Явдат Ильясов - Стрела и солнце Страница 34

Но когда, вернувшись домой, Орест опять уселся у окна и уставился бессмысленными глазами в пустое небо, хмурый, потерянный, глубоко несчастный, сердце Гикии вновь отмякло. Она заплакала от жалости к мужу.

Наблюдая за боспорянином из угла, Гикия напряженно думала.

Пусть посещение театра не совсем всколыхнуло Ореста, не вывело пока из внутреннего оцепенения. Зато от морского ветра у него посвежело лицо. Он даже плечи расправил. Но главное — кажется, задумался. Для начала — и это достижение. Рано или поздно она добьется своего!

Она велела Клеаристе убрать из отведенных им комнат все глиняные бутыли с вином. Только одну небольшую вазу Гикия сама спрятала, на всякий случай, в потайной нише.

Вечером Гикия заметила, что Орест почувствовал беспокойство. Он отошел от окна и стал слоняться по дому, не находя себе места. Губы его высохли, он вполголоса бормотал ругательства. Боспорянина изнуряла жажда.

И только тогда, когда он, весь взъерошенный, бледный, дикий, свалился на ложе и принялся ожесточенно рвать зубами дорогое покрывало, Гикий подала ему кубок вина.

Орест кинул на женщину мутный взгляд, одним глотком опорожнил кубок, успокоился и заснул.

И опять она просидела у его ног до рассвета.

Через несколько дней по настоянию жены Орест посетил вместе с ней одну из херсонесских школ.

Школа помещалась на главной улице недалеко от Монетного двора. Орест заметил у входа мраморный бюст Аполлона, покровителя наук.

…Эллины не баловали детей.

Дома за малейшую провинность их наказывал отец, в школе — учитель.

Мальчишек, не обращая внимания на крик и слезы, купали в ледяной воде, полуголыми выгоняли на улицу в самый холодный день. Грек, если он, конечно, не умирал от подобного закаливания, вырастал крепким, выносливым, способным перенести всяческие невзгоды.

Граждане Херсонеса отдавали сыновей, достигших семилетнего возраста, в руки мудрых наставников, которые с помощью увесистых палок и прочих учебных пособий терпеливо вдалбливали в головы малышей разнообразные знания.

Через девять лет столь заботливого воспитания подросток выходил из школы со спиной, более пестрой, чем змеиная кожа, зато умел отлично читать, писать, считать, петь, а также играть на кифаре.

Правда, не всем удавалось получить образование — дети неимущих родителей, усвоив за три года грамоту, оставались дома, чтобы научиться у своих отцов лепить кувшины, пахать землю или пасти скот.

…Учитель Дриас — пожилой, усталый человек — приветливо встретил дочь первого архонта и сына боспорского царя.

Он долго благодарил за честь, которую они оказали ему, заглянув — слава Аполлону! — в его скромное заведение.

Все школы Херсонеса принадлежали частным лицам, их владельцы соперничали между собой и очень дорожили мнением граждан. Поэтому-то Дриас так обрадовался — неожиданное появлений столь важных посетителей как бы унизило его недругов и возвысило Дриаса в глазах завистников.

Усадив Ореста и Гикию на скамью для почетных гостей и сам опустившись в кресло с прямой спинкой, Дриас принялся громко, нараспев, читать ребятишкам, разместившимся вокруг на низких стульях, отрывки из поэмы древнего автора Гесиода «Труды и дни».

Эта поэма считалась очень полезной для детей, так как учила их повиновению, трудолюбию, давала много ценных советов по ведению хозяйства:

Боги и люди по праву на тех негодуют, кто праздно жизньПроживает, подобно безжальному трутню, который,Сам не трудяся, работой питается пчел хлопотливых.Так полюби же дела свои вовремя делать и с рвеньем —Будут ломиться тогда у тебя от запасов амбары.Труд человеку стада добывает и всякий достаток.Если трудиться ты любишь, то будешь гораздо милееВечным богам, как и людям; бездельники всякому мерзки.Нет никакого позора в работе — позорно безделье…

Каждый прочитанный отрывок учитель сопровождал необходимыми разъяснениями и соответствующими поучениями, благодаря чему урок напоминал бы проповедь, если б Дриас, обращаясь к тому или другому подростку, поменьше употреблял нижеследующие ласковые выражения:

— Дрянь!

— Лодырь!

— Замолчи, пока меня не вырвало желчью!

— Где мой бич, я тебя сейчас выдеру.

