Михаил Казовский - Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл Страница 36

- И куда подашься? - спрашивала девушка.

- Для начала - в Константинополь. Или ты не знаешь: наша с тобой двоюродная бабка Ирина-Добродея - тётя ныне правящего императора?

- Ох, неужто? Не знаю.

- Да, представь себе. Прадед Володарь трёх имел детей: старшего сына - Ростислава, нашего с тобой деда, в честь него меня и назвали; среднего - Володимирко, от которого произошёл Осмомысл; и Ирину-Добродею, дочку. Вот её-то и выдали за принца Исаака Комнина, дядю императора. Правда, тот скончался четверть века тому назад. Но она-то жива-здорова!

- Верно знаешь?

- Верно. Спрашивал заезжих купцов. Проживает в загородном поместье и ругается с сыном Андроником, страшным женолюбом.

- Женолюбом, ха! - посмеялась та. - Да ведь он, наверное, тоже пожилой?

- Нет, немногим старше нашего отца. Значит, чуть за сорок.

- Вот ведь интересно! Ну, приедешь - и что? Скажешь: здрасьте, я внучатый племянник! А они: не желаем знать, прогоните прочь!

- Нет, не думаю. Ибо мне от них ничего не надо - ни жилья, ни денег; лишь замолвить одно словечко при дворе императора, чтобы взял на службу. Послужу, проявлю себя по достоинству и войду в доверие. Захочу - останусь в Царе-граде, захочу - поскачу на Русь, требовать себе вотчины. У меня не меньше прав на Галицию, чем у отпрысков поганого Осмомысла!

Янка сдвинула брови и произнесла холодно:

- Ну, во-первых, Осмомысл не поганый, а очень добрый. То, что он в раздоре с нашим родителем, не вина его, а беда. Ярослав отнёсся ко мне отечески, приютил, приветил, воспитал при монастыре. Я ему за сё вечно благодарна… Во-вторых, на Русь соваться тебе не след: коли батюшка ничего не смог, ты, я думаю, и подавно не сможешь. Там сильны боляре. Только те князья управляют, за кого большинство боляр. А тебя, с чужбины, вряд ли кто поддержит.

Ростислав молчал, перемалывая в уме сказанное сестрой. Наконец ответил:

- Поживём - увидим. Что вперёд загадывать! Первым делом надо пробиться в Константинополь…

- И когда поедешь?

- Вот весной шестнадцать исполнится - и тогда решусь.

- Может быть, вдвоём?

Натянув поводья, он остановил рысака и уставился на неё испуганно:

- Тоже хочешь?

- Почему бы нет? Мне одной в Берладе сделается скучно. А увидеть Царь-град… «Рим второй»… и столицу православного мира!.. Разве плохо, разве не заманчиво? Помогу тебе на первых порах, а потом, Бог даст, выйду замуж за богатого грека. Лучше на Босфоре, чем в Василёве!

- Да, наверное, ты права. Надо всё обдумать как следует…

Но обдумать не получилось: город внезапно атаковали сыновья болгарского князя Бориса - Фёдор и Асень. Началась осада, длившаяся полторы недели, и берладники, плохо вооружённые, не умеющие вести длительных сражений с хорошо обученными войсками, начали сдаваться. Почерневший Иван призывал их к сопротивлению, не смыкая глаз, днём и ночью метался от бойницы к бойнице, сам участвовал в отражении штурма, но не смог в конечном итоге изменить положения. Неприятель оказался в Берладе.

Ханшу Карагай пощадили: половцы в ту пору были союзниками болгар и расправу над вдовой знаменитого хана Кырлыя им бы не простили. Но зато Ивана и его детей взяли в плен. На телегах, в колодках, повезли на юг, в древний болгарский город Тырнов, чтоб затем продать в рабство византийцам.

3

Жизнь в уютном Болшеве протекала размеренно: поднимались довольно поздно, кушали неспешно, расходились по горницам - дети на занятия, а княгиня толковать с тиуном о хозяйских делах либо принимать посетителей. Завела дружбу с попадьёй Матрёной и ходила с ней часто париться в баньку. Ездила молиться в женский монастырь Великомученицы Татианы, жертвовала ему средства. И ждала известий из Галича - не одумается ли князь, не решит ли восстановить погубленную семью?

