Ирина Гуро - Горизонты Страница 34

За столом заседаний произошло движение, послышался смешок. Стебун игнорировал это и продолжал серьезно и с напором:

— Кучерявый собрал в сельсовете активистов. Он куда-то торопился и потому с ходу дал свою директиву, изложив ее в следующих словах…

Стебун вытащил из портфеля блокнот, развернул на заложенном месте и прочитал;

— «Товарищи активисты! Процент коллективизации по вашему селу недопустимый: двадцать — это не цифра! — Стебун оглядел всех, словно призывая оценить цитату… — Не цифра, дорогие товарищи. Прямо скажем, там, — на этом месте Кучерявый поднял палец вверх, — не-до-воль-ны…»

За столом даже не улыбнулись. Секретарь окружкома поерзал в кресле, но сохранял видимость спокойствия. «Тертый калач!», — подумал Евгений.

«Я сейчас еду по другим селам, не вам чета, там полный порядок. Для опыта еду, — читал дальше по блокноту Стебун, — когда вернусь с опытом, дня через два, чтоб у вас тоже был порядок. Семьдесят процентов, не меньше. От тогда мы и будем район сплошной коллективизации!»

Стебун помолчал, и секретарь окружкома поспешно спросил:

— Но активисты-то ведь не согласились нагонять процент.

— Активисты, в общем, помалкивали, только одна женщина, вдова, — Степун опять посмотрел в блокнот, — Xристина Лихонос, спросила: «Та воны не хочуть, що з ними зробыш?» На что Кучерявый ответил: «Хай на себя пеняют, не хотят идти в колхоз, значит что? — значит, они таки самы, як куркули. Из ими один разговор — раскулачить!» С тем Кучерявый и уехал.

Стебун закрыл блокнот и сел.

Секретарь окружкома сделал такое движение рукой, словно ему стал тесен воротник гимнастерки, и сказал примирительно:

— Товарищ Стебун давал нам сигналы в свое время. И были приняты меры. Кучерявого я вызывал. Но за его словами действий не последовало. Так — сотрясение воздуха…

— От такого сотрясения зашатать может, — уронил кто-то.

Вот с этого момента и начался накал настроения Косиора, ясно видимый Евгению и, вероятно, остальным.

Поднялся толстяк уже в летах, похожий больше на деревенского дядька, чем на секретаря райкома. Орден Красного Знамени на его груди был давний, с облупившейся в одном месте эмалью.

— Майборода сейчас отчибучит, — шепнул Евгению инструктор окружкома.

Оправив коверкотовый пиджак, в который было втиснуто его крупное тело, Майборода поглядел в потолок, потом на лист бумаги. Перевернул его кверху чистой стороной и, снова уставившись в потолок, словно отвлекаясь от окружающего, начал высоким, не по комплекции голосом:

— Мени здаеться, товарищ Коцюба — як той молодой бычок, что первый рогами наподдает и тын шатает… А за ним, и я, здоровый бугай, боком кинувся, глянь — и тын вже падае…

Раздался смех, но Майборода и не улыбнулся.

— Колхозы растут на процентах, як та опара на дрожжах, а в это самое время нас под бока толкает активность кулака и подкулачников. А колхозники… что колхозники? Ждут помощи, а ее нету! Нету помощи кадрами! Агронома обещали — нема! Зоотехника прислали, так он коровы в глаза не видел! Я, говорит, в узком профиле специалист — по пушному делу… За ветеринаром скачи на край земли, — как тут животноводство развивать? Оно известно, как в телеге едешь, оглядайся на задние колеса! А воны не крутятся. И возьмет нетерплячка… Ну и, — Майборода сделал такой жест, словно взваливал мешок на спину, — раздавай семена! Отдавай корма! А товарищ Кучерявый… Да чего же вы смеетесь? Кучерявый, так он, мабуть, в одно время в десять сел поспевает! Як той призрак… Так вот, приезжает Кучерявый…

— Товарищи, товарищи, прекратите смех! — Борисенко тряхнул колокольчик, — продолжайте, товарищ Майборода!

Евгений исподтишка наблюдал за Борисенко. Тот держался достойно, видно было, однако, что он на пределе… И не будь здесь секретаря ЦК, он бы дал жизни «критикам». Это уж точно.

