Михаил Старицкий - Молодость Мазепы Страница 34

— Постойте, постойте, панове, — обратился он к окружающим, — дозвольте мне вас еще одно слово спросить?

Казакам Мазепа уже понравился, а потому никто не перебил его, и все с интересом насторожились.

— Видели ли вы, панове, чтобы разумный человек, когда хочет убить страшного зверя, целился бы ему в хвост?

— Ха, ха, ха! — улыбнулся старый запорожец Шрам, — этого не сделает и малая дытына.

— Так как же вы, панове, — подымаясь против такого «хыжого» зверя, как наша «розшарпанисть и нееднисть», хотите ему целить только в хвост?

— Загадывает что-то занятное! А ну, ну? — подмигнули друг другу слушатели и понадвинулись к Мазепе.

А Мазепа продолжал уже увереннее.

— Вот вы говорите про едность, а сами против нее идете. Когда люди хотят едность меж себя утвердить, так уж все и должны стоять за одно. Вот человек единый, так уж и руки, и ноги его слушают, что им прикажет голова, и все за одно стоят. Слушают ноги головы, — и человек добре идет, а если он охмелеет, вот примером нам тот добродий, — указал Мазепа на шатающегося подвыпившего запорожца, выписывающего ногами «мыслете», — тогда уж он и с места не сдвинется.

Пример Мазепы привел казаков в добродушно-юмористическое настроение. Послышались веселые возгласы.

— Так то и вы сами, панове, — продолжал Мазепа, — за едность идете, а против едности встаете. Коли думать дбать про свою жизнь и свободу, то прежде всего надо всем нам «поеднатыся», а чтобы поеднаться, надо и голову одну избрать… У нас голова одна, наш славный гетман Дорошенко, так его же и слушать будем. Хотите ударить на Кодак, а может он задумал «тышком-нышком» да в самую Варшаву нагрянуть, а вы только заранее всполошите птахов, да и подымете всю стаю.

— Как в око влепил! — крикнул кто-то запальчиво. — Вот так урезал, молодец! — подхватили другие, и одобрительный гул сразу определил симпатии толпы к новому гостю.

Какой-то средних лет казак, видимо, из старшин, протиснулся к Мазепе и проговорил с чувством:

— Спасибо тебе от имени гетмана Дорошенко и от Украины за твое щирое слово: позволь обнять тебя!

И гетманский посол обнял Мазепу, при шумных хвалебных отзывах.

— Я счастлив несказанно, — заговорил снова Мазепа, взволнованный этим неожиданным и льстящим ему приветствием, — но не одним тем, что от посла нашего славного гетмана имею теплое слово и ласку, а больше тем, что мои думки совпали с думками гетмана. Да, панове-лыцарство, — возвысил он голос, — теперь единой для всех нас молитвой должно быть «благання» к милосердному Богу о «злучении» воедино всей Украины; все наши думки, все наши силы должны быть «напружени» лишь на это. И кто бы нам ни помог в нашей «справи», хотя бы даже и жид, то и его не должны мы «цуратыся».

— Да что же нам делать теперь? — раздавалось то там, то сям в толпе.

— Что делать? — повернулся к ним Мазепа. — Выпить за нашу «еднисть», да за здоровье славного гетмана нашего Дорошенко и кошевого Сирко и ждать от них «наказу». Нет лучших лыцарей во всей Украине, так и сдадимся же на их разум. На чем они положат, на том и мы будем стоять.

— Правда, правда! — подхватил весело Палий. — Утро вечера мудренее: на раде кошевой наш батько все нам выскажет, а за едность Украины, да за нашего нового гостя Мазепу следует выпить, да выпить так, чтобы и небу жарко стало!

— Вот это дело! Юнак, так юнак! И на поле первый, и товарищ первый! Да и этот Мазепа, чтоб его черт побрал, голова! — раздались дружные одобрения.

— Уж именно полная, — подтвердил старый запорожец с ястребиным носом, по прозванию Кобец. — Два клало, а третий утаптывал.

— Так гайда ж, братове, за мною, — крикнул Палий, указывая рукой на более обширную мазанку, в которую воткнуты были три вехи с надетыми на них сулеею, флягой и бочонком.

Мазепу окружили запорожцы; каждый желал с ним познакомиться и выразить свое сочувствие каким-либо приятным словом. Так Мазепа переходил от одних к другим и медленно подвигался к шинку.

В самом шинке и подле него толпилось много народа. Распивающие мед и горилку сидели и подле выставленных деревянных столов и просто по-турецки, поставивши между скрещенных ног пляшку и чарку.

Большинство, очевидно, слушало какого-то казака или шляхтича в дорогом кунтуше с есаульскими кистями, который стоял посредине с кубком в руке.

