Эптон Синклер - Зубы Дракона Страница 35

В обмен на своё содержание и жилище Курта был обязан играть для своего покровителя, а также собрать, репетировать, и дирижировать небольшим оркестром для особых случаев, таких, как этот рождественский визит. Он делал это со скрупулезной точностью, как это делал молодой Гайдн для князя Эстергази в Вене. Это была не обременительная работа, последние годы Его превосходительство приезжал лишь в редких случаях. Для своих людей, живущих под поляками, он сделал официальное заявление. Это было Рождественское приветствие, но с тихой несгибаемой верой, что Бог вернет их на родину. Deutsche Treue und Ehre[56] приобретают особое значение для тех, кто живет в изгнании.

Это было то, что национал-социалистическое движение означало для Курта Мейснера. Он и его молодая жена слушали с жадным интересом, как Ланни рассказывал о своей встрече с Адольфом Гитлером. Затем герр Мейснер попросил, чтобы эту историю рассказали его семье, а затем владыка замка захотел, чтобы это услышали его друзья. Они забросали Ланни вопросами, какой теперь была программа Ади. Ланни, конечно, знал, что у них на уме. Действительно фюрер нацистов отбросил бредовую социалистическую болтовню, с которой он сделал карьеру? Можно ли его считать оплотом против ужаса большевизма, который кажется настолько реальным людям, живущим на восточной границе Германии? Оставит ли он помещиков в покое и посвятит себя перевооружению страны? Заставит ли он союзников вернуть Штубендорф и другие потерянные земли, коридор, и колонии? Если немцы в изгнании могут быть уверены в этом, то они могли бы поддержать его, или, во всяком случае, активно не выступать против него.

Курт сочинил симфонию, которую он назвал Das Vaterland[57]. Он и его обожаемая жена переписали партии для оркестра из двадцати инструментов, и Курт нанял музыкантов из близлежащих городов, конечно, за счет графа. Они были тщательно вымуштрованы и теперь играли новую работу перед высокопоставленной компанией в ночь на Рождество. Это было высшей точкой визита Ланни и всего его пребывания в Германии. В детстве он взял Курта Мейснера за образец всего благородного и вдохновленного. Ланни предсказал для него светлое будущее, и почувствовал, что его предсказания оправдались, увидев, как собрались все hochgeboren Herrschaften[58] из собственного района Курта, чтобы оказать ему честь.

Во время пребывания композитора в Бьенвеню его работа была полна горечи и возмущения, но, приехав домой, ему, по-видимому, удалось найти мужество и надежду. Он не писал программной му-зыки[59], а Ланни не спросил, что новая работа должна была означать. В самом деле, ему бы не ответили. Большая часть музыки звучала, как военная, и можно было предположить, что она предназначалась для нацистов. Музыка выражала пришествие избавителя, она рисовала немецкий народ, поднимающийся и марширующий к своему мировому предназначению. В ее кульминации, она больше не могла держать темпа марша и переходила в танец. Огромные толпы шли, ликуя, в будущее, бесконечные компании молодых людей и девушек, таких же героических и патриотических, каких тренировали Генрих Юнг и Хьюго Бэр.

На самом деле музыка ничего не говорила, каждый слушатель был свободен представить свою собственную историю. Ланни решил включить юношей и девушек из всех земель в эту могучую танцевальную процессию. Он вспомнил, как они чувствовали себя в Хеллерау в те счастливые дни прежде, чем война отравила умы народов. Тогда интернационализм не был Schimpfwort[60], и было возможно, слушать симфонию Шуберта Си-мажор и представлять, как в триумфальном шествии участвуют евреи и русские, молодые мужчины и девушки из Азии и даже из Африки.

На Ирму произвёл большое впечатление восторженный прием, который получила эта музыка. Она решила, что Курт великий человек, и что Бьюти должна гордиться тем, что у неё был такой любовник, и тем, что избавила его от расстрела во Франции. Она решила, что было бы изысканно иметь личный оркестр, и спросила мужа, как создать оркестр в Бьенвеню. Они могли бы поддержать какого-нибудь молодого гения.

Ланни знал, что его жена постоянно думает о своего рода карьере, как истратить ее деньги, чтобы получить его одобрение. А также, что это было трудно сделать, поскольку лучше не иметь салона вообще, чем иметь второсортный. Видные деятели, которые часто посещают такие мероприятия, могут ожидать, что хозяйка не просто читала их книги но, и понимала их. Не достаточно слишком любоваться ими. На самом деле они, пожалуй, смотрят на вас сверху вниз, пока вы не сможете найти ошибок в их работах.