Дети Осмомысла относились к разрыву родителей по-разному. Младшая Ирина-Верхуслава как-то равнодушно - то ли в силу непонимания (ей недавно исполнилось только семь), то ли в силу своей меланхоличной натуры; на уме у неё были только яства - девочка любила вкусно поесть. Фрося, средняя, слывшая всегда «тятенькиной Дочкой», «Ярославной», очень переживала за князя; добрая, порывистая, то и дело плакала, спрятавшись в какой-нибудь тёмный уголок; а когда Ольга начинала при ней обливать мужа грязью, сильно обижалась, затыкала уши, иногда даже убегала; мать она любила не слишком, и в душе считала, что с такой сварливой женой грех не разойтись. Но зато Владимир-Яков целиком был на стороне брошенной родительницы. Внешне он во многом походил на отца: худощавый, бледный, с негустыми светлыми волосами; но глаза и мясистый нос приобрёл у матери. Для девятилетнего мальчика он искусно говорил и неплохо читал, но науками занимался без вдохновения, вроде через силу. Им предпочитал возню с кошками, собаками, кроликами, птичками. Лошадей не любил, а вот мелкой живностью тешился, мог с утра до вечера обучать скворца говорить человечьим голосом или заставлять дворового пса прыгать через палку. Но бывали дни полного равнодушия ко всему; княжич куксился, не хотел пить и есть, огрызался на окружающих и смотрел, уставившись в одну точку. И среди старых слуг, знавших о причудах его деда, князя Владимирки, крепло убеждение: внуку свойственна та же меланхолия, что передаётся по мужской линии через поколение, - времена помрачения разума.

У княгини первенец был любимчиком. Верхуславу-Ирину она не жаловала и покрикивала порой, чтобы та меньше ела. К Фросе-Ярославне тоже относилась с предубеждением, часто придиралась. А зато сына боготворила, целовала, гладила и, была б её воля, до сих пор бы давала грудь. И юнец пользовался обожанием матери, без конца капризничал, зная наперёд, что малейшие его прихоти выполнят немедленно. Повторял вслед за Ольгой: «Наш отец - иуда, разлюбил жену и детей и поддался ведьминым чарам, продал душу нечистому. И за сё ему гореть в вечном пламени». А когда Ярославна, слыша это, со слезами в глазах кричала: «Сам иуда, сам! О любезном тятеньке такое не говорят!» - мог её ударить.

Ближе к Рождеству Болшев посетил Феодор Вонифатьич. Он приехал под вечер и зашёл с заднего крыльца, чтобы не мозолить глаза окружающим; а поскольку о встрече с княгиней договорились заранее, то она приняла мужнего врага без сомнений. У себя в покоях усадила за стол, угостила брагой, выпила сама и внимательно выслушала. А вельможа говорил об одном: надо отстранять Осмомысла от власти и провозглашать Владимира князем; а пока тому не исполнится восемнадцати лет, править будет Ольга - при его, Вонифатьича, поддержке.

- Как же отстранишь? - спрашивала Юрьевна, промокая платком выступивший пот. - За него Гаврилко Василич и надёжные гриди, Ярославку в обиду не дадут.

Тот смотрел с прищуром. У него было хитрое лицо зайца, а передние верхние резцы, длинные, с расщелиной, упиравшиеся в красную нижнюю губу, придавали сходству полную законченность. Чмокая, давал пояснения:

- Без Гаврилки Василича обойдёмся. Вон Избытка Ивачич колеблется. Ваш раздор ему явно не по нраву. Он пока не решился изменить тем словам, что давал, присягая сыну Володимерки. Но его мы живо уломаем, недотёпу, дурня.

- Ну, допустим, всё у нас пройдёт ровно бы по маслу. Как поступим с опальным князем? Пострижём насильно в монахи?

- Лучше бы - того… - Феодор откровенно провёл указательным пальцем по горлу.

- Нет, ни в коем случае! Запрещаю, слышишь? Сокрушённо покачав головой, Вонифатьич предупредил:

- Ох, своей добротою, матушка, мой свет, ты погубишь дело.

Но упрямая Долгорукая проявила твёрдость:

- Никаких убивств! Коли не захочет ко мне вернуться - станет иноком. А иначе и со мною у тебя разговора не выйдет.

Он ответил грустно:

- Подчиняюсь, княгинюшка, подчиняюсь. Ты мне выбора не даёшь. Но потом уж не сетуй, что тебя не предупреждали о возможных последствиях твоего милосердия…

Это посещение выбило жену Ярослава из колеи. До утра она не сомкнула глаз, то ворочалась на одре, то, накинув шаль, мерила шагами спальню и крестилась, глядя в красный угол, где горела лампадка. Ей конечно же очень хотелось досадить мужу, посрамить его и унизить; но такую ответственность взваливать на себя - Галицкое княжество! - с внешними и внутренними врагами, неурядицами, только-только поднимающимся хозяйством, - сможет ли, осилит ли? А случись война? Половцы нагрянут? Венгры набегут? Где искать защиты? Кто придёт на помощь? Хорошо было за спиной у супруга, тихо, безмятежно… Не рискует ли она жизнью, соглашаясь на сговор с необузданным Феодором? Может, посидеть, потерпеть, помолчать в тряпочку и дождаться замирения с князем, проглотив обиду? Ну, бывает: загулял, разбуянился - всё-таки мужчина, падкий на соблазны, - эка невидаль! - приползёт, покается. И простить, и начать с чистого листа?