Мазепа не мог рассмотреть его лица, так как он стоял спиной к приближающимся запорожцам, он только заметил его крайне небольшой рост и худощавую, миниатюрную фигурку, которая при каждом слове рассказчика как-то вскидывалась и приподнималась, словно этим движением шляхтич хотел увеличить свой незначительный рост.

Мазепу еще издали поразил его голос; в резких и визгливых высоких тонах его слышался скорее хриплый голос женщины и эти звуки перенесли невольно Мазепу в Варшаву и припомнили ему оскорбительный эпизод, непоквитованный им вследствие трусости и бегства напастника.

Мазепа даже побледнел от этого воспоминания, такой злобой отозвалось оно в его сердце.

Но Варшава и Запорожская Сечь были такие несовместимые величины, что Мазепа стал гнать от себя это непрошенное воспоминание, хотя голос и манера рассказчика проясняли его ярче и ярче.

— А ну, панове, послушаем, о чем щебечет эта пташка, — обратился он к своим соседям.

Те молча согласились с ним и вся компания остановилась невдалеке от рассказчика.

Увлеченный своим рассказом, маленький шляхтич не заметил их приближения.

— И все это вы, панове-запорожцы, — говорил он, — понапрасну на гетмана валите. Ей-Богу, он так же виновен перед вами, как Христос перед жидами. Его невольно взяли в Москве со всею старшиной и там заставили подписать чего хотели.

— Эге, заставили, — отвечал шляхтичу Шрам, успевший уже занять среди слушателей почетное место, — заставляет, верно, и пастух волка овцу есть. Почему же гетман твой, когда вернулся додому, не повернул все к старым обычаям назад? А он принял на себя, небось, на себя одного власть; старшину в колодки сажает и в Москву отсылает.

— Все это наговоры и клевета, ясновельможное лыцарство, — продолжал шляхтич и голос его зазвучал еще визгливее. — Конечно, приходится и наказать кого, так ведь без этого не то что государство, а и своя семья не обойдется. Только гетман и наказывает кого из старшин, то не по своей злобе или искательству, а за провинность перед войском и вольностью нашей. Все это наговаривают на него враги нашего спокойствия. Мне то что, — мне, ведь, все равно, какому гетману служить, только за правду стою. Да вы же его сами знаете, вы же его, панове-запорожцы, сами и на гетманство поставили.

— Сами поставили, сами и скинем, — перебил его, нахмурив брови, Шрам, — потому что был он прежде казак, как казак, а теперь зрадником стал! От него все зло у нас!

— Гей, панове, низовое товариство, да вы только хорошенько смотрите, так и увидите, что правда, как чистая олива, поверх воды плывет. Мне то что, я ведь за гетмана не стою, — оглянулся как-то боязливо шляхтич, — так только себе «миркую», что не отбирает он от вас вольности, а еще большие вам надает. Не для себя ли он заводит бояр да дворян, а для всей старшины и казаков, для запорожских же лыцарей наипаче.

— Ты нам про этого зрадника и не пой, — раздались гневные голоса, — потому что его голова уже на плечах не усидит, да смотри, чтоб и твоя удержалась.

Среди спутников Мазепы послышалось тоже движение, но Мазепа удержал их.

— Что вы, что вы, шановное товариство, — даже отступил слегка шляхтич, — я ведь за него не заступаюсь, так только «миркую», на сколько мне мой малый умишко помогает.

— А коли у тебя «порожня» шапка, так и молчи. Дорошенко нам будет гетманом!

— Дорошенко, так Дорошенко! — подхватили кругом, — а Ивашку на «шыбеныцю», «на палю»!

— Что ж, панове, славное лыцарство, — заговорил сладеньким голоском шляхтич, — это верно, Дорошенко славный казак и воин искусный. Только вот одного я в толк не возьму: как это он так об Украине печется, а к ляхам в подданство пошел и с ними приязнь держит, а кто же как не ляхи и задумали, и утвердили этот договор?

— Что правда, то правда, — произнес угрюмо Шрам, — с ляхами нам не жить!

— А опять и то, — продолжал неспешно шляхтич, — какой же он гетман? Ведь его татарский хан казакам дал, а еще такого сраму мы не «зажывалы» чтоб Украина своих гетманов от проклятых басурман получала.

На этот раз слова шляхтича произвели некоторое впечатление.

Палий ринулся было к нему, но Мазепа придержал его за рукав и, выступивши вперед, произнес громко, обращаясь к шляхтичу.;

— Говоришь, добродию, что Дорошенко не гетман, потому что его татарский хан дал: а дозволь-ка спросить тебя, если человеку голодному даст кто добрый кусок хлеба, спрашивает ли он, кто ему его дает? — На мою думку, он принимает его с благодарностью; а вот если кто урежет его батогом, тогда человек спрашивает имя обидчика, чтобы отыскать его и отплатить ему за несмачный гостинец!