Теперь Ланни должен был заметить, что музыкальные гении склонны быть непредсказуемыми, и безопаснее узнавать о них через их работы. Их нельзя найти по объявлению, как дворецкого или шеф-повара. А гении могут напиться, или связаться с горничной? Ланни добавил, что такого вдохновенного художника, как Курт Мейснер, будет найти трудно. Ирма заметила: «Я думаю, что они водятся не только в Германии, где все так много работают!»

Среди гостей, с которыми они познакомились в замке, был дядя хозяина, граф Ольденбург из Вены. Мейснеры сказали им, что этот лысый старый Силен был в трудном финансовом положении, и всегда останется в нём, вследствие задумки государственных мужей в Париже, раздробивших Австро-Венгерскую империю на мелкие кусочки и оставивших город с почти двухмиллионным населением без поддержки прилегающих территорий. Граф был джентльменом старой школы, который научился танцевать вальсы старшего Штрауса, и еще слушает их в своем воображении. Он пригласил Ирму и Ланни к себе в гости, тактично заметив, что у него есть ряд прекрасных картин. Так как это было по пути домой, Ланни предложил: «Давай остановимся и посмотрим».

Их приняли в величественном мраморном дворце на Рингштрассе, и прием американских туристов прошел на должном уровне, несмотря на сокращение обслуживающего персонала, прошедшего из-за возмутительного закона, только что принятого администрацией города. Закон увязывал размер налога с количеством слуг, причем для мужчин он был два раза выше, чем для женщин! Ведь социалистическое правительство должно было найти какой-то способ, чтобы продолжить существовать. У города были большие производственные мощности, но некуда было экспортировать свои товары. Все маленькие государства, окружавшие его, повысили тарифные барьеры, а все усилия по таможенному союзу ни к чему не привели. Соглашение о торговле с Германией, казалось, было бы самым очевидным, но все знали, что Франция воспримет это, как акт войны.

Идеальная ситуация с точки зрения молодого специалиста по искусству с американскими долларами в банке! Пожилой аристократ, их хозяин, окруженный кредиторами, быстро дал ответ на предложение Ланни назвать цену на небольшую картину Яна ван Эйка, представляющую Царицу Небесную в пышных одеждах, которые она, возможно, теперь носит, но, можно сказать с уверенностью, что она никогда не видела их во время своего пребывания на земле.

Среди знакомых Ирмы на Лонг-Айленде была наследница пищевой промышленности. Так как люди всегда будут есть, даже если им будет нечего делать, Бренда Спратт все еще получала дивиденды. Она была очарована знаниями Ланни старых мастеров в Европе и его сделками по их приобретению. Поэтому теперь он послал ей телеграмму, информируя её, что она может получить уникальное художественное сокровище в обмен на 480 000 банок спагетти в томатном соусе по оптовой цене в три доллара за ящик в сорок восемь банок. Конечно, в телеграмме Ланни не указал все это. Он просто хотел подразнить Ирму по поводу плутократии Лонг-Айленда. На следующий день он получил ответ, сообщивший ему название банка, где он мог получить деньги. Подлинный триумф человеческой души над телом, бессмертного над смертным, и который, кстати, обеспечивал Ланни Бэдда карманными деньгами на всю зиму. Он предложил своей жене ответить, зарабатывал ли ее отец когда-либо столько денег в день в возрасте тридцати одного года.

Обременённые налогами важные персоны Вены прибежали встретиться с американской наследницей и рассказать ее блестящему молодому мужу, какие старые мастера были у них в наличии. Ирма, возможно, танцевала бы до рассвета каждую ночь, и Ланни мог бы сделать достойное состояние, передавая культуру в землю своих отцов. Но он предпочел встречу с социалистическими писателями и партийными лидерами и их рассказы о страданиях и борьбе в этом городе, который был похож на голову без тела. Рабочие были в подавляющем большинстве социалистами, но крестьяне сельских районов были католиками и реакционерами. Чтобы добавить беспорядков, гитлеровцы усердно рассказывали сельской деревенщине и городским хулиганам, что все их беды происходят из-за еврейских спекулянтов.

Муниципальное правительство, несмотря на ближайшее банкротство, смело выполняло программы переселения и других общественных услуг. Это было то, о чем мечтал Ланни, о мирном и организованном обобществлении промышленности. С большим энтузиазмом он захотел провести всё свое время пребывания в Вене в посещении домов рабочих и беседах с людьми, проживавших там. Дружелюбные и хорошо воспитанные люди рано ложились спать, чтобы сэкономить свет и топливо, и успешно старались добиться демократии. Их доходы были ничтожно малы, и, когда Ланни услышал рассказы о детской смертности, недоедании среди детей и ценах на молоко, завышенных спекулянтами, это всё портило удовольствие от величественных банкетов в особняках с историческими названиями. Ирма заявила: «Ты не позволяешь себе веселиться, поэтому мы могли бы с таким же успехом поехать домой».