Вера Хенриксен - Знамение Страница 34

И она получила ответ на свой вопрос, когда он как-то раз попросил ее поговорить с ним наедине. И вечером, когда все собрались в большом зале и на кухне, они направились с ним в старый зал.

Грьетгард остановился в галерее.

— Не нравится мне эта галерея, которую велел пристроить к старому залу Кальв, — сказал он. — Дом и до этого был хорошим.

— В зимнее время она предохраняет от холода, — сказала Сигрид. — Вспомни, как заметало снегом входную дверь!

Он кивнул, но все же окинул галерею таким взглядом, словно говорил, что когда придет его время, он снесет эту постройку. Они направились дальше.

— Священник Энунд рассказывал, что говорил отец перед смертью, — начал он, когда они сели. — Мне хотелось бы узнать об этом побольше.

— Мне тоже, — сказала Сигрид. — Но понять твоего отца не всегда было легко.

— Энунд сказал, что он умер хорошей смертью, — продолжал сын.

— Епископ Гримкелль тоже сказал об этом, когда я рассказала ему, как он умер.

— Мне хотелось бы стать таким, чтобы отец мог бы мной гордиться, — сказал Грьетгард. — Поэтому для меня важно узнать о нем как можно больше.

— Если ты хочешь разобраться в этом, то будет лучше, если при нашем разговоре будет присутствовать Энунд. Возможно, он объяснит то, чего я не понимаю.

И она тут же пожалела, что сказала ему это.

Через два дня с севера вернулся Финн Харальдссон, а на следующий вечер он вместе с Ингерид приехал в Эгга.

Ингерид снова была беременна. Думая об отношениях между Ингерид и Финном, Сигрид не могла не подивиться тому, что в Гьёвране уже народилось такое количество детей: их было семеро.

Финн передавал привет от Турира. Но он сказал, что Турир не живет больше на Бьяркее. Теперь там управляется с хозяйством Сигурд Турирссон, отец же его переселился на материк.

Он сказал, что король послал двух братьев, Гуннстейна и Карле, в Бьярмеланд. Карле был одним из тех, кого считают убийцей Асбьёрна Тюленеубийцы. Турир слышал, что они направляются на север, чтобы торговать, и решил преследовать их. Он считает, что торговля в Бьярмеланде по праву принадлежит ему, ему не нравилось, что король посылает туда других людей, и когда они от имени короля потребовали себе большую часть выручки, он рассердился не на шутку. На обратном пути он отомстил и за смерть своего племянника, и за совершенную несправедливость, убив Карле. При этом он использовал то же самое копье, каким был убит Асбьёрн Тюленеубийца и теперь называл это копье Тюленьим мстителем. И он отобрал у Гуннстейна усадьбу, которую вернул конунгу Олаву. После этого он понял, что на Бьяркее ему оставаться опасно, и уехал оттуда.

Финн много рассказывал о плаваньи Турира в Бьярмеланд, а Сигрид в это время не спускала глаз с Кальва.

В последнее время Кальв был недоволен конунгом. Особенно его возмущало то, что король держал в качестве пленников мирных послов из Исландии. И ей было интересно, как он воспринимает откровенный разрыв Турира с королем.

Когда они остались одни, она осторожно спросила:

— У Турира были причины для убийства Карле?

Кальв не ответил.

— И зачем королю понадобилось вмешиваться в бьярмеландскую торговлю Турира? — продолжала она. — Ему должно было быть известно, что Туриру это не понравится. Олав сам виноват в том, что произошло.

— Я могу согласиться с тем, что со стороны короля было глупо посылать Гуннстейна и Карле на север, — не спеша ответил Кальв.

— Непонятно, каким место он думает, — сказала Сигрид. — Он что, ждет от своих людей рабской покорности? Не мешало бы ему знать, что если он хочет завоевать уважение и доверие свободных людей, он сам должен уважать их и доверять им. А он ждал, что они начнут ползать на брюхе перед своим господином. И если он ставит себя выше закона, он должен быть, по крайней мере, справедливым, а не вершить дела в свою пользу или в пользу тех, кто виляет перед ним хвостом.

Кальв тяжело вздохнул.

— Нелегко приходится конунгу Олаву, — сказал он. — Я по своему опыту знаю, как трудно найти справедливое решение. Но верно то, что он питает слабость к тем, кто льстит ему. И после того, что произошло с Туриром Тюленем и Асбьёрном, его осторожное поведение с Туриром было бы мудрым шагом…

— Да, — ответила Сигрид. Она задумчиво смотрела на Кальва. Она мечтала отомстить Олаву, но раньше она никогда не задумывалась над тем, что Кальв может чем-то помочь ей.

