Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 Страница 35

Потому что ежели б я тебя, Федор, не любила, отвернулась бы сейчас и ничего не говорила — делай, как знаешь. Только в семье — в ней не едина голова, а две, и обе — равные».

Феодосия замолкла и Федор вдруг, сам того не ожидая, сказал:

— Прасковью-то уже не спасешь, как не старайся.

— Почему? — подалась к нему жена.

— Если б я в остроге сидел, упаси Господи, ты б поехала, куда от меня? — спросил Вельяминов.

— Нет, бо сказано было: «Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть», — твердо сказала Феодосия. «Как же ехать, ежели мы плоть одна?».

— Ну, вот видишь. И Марью она не покинет до самого часа смерти ее, — вздохнул Вельяминов.

«Только вот как ты, Федосья, предполагаешь Петю-то из Москвы увезти? Опять батюшке своему писать будешь?».

Феодосия скользнула обратно в его руки и прижалась к нему.

— Что ж делать, коли надо? И пришлет батюшка за Петей человека надежного, так, что твой Басманов — змея подколодная, — и не пронюхает ничего.

— Дай-то Бог, — вздохнул Федор и почувствовал, — как всегда рядом с Феодосией, — будто она половинка его, и нет без нее ему ни жизни, ни счастья.

— А как ты на Рождественку-то проберешься? Стрельцы там, — спросил Вельяминов, целуя Феодосию, и понимая, что она улыбается.

— Москвичи ж стрельцы-то, небось? — рассмеялась жена.

— Ну да, — недоуменно сказал боярин.

— Ну, так ты меня, Федя, прости уж, но не тягаться вашим москвичам с новгородцами — мы вас искона вокруг пальца обводили, да и сейчас обведем, — лениво сказала Федосья и вернула его поцелуй.

В тот день много где на Москве видели сероглазую, высокую инокиню. В церкви святого Никиты Мученика она отстояла заутреню, усердно отбивая поклоны, а после, выйдя на двор, разговорилась с богомолками.

Матушка приехала из Ростова — поклониться святыням московским, да заодно привезти усердным вкладчикам ее монастыря, — боярам Воронцовым, кое-каких гостинцев — лестовку плетеную, вышитые златом венчики с молитвами, свежего меда в сотах.

— Вот так и пойдешь, мать Неонила, — сказала ей одна из старушек, указывая вниз Волоцкой улицы, так к Кремлю и попадешь. А там и до Зачатьевского монастыря недалече будет. Где, говоришь, бояре-то твои живут?

— В Большой Дмитровской слободе, — Неонила перекрестилась и сказала: «Спасибо за подмогу-то, матушки, я в Москве-то потеряться боюсь, больно город у вас великий, а я тут в первый раз».

— Храни тебя заступница Богородица, — дружно ответили ей богомолки.

Обедню, матушка молилась в Зачатьевском монастыре, и здесь уже спрашивала дорогу к Иоанно-Предтеченскому монастырю, рядом с которым, по ее словам, и жили ее вкладчики.

Когда звонили к вечерне, Неонила была уже на Рождественке. Здесь, отстояв службу в Богородице-Рождественской обители, она, выйдя из собора, нырнула за ворота и была такова.

Бабье лето заливало Москву золотым, вечерним светом. Стрелец, поставленный в усадьбе Воронцовых, зевнул, и подумал, что в слободе сейчас уж, наверное, садятся за трапезу.

— Медку бы, да с яблочком, — подумал стрелец и потянулся.

— Благослови, Господи, — услышал он приятный женский голос рядом с собой.

— Ищешь чего, мать честная? — спросил стрелец, поднимаясь с лавки.

— Не здесь ли усадьба бояр Воронцовых, мил человек? — спросила инокиня, ласково смотря на стрельца. «Из-под Ярославля я приехала, вкладчиками они в нашей обители, я им подарков привезла — свечей, медку свежего…, - монахиня стала развязывать кису.

— Нельзя к ним, матушка, — нахмурился стрелец. «Сам-то со старшим сыном в остроге, говорят, — он понизил голос, — чего-то они супротив государя замышляли…»

— Господи спаси и помилуй! — инокиня перекрестилась.

— А дочка при смерти у них лежит, слышишь, сговорена была, так свадьба и расстроилась, а она, не про нас будь сказано, с тоски себя, чем и опоила, — продолжил стрелец.

— Пресвятая Богородица! — ахнула инокиня. — Боярышня Марья, что ли?

— Знаешь ты ее? — поинтересовался воин.

— Вот с таких лет еще, — монахиня показала ладонью от земли — с каких. — У них вотчина рядом с нашей обителью.

— А что за монастырь-то у тебя, честна старица? — стрелец покосился на нее.

— Тоже, Богородице-Рождественский, как и этот, что тут рядом — перекрестилась инокиня. — Святитель Феодор, племянник святого Сергия Радонежского, основал нашу обитель, еще во время оно.

