Владимир Корнев - Датский король Страница 35

Поначалу «прибыльный» проект не вызвал у Вячеслава доверия: старик-галерейщик выглядел настоящим маньяком-эротоманом, и стать посмешищем в глазах художественной общественности, идя на поводу его сомнительного рыночного чутья, не хотелось. А судьба по-прежнему не баловала скульптора заказами. Аванс немецкой меценатки таял с каждым днем (между прочим, Звонцов открыл для себя печальную аксиому, так и не усвоенную его дедами, — любое богатство при желании очень легко расточить в самый короткий срок): большая его часть осела в ресторанах, где Вячеслав Меркурьевич надеялся найти источник вдохновения хотя бы под воздействием винных паров. В веселом угаре он порой изобретал заманчивые комбинации, формулы процветания, но идеи, которые вечером казались гениальными, наутро выглядели тускло. Как только Звонцов почувствовал, что уже не может считать себя человеком обеспеченным и вскоре придется опять залезать в долги или закладывать в ломбард столовое серебро, он понял, что готов отреставрировать любого «увечного» Приапа, и смиренно отправился в салон Якова Кричевского. Он даже сделал несколько гипсовых образцов во вкусе заказчика, и тот нашел качество заготовок превосходным.

— А вы сомневались — теперь-то. я вижу, мы сработаемся!

Вячеслав видел в этой работе определенную выгоду для себя, однако не желал пятнать репутацию «серьезного» скульптора сомнительной «реставрацией». Соглашаясь, он поставил свое условие:

— Только, знаете, пускай авторство будет вашим.

Старик отвечал в соответствии с особенностью своего национального характера, так что нельзя было толком понять, какие из его слов искренни, а какие не стоит принимать за чистую монету:

— Я не имею славы, молодой человек, но мне это не особо надо, а гешефт может быть хороший. Единственное, о чем я давно и напрасно мечтаю в этой жизни, так это получить дворянский титул.

«Мечтатель!» — ухмыльнулся про себя Звонцов.

И началось «ваяние». Галерейщик не только поручал Звонцову воссоздание соответствующих утраченных деталей, но и у статуй в полной сохранности зачастую просил заменить классические фиговые листики натуралистическими гениталиями.

— Мне не нужны все эти эвфемизмы-архаизмы, и покупатель тоже требует, чтобы искусство шло в ногу со временем, — пояснял старый сатир.

Скульптор перестал возражать, тем более что прикрепить уже вылепленные готовые детали на металлический штифт не составляло особого труда. Помимо мелкой работы была и более серьезная, которая действительно неплохо оплачивалась, — копии больших скульптур.

Вячеслав Меркурьевич даже стал получать удовольствие от такой работы. Кричевский игриво называл это состояние «творческим оргазмом»: он и сам был доволен тем, что наконец-то нашелся профессионал, готовый исполнять работу, от которой до тех пор все отказывались. Торговый оборот и популярность его салона заметно выросли.

Звонцовская мансарда постепенно заполнялась гипсовыми головами и конечностями. На деревянных полках выстроились целые ряды фаллосов всех размеров — можно было подобрать для малыша Эрота, а можно и для титана Геркулеса, каждому свое. Иногда приходилось даже высекать эти «сакральные» штуковины из мрамора. Дорогого материала было, конечно, недостаточно, а заработать хотелось больше, посему Вячеслав Меркурьевич все время стремился найти верный канал поступления хорошего камня и металла. Он, конечно, знал по крайней мере один из таких источников: старые кладбища наподобие того, где он, еще студентом, умыкнул однажды скульптуру, обеспечившую ему победу на немецком конкурсе. Вячеслав хотел даже предложить Кричевскому отливать копии не из гипса, а из бронзы, рассчитывая, естественно, на повышение гонорара, но сам воровать стыдился и попросту боялся. Эта идея, возможно, так и осталась бы среди других неосуществленных звонцовских проектов, если бы не случай, сразу решивший проблему «поставок» дорогого сплава.

III

Однажды в отсутствие Арсения Звонцов заглянул к нему, чтобы узнать, как идет работа над заказом. В мастерской гость неожиданно наткнулся на полутрезвого типа с помятой физиономией: «Неужели вор?