Причем угрозы не оставались без осуществления. Под конец урока один из крепких ребят по указанию наставника подхватил провинившегося товарища на спину, другой схватил за ноги и оттянул их вниз, чтобы шалун не брыкался. Учитель же, задрав озорнику хитон, старательно высек его.

— Это школа или к-каменоломня! — проворчал Орест, когда они удалились, просидев на занятиях час. — Дети или рабы?

— Да, — кивнула Гикия, — не очень-то нежен учитель Дриас. Все они таковы. Мужчины почему-то думают, что, если детей не бить, те ничему не научатся. Ну, это не так уж страшно. Я понимаю учителей — доведись тебе, ты тоже бы не вытерпел: ведь сорванцы, если их не держать в строгости, на голову наставнику залезут, прямо в школе начнут в орлянку играть. Главное — Дриас прививает детям любовь к труду. Ты слышал когда-нибудь, чтоб в боспорских школах учили детей трудолюбию? Говорят, у вас презирают людей, зарабатывающих на хлеб своими руками. У нас же, напротив, существует закон, по которому всякий, кто осмелится попрекнуть простого человека его ремеслом, подлежит строгому наказанию. В нашей школе детям внушают уважение к старшим, воспитывают правдивость и честность:

Праведен будь! Под конец посрамит гордеца непременноПраведный. Поздно, уже пострадав, узнает это глупый,Ибо тотчас за неправым решением Орк[18] поспешает,Правды же путь неизменен, куда бы ее ни старалисьНеправосудьем своим своротить дароядные люди…

— И мудр же был Гесиод! — воскликнула она, не сдержав изумленного восхищения. — Стихи записаны восемьсот лет назад, а живут и учат по сей день. И еще немало веков не утратят значения. Да, и впрямь поэты — избранники богов.

— У вас еще к-кое-что детям внушают, — заметил Орест язвительно, — Не из того же ли Гесиода читал Дриас басню о соловье и ястребе: «Разума тот не имеет, кто мериться хочет с сильнейшим: не победит он его — к унижению лишь горе прибавит». И дальше: «Гибельна гордость для малых людей…» Как это понимать?

— Но Дриас ведь хорошо объяснил слова поэта, — ответила Гикия. — В Боспоре, например, сильнейшим называют аристократа. Богача. Значит, там можно понимать басню как призыв безропотно покоряться эвпатридам и царю. Чтобы большинство подчинялось меньшинству. У нас сильнейший — простой народ. Дриас сказал, что богатому меньшинству в Херсонесе не по силам тягаться с большинством — простым народом. Оно не должно даже пробовать тягаться, так как не победит его, а «к унижению» своему «лишь горе прибавит»…

Гикия смущенно рассмеялась, сама чуточку неприятно удивленная тем, осознанным ею только сейчас, обстоятельством, что одну и ту же мысль можно истолковать в двояком, причем, совершенно противоположном смысле.

Басня о соловье и ястребе как-то выпадала из поэмы, противоречила ее духу, и женщина испытала досаду, легкую обиду на давным-давно почившего стихотворца.

— С-странно слышать, — насмешливо проворчал Орест, — когда в Херсонесе, городе свободы, как ты его называешь, толкуют — терпи, повинуйся… Где же тут д-демократия?

— Но без повиновения нет порядка! — вспыхнула Гикия. — Каждый отдельный гражданин… обязан уважать закон, принятый в государстве по решению большинства. Закон, принятый для общего блага, может кому-нибудь не понравиться — ведь не все люди отличаются честностью. Вот таким лицам у нас и говорят: «Повинуйся». Не захотят — их принудят. Иначе власть заберут в свои руки воры и дармоеды. Без твердого порядка государство развалится.

— В чем же тогда разница между Боспором и Херсонесом? Там богатые у-угнетают бедных, здесь бедные у-угнетают богатых. А по существу — люди у-угнетают людей.

— Нельзя ставить бедных и богатых на одну доску.

— П-почему? Разве у тех и других — не по одной голове и не по паре рук и ног?

Гикия рассердилась.

Тьфу!

Опять в ней двойственное чувство: привязанность и неприязнь. Гикия не может примириться с его холодным отрицанием всего, что так дорого ей, и в то же время молодую женщину все сильнее тянет к нему… Молча вернулись они домой.

Посещение гимнастической школы — палестры, где юношей, получивших начальное образование, обучали различным телесным упражнениям, вызвало у Ореста отвращение.

Только подумайте! Два молодых балбеса, до блеска натерев тело оливковым маслом, отчаянно дубасят друг друга. На кулаки бойцов надеты широкие ремни с медными шишками. Каждый удар оставляет кровавую рану…