влаги казалось римлянам таким же естественным, как окружающий их воздух, и надо отдать справедливость неутомимым строителям бань, начиная от Агриппы и кончая Антонином Каракаллой, что благодаря им всякий житель Рима, желающий содержать свое тело в чистоте или насладиться омовением, может бесплатно мыться в термах в самой приятной обстановке.

Нестор повел нас в мраморную палестру, где упражнялись по всем правилам олимпийского пятиборья нагие фракийские атлеты. Мощные руки охватывали мускулистый торс противника, четыре ноги упруго били в песок, но блиставшее маслом тело ускользало в последнее мгновение из железных объятий, и борцы, тяжело дыша, начинали игру сначала. Однако нетрудно было заметить, что зрители смотрели на состязания довольно равнодушно: ведь это же не цирковые квадриги, не побоище гладиаторов! А кроме того, многие знали, что фракийцы состоят на жалованье и показывают свою ловкость и силу за плату, чтобы придать благородный эллинский вид палестрам, хотя исход борьбы у них предрешен заранее.

Откуда-то доносились звонкие упражнения певца, которому, вероятно, казалось, что в бане его голос становится особенно приятным. Под сводами портиков слышались смех, громкие голоса, шум шагов, а наверху, как некое архитектурное чудо, повис в воздухе огромный, сделанный из стекла солярий, ливший потоки света купол, — «святилище солнца», как называли в Риме это сооружение. Вергилиан поднял голову и стал рассматривать чудесное создание человеческих рук. Вдоль же стен повсюду виднелись мозаичные картины: ловля рыб, корабли, синева и зелень морских пейзажей, розовые коралловые острова, дельфины, наяды и бородатый Нептун на морских конях, вспенивших в беге гладь океана.

Наше внимание привлекло также мраморное изображение Септимия Севера. Остановившись перед этим огромным барельефом, Вергилиан делился со мной своими мыслями:

— Взгляни… Все сделано на восточный образец… В Афинах я любовался редкими статуями. Но здесь что-то другое. Обрати внимание! Лицо Севера показано не в профиль, как это обычно делается на конных статуях, а фронтально, хотя конь императора скачет вперед, куда, казалось бы, и надлежит смотреть всаднику. Предполагаю, что такая манера изображать императоров пришла в Рим из Персии. Где-то там я видел подобные улыбающиеся лики царей, обращенные к зрителю, в то время как торс всадников находился в таком положении, в каком должен быть при правильной воинской посадке.

Вергилиан пожал плечами:

— Вероятно, такие изображения более доступны для простых воинов.

— Однако здесь смотрят на него не воины.

— Ты прав. Хотя оно, возможно, предназначалось для какого-нибудь лагеря.

Как всегда, я старался прислушиваться к словам поэта, и мне даже казалось, что я уже смутно постигаю медленные перемены, происходившие в мире.