Интересно, что здесь можно украсть?!» Неизвестный всматривался в Вячеслава Меркурьевича подозрительным, недобрым взглядом; скульптор застыл на месте, соображая, имеет ли смысл бежать за городовым или лучше на месте разузнать, что за птица «залетела» в мансарду к другу. Золоторотец опередил Звонцова: с видом хозяина он расспросил визитера, кто он такой будет, кого разыскивает и зачем. «Ваятель» с перепугу рассказал о своей дружбе с Арсением, правда, зачем-то соврал, что они однокурсники по Академии, не сообразив, что подозрительный субъект может уличить его во лжи, но тот, наоборот, вдруг подобрел, даже обрадовался:

— Как бишь тебя? Вячеслав Ммм-меркурьевич? Вячеслав, значит… Так ты, выходит, с Сенькой учился вместе?! Сенька у нас голова — в художники выбился! Ну, родной, ты мне сам теперь как брат, — пьяница так растрогался, что чуть не прослезился, — и угостил бы тебя по-братски, да вот, сам видишь, сижу на хлебе да на воде… А я уж решил, что ты из участка…

Из пьяных откровений Звонцов сообразил, что перед ним старший брат Десницына Иван: «Ничего себе братец! Нелегал какой-то, возможно, даже беглый. Ясно, почему Арсений так неохотно о нем вспоминал». Вот тут-то у скульптора и возник план очередной авантюры, но для начала Ивана нужно было «подлечить». Звонцов сам предложил отметить знакомство и сходить за «белоголовкой»[99] в ближайшую казенку[100]. Десницын-старший был просто обезоружен такой любезностью со стороны важного господина, и в его отсутствие даже не зарядил всегда находившийся при нем бульдог.

Скульптор капнул себе на дно стопки, Ивану же налил «от души» — граненый стакан до краев, а когда тот, морщась, выпил, проглотил какую-то хлебную корку и ожил, сразу раскрыл ему карты: предложил «поставлять» бронзу с кладбищ по собственному адресу.

— Отсюда до Смоленского рукой подать: что тебе стоит, Ваня? Там и охраны-то толковой нет — сторож с колотушкой, да квартальный раз в год забредет, и то днем.

Десницын-старший не дал ему договорить:

— Стой, а как-кой мне резон? Деньги-то буд-дешь платить?

Звонцов скептически улыбнулся:

— Я же не слепой — у тебя наверняка даже вида на жительство нет. Не боишься, что в полицию доложу? Подумай, доложить недолго.

Иван неожиданно вскочил, будто и не был пьян, схватил гостя за руки мертвой хваткой:

— Да ты знаешь, с кем дело имеешь? Не шути так, скульптор, душу выну!

Струсивший Звонцов потерял голос, только и смог просипеть:

— Понял все! Оставь! Сколько хочешь за работу? Сколько тебе нужно?

Десницын тут же отпустил Вячеслава Меркурьевича, взгляд его опять помутнел, но зато стал алчным.

— А столько, чтобы о деньгах не думать больше — в свое удовольствие жить… Не работать чтоб совсем, и баста!!! Чтоб до самой смерти хватило, чтоб последний рупь на гроб положили… Поч-чему? А наследства оставлять не желаю — НИ-КО-МУ!!!

В звонцовский план не входило особенно-то разоряться на краденые надгробия, но с Иваном он предпочел больше не шутить: «И зачем я его шантажировал? Разве с вором такие фокусы проходят? Теперь он не просто откажется, а еще заставит платить ему дань!»

— Как знаешь, Иван. Адрес тебе теперь известен. Надумаешь принести металл, будут и деньги. Нет — твое дело.

Когда тот напился до бесчувствия, Звонцов уже решил, что пропойца теперь не вспомнит, с кем и о чем договаривался, да и ему тоже стоит забыть об этой сорвавшейся авантюре.

Но забывать не пришлось: вскоре Иван объявился в мастерской Вячеслава Меркурьевича с тяжеленной урной художественного литья. Скульптор отблагодарил вора, не задавая лишних вопросов, и оба остались довольны. С тех пор так и пошло: прощелыга умыкал по ночам металлические украшения со старых могил, а ваятель невозмутимо «творил» из ворованных надгробий «шедевральные вещи» для салона Кричевского. Их все прибывало и прибывало на мансарде, а если на огромном Смоленском одним крестом или ампирным жертвенником убудет — пока еще заметят, да и ночного вора в Петербурге искать, что иголку в стоге сена. Между прочим, сам Арсений, посещая звонцовскую мастерскую, ставшую теперь плавильней и литейным цехом, даже не догадывался, откуда «благородный» друг достает металл для своих творений.

Старый галерейщик сразу повысил гонорары за дорогостоящих бронзовых истуканов, тем более что все условия относительно их выдающихся мужских достоинств были соблюдены — в металле последние казались еще весомее. Для этого наиболее выгодного и в буквальном смысле масштабного дела галерейщик даже снял на свое имя небольшой цех на Литейном дворе Академии, так что иногда Звонцов работал там, но, опасаясь все же попасть в поле зрения коллег с этой хиромантией, мелкие «предмегы» в гипсе продолжал изготавливать в домашнем ателье.