— Так что ж теперь, — погрустнела женщина, — мне несолоно хлебавши обратно брести? Ты хоть тогда медку-то возьми, мил человек, — она сунула в руку стрельцу увесистый шмат сотового меда.

— Ну ладно, — раздобрился охранник. — Ты уж проходи, матушка. Ты там помолись за них, — он приоткрыл ворота.

— Храни тебя Господь, — перекрестила его монахиня и черной галкой шмыгнула на двор Воронцовых.

— Скажи-ка ты мне, Матвей Семенович, — наклонился к Башкину окольничий, — так-таки ты один все и исделал?

— Один, говорил же я, — прохрипел боярин. — Сними колодку-то, прошу тебя!

— Это я еще винты не закручивал, — улыбнулся Басманов. — Может, ты и так нам расскажешь, с кем дело сие замышлял и куда монах Феодосий из Твери делся? — он пнул колодку сапогом и Башкин зашелся в крике.

— Я ж ходить не смогу, что ж ты делаешь-то, — пытаемый разрыдался, уронив голову на стол.

— А зачем тебе ходить? — усмехнулся Басманов. — Ежели мы тебя за ребро будем подвешивать, али на дыбу вздергивать, тебя сюда и без ног притащат. Ты расскажи нам все, без утайки, и кости у тебя целыми останутся, — окольничий чуть затянул винты на колодке и Башкин потерял сознание.

— Федор Васильевич, последи за ним, покуда я крикну, чтобы воды принесли, — попросил Басманов. — Ино, мнится мне, так он не отойдет.

Окольничий вышел из палаты, и Федор быстро наклонился над Башкиным.

— Ты держись, Матвей Семенович, — прошептал он, не зная — слышит его боярин, или нет.

Башкин открыл мутные глаза и, увидев над собой Вельяминова, тихо сказал: «Силы у меня на исходе, не знаю, сколько вытерплю еще. Ты уж прости меня, если что».

Прасковья Воронцова, сидевшая над ложем Марьи, ахнула, увидев в дверях инокиню.

— Матушка, — сказала боярыня, поднимаясь, и, внимательно вглядевшись в монахиню, закачалась, опершись рукой о кресло: «Федосья, как же это…»

— Медку я вам привезла, угличского, монастырского — Феодосия быстро опорожнила кису и приложила руку ко лбу Марьи — был он холодным, будто лед.

— Да ведь раз иночество надевши, с себя-то его не скинешь, — слабым голосом пробормотала Воронцова. — Ты что это удумала, боярыня?

— Бог простит, — вздохнула Вельяминова. — Крови пошли у нее?

— До сих пор идут, выживет ли? — Прасковья опустила постаревшее, измученное лицо в ладони.

Лицо Марьи обострилось, глаза запали, залегли под ними тяжелые, сизые тени, и рука — Прасковья приложила пальцы к запястью девушки, чтобы послушать сердце, — бессильно скребла по одеялу.

— Кончается она, — сказала Феодосия, повернувшись к Воронцовой. — Тот отвар — он же ядовитый, коли много его выпить. Рвало ее?

— С ночи, что Михайлу стрельцы увезли, сначала все тошнило ее, а потом рвать зачала, — без передышки, говорила что-то невнятное, а теперь и вовсе язык у нее отнялся», — Прасковья тихо плакала. — И крови много было, да и сейчас еще течет.

Феодосия, молча, обняла подругу и прижала ее голову к груди.

— Прасковья, — сказала женщина, помолчав. — Ты Петю к завтрему собери, одень его поплоше, я апосля обедни приду за ним.

Воронцова подняла на Феодосию измученные, заплаканные глаза. «Головой же своей рискуешь, боярыня. Федор-то знает?».

— Знает, — Федосья помолчала. «Опасно Петеньку в вотчины отправлять, я отцу своему в Новгород грамотцу послала. Ты, Прасковья, ведай, что не оставим мы его до самого дня смерти нашей — Господь нам заповедовал сирот привечать. Что Марфа, что Петруша — нет нам с Федором разницы между ними, оба они наши дитяти.

Женщины обнялись, и Прасковья перекрестила подругу. «Господь да вознаградит тебя за доброту твою, Феодосия».

— Все, — Федосья подошла к двери. «Пора мне, а то стрелец еще заподозрит чего».

Выскользнув из ворот, женщина поясно поклонилась стрельцу:

— Спасибо тебе, добрый человек, ино дал ты мне помолиться за душу боярышни Марьи. А твое-то как имечко, чтобы за здравие твое тоже молитву вознести?

— Ильей крестили, матушка, сыном Ивановым, — ответил стрелец.

— Ну, храни тебя Господь, Илья Иванович, — улыбнулась монахиня и пошла прочь от боярской усадьбы.

Петенька придвинул лавку к окну и забрался на нее.

С той поры, как заболела его сестра, мальчик стал тихим и просил матушку не оставлять его одного на ночь в детской светелке. Все казалось Петруше, что в углу, там, где темно, стоит страшный человек и смотрит вниз, на пол — а как поднимет он глаза на тебя, так и смерть твоя придет.