Наталья Павлищева - Хозяйка Блистательной Порты Страница 35

– Вы играете, Хатидже-султан?

Спросила, только чтобы хоть что-то сказать, понимая, что говорить о сыне – значит травить душу, вспоминать валиде – тоже, а дочки без конца болеют…

– Нет, сейчас нет.

Хатидже вдруг протянула скрипку Махидевран:

– Возьмите ее себе, пожалуйста.

– Зачем, у вас дети, они научатся играть.

– Не научатся, некому учить. Возьмите, я буду знать, что она в хороших руках.

Махидевран не смогла отказать, но, отдав ненавистную теперь ей скрипку, Хатидже не повеселела, напротив, впала в полное безразличие, от которого становилось жутковато. Махидевран поспешила уйти.

А вот к кормилице Сулеймана Амире-хатун не пошла, решила, что с нее хватит.

Махидевран покидала Стамбул с тяжелым сердцем, но одновременно испытывая облегчение. Она получила личную свободу и еще свободу от ужаса перед ожиданием уничтожения своего сына в случае, если наследником будет назван сын Хуррем Мехмед. Махидевран видела, какое облегчение испытала соперница, вернее, теперь уже бывшая соперница, услышав предложение о клятве, а потому верила, что Хуррем клятву соблюдет. Это главное. Яхья Эфенди прав, простое человеческое счастье куда дороже призрачной власти, пусть даже огромной, но той, из-за которой жизнь становится кошмаром. Боязнь потерять эту власть превращает жизнь в ад, даже если вокруг райские условия. Нет, свобода куда дороже.

Переправившись через Босфор, Махидевран долго смотрела с другого берега на раскинувшийся на европейской части пролива город, в котором была счастлива и несчастна и возвращаться в который не желала. Она оставила там свою любовь и надежды стать валиде, но зато обрела душевный покой и свободу, что гораздо важней.

Пусть счастливая соперница тешит себя властью в гареме, пусть дрожит за судьбу своих детей и за место рядом с Повелителем. Если этого не было дано до сих пор, Махидевран не желала бороться за это дальше. Хуррем осталась подле Сулеймана и во главе гарема, но Махидевран вовсе не была уверена, что несчастна из-за этого. Нет, счастье не в гареме Топкапы, оно в душе, и только тогда, когда в ней покой.

Счастливая Махидевран распорядилась везти ее в Манису как можно скорее, не ведая только одного: Мустафа не согласится с решением матери. Шех-заде уверовал, что он следующий султан, и не был готов уступать свое право на трон даже брату Мехмеду.

Двум султанам не бывать…

– Зачем? – спрашивала Роксолана. – Неужели земель мало, ведь империя разрослась настолько, что от края до края за месяц не проедешь.

Сулейман смеялся:

– Не месяц, а много дольше.

Пытался объяснить, почему намерен снова воевать с шахом Тахмаспом, рассказывал историю суннитско-шиитского несогласия и удивлялся интересу Роксоланы, не вежливому или фальшивому, когда с трудом сдерживается зевота, а настоящему. Любопытная султанша задавала вопросы, показывающие, что ей и впрямь интересно. Ум его жены впитывал знания, как песок воду, только вот толка было больше.

Сулейман объяснял, где расположены владения сефевидов, почему между османами и сефевидами постоянно возникают конфликты, кто такие кызылбаши, поддерживающие шаха Тахмаспа… А потом вдруг позвал к столу:

– Посмотри.

На столике была разложена большая и немного странная картина, таких Роксолана никогда не видела. Ислам запрещал изображать живых существ, особенно людей, но здесь их и не было, были какие-то линии, однако не складывающиеся в причудливую вязь, хотя местами пересекающиеся. Надписи… Увидев «Стамбул» и выше «Эдирна», Роксолана обернулась к султану:

– Что это?

– Это называется карта. Смотри, вот наша комната: диван, стол, окно, дверь… я могу нарисовать все на листе вот так, – он набросал схему комнаты. – А могу добавить соседнюю… и еще… и весь дворец… Видишь?

Конечно, рисовать план дворца Сулейман не собирался, но Роксолана уже ухватила главное:

– А здесь что нарисовано, весь Стамбул и Эдирна?

Пальчик султанши ткнул последовательно в две надписи.

– Умница. И то, что вокруг на много дней пути. Видишь, вот здесь Стамбул, это пролив Босфор. Это бухта Золотой Рог, вот Мраморное море, а это Трапезунд, где родился я…

– Далеко…

– А вот Кафа.

– А шах Тахмасп где?

– Вот его владения… Это Тебриз, это Багдад, который он пытается у меня отвоевать…

– Это так далеко от Стамбула.

В голосе любимой снова звучала укоризна, но Сулейман не поддался.

– Кызылбаши – шииты. Они уничтожили святые могилы, если не остановить – захватят Мекку и Медину. Этого допустить нельзя! Если шаху Тахмаспу не мешать, он постепенно город за городом отвоюет половину наших владений, и тогда останемся сидеть на этом берегу Босфора.