— Продолжаю. Приезжает, значит, товарищ Кучерявый мрачнее тучи. Садись — приглашаю ужинать. «Нет, — говорит, — не до ужина. Сколько процентов на сегодняшний день в вашем районе?» Тридцать пять — говорю. «Как тридцать пять? — Кучерявый за голову хватается: — И в прошлую пятницу было тридцать пять!» Так что ж, говорю, не кура-несушка, что по весне каждый день по яичку прибавляет. А он по горнице бегает, убивается, глядеть страшно: «Собирайте районный актив!» Собрали. Кучерявый начисто ночь не спал, готовился. Ну зато развернулся… Секретаря партячейки из Долгунцов в правые оппортунисты зачислил, обещал партбилет отобрать за то, что не довел до «цифры»… Контрольной, значит. А тому пальца в рот не клади! Встал и кричит: «Не вы мне партбилет давали, не вам его отбирать. И вообще вы самозванец». А тут еще кто-то голос подает, «Лжедмитрий», — кричит. А Кучерявого же Дмитрием звать. Уж тут он совсем взвился!

Перекрывая шум и смех, Майборода продолжал:

— От таких налетчиков-уполномоченных… — он покосился в сторону председателя и твердо выговорил, — окружкома больше вреда, чем от куркуля с подкуркульником вместе!

Борисенко, которого перекосило уже при слове «контрольная», схватился было опять за колокольчик, но удержался. Майборода закончил речь и под аплодисменты сел, утирая пот со лба.

После перерыва выступил Косиор. К этому моменту что-то изменилось в настроении собравшихся. Какую-то напряженность как будто сняло. Но вместе с тем из речей улетучился тон как бы вызова, адресованный Борисенко. Обнаружилось другое, более серьезное — накал разногласий между некоторыми секретарями райкомов и окружкомом. Разногласия сфокусировались на вопросах об искусственном повышении процента коллективизации, но сейчас уже прочно вошли в высказывания опасные слова: «искривление линии»…

Хотя уже было ясно, что пленум сегодня не закончится, Косиор взял слово, как понял Евгений, для того, чтобы завтра ввести прения в нужное русло.

Хотя Станислав Викентьевич смеялся вместе со всеми, в перерыве со многими разговаривал, вообще держался свободно и не «нагнетал», все же Евгений, так хорошо его знавший, улавливал ледяную струю в настроении секретаря ЦК. И ждал, что она выплеснется в его речи.

Косиор, однако, начал спокойно, почти академически…

— Всем известно, что линию нашей партии на коллективизацию сельского хозяйства мы отстаивали в жестокой борьбе. Прежде всего с правыми уклонистами. В этой борьбе отточилось наше партийное оружие, наша пропаганда, наше партийное слово, обращенное к советскому селянству. Надо сказать, что многие наши окружкомы проявили негибкость, размагниченность, а главное — самодовольство, успокоенность на процентах, правильно говорили здесь… И позвольте мне, товарищи, в порядка большевистской самокритики обратиться к практике вашей работы. Коснусь в основном роли окружкома как организатора процессов, решающих судьбу села…

В кабинете стояла тишина. Было слышно, как под окном на площади прошелестел велосипед, процокала копытами лошадь, как надрывается в плаче детский голос…

— Вот инструктивное письмо окружкома, — Косиор поднял толстенькую пачку листков. — Очень хорошо, что, не дожидаясь первых итогов по ходу коллективизации, окружном обращается к райкомам со своим словом… Словом руководящего органа, словом, которое должно быть убедительным и веским. И все оно так и идет: принцип добровольности, разъяснительная работа… Все предусмотрено в этом письме. Однако все это как мелом на доске: написано — и стерто! Одним заключительным тезисом: «Даешь семьдесят процентов!»

Вот вам и «добровольность»! И смею вас заверить, что в районах, дочитав до этих строчек, начисто стерли — в уме! — все предыдущее. А что отсюда следует? Отсюда проистекают вот такие факты: на собрании селян председатель сельсовета Усольцев треснул кулаком по столу и объявил: «Не мытьем, так катаньем, а чтоб цифра была!» И вот эту цифру подымают, словно кнут над спинами… А жить под кнутом наш человек отвык, товарищи! И не для того он распрямился, чтоб такие, как Усольцев, на него замахивались! Усольцев имеет в кармане партийный билет вовсе не для того, чтобы командовать над селянином, словно сотский какой-нибудь… Но окружном прошел мимо этого факта. Как и мимо многих других…

Вот здесь сидит член окружкома по работе среди женщин Клавдия Прохоровна Саенко. Ее активистки на селе огромное дело делают, смело подымаются против кулацкой агитации…

Вы, товарищи члены окружкома, в первую очередь секретарь окружкома, недооцениваете, отмахиваетесь от женской активности.

Вспомните дело в Грачевке. Вот вы все дыхание даже перевели, товарищи… Потому что оно на нашей партийной совести. Вместо того чтобы низкий поклон отдать женщинам-активисткам, а особенно партийкам, принявшим на свои плечи самую тяжелую ношу, работу в самых отсталых слоях деревни, вместо этого в Грачевке допустили травлю активистки! Застрельщиками выступили кулаки! А вы-то где были?..