Вскоре Грьетгард переговорил со священником Энундом. Всего через несколько дней после разговора в старом зале он сказал Сигрид, что священник зовет их этим вечером к себе в Стейнкьер.

Мать и сын спустились вниз, в Стейнкьер.

Энунд был занят, когда они пришли, и им пришлось подождать. Они сидели на поварне и разговаривали с Рутом и его женой.

Глаза обоих работников блестели, когда речь заходила о священнике. Они сказали, что он совершенно равнодушен к земной пище, и если не усадить его за стол, он и не вспомнит о еде.

Сигрид не торопилась увидеться со священником. И ей показалось, что время прошло слишком быстро, когда в дверях показался человек и сказал, что священник ждет их.

Они направились через двор в жилище Энунда; они постучали в дверь, и священник открыл им. В очаге горел огонь, и зал казался совсем маленьким. Он сел на скамью и жестом указал им, чтобы они тоже сели.

— Нам предстоит разговор об Эльвире, — сказал он. — Сначала я расскажу, что я знаю о нем, после чего тебе, Сигрид, будет, возможно, легче говорить.

Повернувшись к Грьетгарду, он сказал:

— Твой отец был прирожденным священником. Но для человека, выросшего с верой в асов, не так-то легко понять христианство, я сужу об этом по собственному опыту. И еще труднее для такого хёвдинга, как Эльвир, постичь христианское смирение. Сущность Божественной любви он понимал лучше многих, он догадывался о могуществе и мудрости Господа. Он также понял, что Христос умер ради человечества. Только самого себя он никак не мог вписать во все это; он не хотел понять, что сам он всего лишь жалкий грешник, виновный в гибели Христа, что он нуждается в Божьей милости и должен искупить свои грехи. Он хотел стоять перед своим Богом с высоко поднятой головой, не будучи ни в чем виновным, делая Богу одолжение тем, что принял христианство. Смерть Христа была, возможно, необходима для других, Эльвир же мог жить жизнью святого и спасти самого себя.

И все шло так, как и должно было идти: высокомерие отвратило его от христианства.

Но он не мог прекратить поиск истины, и вера в богов привела его к сознанию всемогущего Бога. И он не мог погасить в себе искру Божественной любви; и как бы ни было его собственное понимание любви далеко от христианского, эта искра продолжала в нем тлеть. В конце концов эта искра Божественной любви и спасла его. Ведь вопреки своим сомнениям, вопреки своему высокомерию, он не мог отвратить от веры свое сердце.

— Ты понимал Эльвира лучше, чем я, — сказала Сигрид.

— Я много размышлял об Эльвире, — задумчиво ответил священник, сложа на коленях руки, он неотрывно смотрел в огонь. — Я странствовал по свету, видел множество мест и людей. И повсюду я искал ответ на те вопросы, которые он задавал мне. Будучи не в состоянии помочь ему, я сомневался в своем предназначении священника.

В конце концов я решил, что узнал достаточно, и захотел вернуться в Эгга, чтобы поговорить с Эльвиром.

Но дальше Свейи я не продвинулся. Потому что там я узнал от людей, спасшихся бегством от короля Олава, что Эльвир приносил жертвы в Мэрине и был убит там.

Мне показалось, что мир для меня рухнул, и я в гневе обратился к Богу: почему Он дал Эльвиру погибнуть, когда я наконец могу помочь ему? Но я не получил ответа, словно был заперт в глухом подземелье, где никто не слышал моих криков.

И тогда из далекого прошлого ко мне пришло воспоминание об отце Эдмунде. Я мысленно видел перед собой его лицо, каким оно было, когда он боролся за мою жизнь. И я понял, что если кто-то и может спасти меня от душевного недуга, так это он.

Следующей весной я отправился из Свейи в Англию, и я нашел его маленькую церковь. Милость Господа была гораздо больше, чем я заслуживал: я нашел там его.

Однажды я понял, что должен принять Эльвира, вернуть блудного сына отцу. Теперь же я сам был блудным сыном, преклонившим колени перед своим отцом в христианстве.

Но он не пытался утешить меня так, как это делали другие; он был со мною суров.

— Сын мой, что ты делаешь здесь, в Англии? — спросил он. — Почему ты не отправляешься в Норвегию крестить своих братьев?

И я рассказал ему, что вынужден был бежать, потому что люди считали меня святым.

— От чего же ты убежал? — спросил он.

И когда я попытался найти ответ, я понял, что мне нечего сказать. А он продолжал:

— Разве не от самого себя ты убежал? Возможно, ты испугался, что у тебя не хватит сил противостоять желанию людей сделать из тебя святого, своего рода божество…