Сулейман смеялся, но Роксолана чувствовала, что ему не до смеха.

– А договориться нельзя? Зачем мусульманам воевать между собой?

– А зачем воевать между собой христианам?

Вопросы, вопросы, вопросы… Она все больше понимала, какой огромный груз ответственности лежит на плечах любимого, помимо забот гарема, Топкапы, Стамбула, он отвечал за всю империю, за судьбы, жизни миллионов людей.

Снова и снова спрашивала себя (не его): зачем люди воюют, почему не могут жить мирно и растить детей? Потом вспоминала о том, что и в гареме бесконечные войны. Почему? У каждой одалиски, каждой рабыни есть где спать, их прекрасно кормят, одевают, обувают, развлекают, но каждой нужно хоть чуть, но подняться над остальными, чтобы ожерелье было богаче, браслетов на руках много, служанок хоть на одну, но больше…

Гарем… При новой главе он остался прежним и неуловимо изменился. Одалиски окончательно потеряли надежду заменить собой Хуррем в спальне и в душе Повелителя. Даже если покупали новых рабынь, им сразу внушали, что место хозяйки неоспоримо, любая сопротивляющаяся покинет гарем, но не в мешке с бешеной кошкой в воды Босфора, а в гарем какого-нибудь старика.

Роксолана действительно выдавала и выдавала замуж своих возможных соперниц. И все чаще задумывалась о том, зачем вообще Сулейману нужен гарем. Нет, она и мысли не допускала об избавлении от этой части дворца, но невольно задумывалась над тем, как бы отделиться от него, перебраться подальше от всех этих завистливых красоток. Уже пятнадцать лет сама в гареме, другая считалась бы старухой, но только не Хуррем…

За эти годы чего только не было в ее жизни! Тоненькой смешливой девчонкой вошла впервые в спальню к Повелителю, сумела чем-то завоевать его душу, влюбилась сама и подарила ему сына. Но вопреки правилам не была удалена от султана, напротив, жаждал встречи со Смеющейся, писал письма, учил ценить поэзию… Она отвечала, тоже писала стихи, ждала, рожала одного за другим детей – дочь Михримах, сыновей Абдуллу, Селима, Баязида… Потом были опала и янычарский бунт, долгие походы Сулеймана в Европу, снова ожидание и письма любви…

Опасности отравления, тайная война в гареме, постоянное ожидание беды, и дети, ради которых стоило вынести все. Дети и любимый – вот главное для Роксоланы в жизни. Даже если бы Сулейман не был султаном, за его губы, его руки, за его стихи и его душу Роксолана бы любила не меньше. Но, задумавшись над этим однажды, она поняла, что, не будь Повелителем, Сулейман не был бы тем Сулейманом, которого она любила.

Мешал один человек – Ибрагим-паша. Мешал с первого дня и до последнего. Когда будет этот последний? Даже сейчас, находясь далеко в Тебризе, Ибрагим мешал ей. Не смог справиться с шахом Тахмаспом, теперь в Тебриз должен отправиться сам Сулейман. Это означало поход, долгое отсутствие Повелителя, опасность, тоску и страх за его жизнь. За свою она уже не боялась, почему-то верилось, что Махидевран сдержит данную клятву.

Султану действительно пришлось самому последовать в далекий Тебриз, потому что самостоятельно справиться с неуловимым Тахмаспом Ибрагим-паша не смог. Вместо того чтобы, как приказано, вернуть туркам Багдад, он отправился не на юг, а на восток, в горы, выполняя собственный, только ему ведомый план – обойти озеро Ван и оттуда напасть на Тебриз. Результат оказался плачевным – ни Багдада, ни шаха Тахмаспа. Ибрагиму удалось подкупить деньгами и посулами многих представителей местной власти, в городах визиря встречали, словно это он, а не Сулейман был падишахом, но целый год оказался потерян.

Решив наконец вопросы, связанные с флотом и Барбароссой, Сулейман торопился взять дела на востоке в свои руки. Ему очень не хотелось ни большой, ни затяжной войны с Тахмаспом, если бы шах согласился заключить мир, как Фердинанд или Карл, таковой был бы заключен, но Тахмасп не обладал ни воинственностью своего отца шаха Исмаила, успешно противостоявшего султану Селиму, ни его мудростью. Действовал нелепо – наскакивал и скрывался в горах, стоило уйти из Багдада – снова наскакивал. Даже взятие Тебриза не гарантировало, что Тахмасп успокоится.

Сулейман уже понял, что нужно искать беспокойному шаху замену, что и сделал позже, поддержав его брата. Но тогда предстояло отбить суннитские святыни у кызылбашей-шиитов, восстановить власть и справедливость в землях, принадлежавших туркам. Все земли, на которые ступали копыта турецких коней, принадлежат им навечно – Сулейман твердо придерживался этих слов своих предков.