Виктор Поротников - Митридат Страница 36

— Зато я знаю греческий, — горделиво вставил Манес. Собеседники разговаривали по-персидски. Митридату стало смешно и грустно.

Вот перед ним сидит человек царского рода, который не может похвастаться ни красотой, ни даже правильностью черт своего лица. Своим поведением и манерами Манес ничем не отличается от своих слуг и телохранителей, людей грубых и невежественных. Тем не менее он считает себя достойным руки его матери, полагая свое царское происхождение достаточным основанием для такого брака. Даже при знании греческого владыка пафлагонцев вряд ли сможет общаться на равных с царицей Лаодикой, женщиной неглупой и разносторонне образованной.

Митридат не знал, какими словами объяснить это Манесу, чтобы не задеть его самолюбия. Не знал он и того, как разубедить его не стремиться к встрече с той, что занимает все его мысли, поскольку царица Лаодика в первую очередь обратит внимание на грязные ногти Манеса, а не на его греческий, и вряд ли будет в восторге от хвастливых речей пафлагонца.

Манес полагал, что если Митридат по дружбе — он уже считал его своим другом! — замолвит словечко за него перед матерью, тогда, кто знает, может, богоподобная царица Лаодика снизойдет до него.

— Ты скажи матери, что у меня и в мыслях нет лишать трона ее сына, — говорил Манес, выразительно глядя на Митридата. — И если она не желает видеть меня своим супругом, то я согласен быть ей другом. Самым преданным другом!

Для большей убедительности Манес даже постучал себя в грудь кулаком.

Митридат не хотел тешить Манеса пустыми надеждами в деле, исход которого был ему заранее известен, поэтому он перевел разговор.

Глава четырнадцатая. ПИСЬМО ЦАРИЦЫ

Митридат привел конницу к Амасии, когда осень была уже в разгаре. Он был удивлен тем, что не встретил свою пехоту ни на обратном пути, ни в долине Хилиокомон.

— Наверно, мы разминулись с пешим войском, — успокаивал Митридата Сузамитра. — Мнаситей не столь хорошо знает наши горы, он мог повести войско более длинной дорогой, мог просто заплутать.

— С ним же Багофан, а он-то знает эту страну как свою ладонь, — возразил Митридат. — Не иначе Мнаситей нарочно подстроил это. Негодяй мстит мне за то, что я в свое время поставил его на место!

В Амасии Митридата дожидалось письмо от матери, прочтя которое он вдруг почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.

Мать писала о своей необъятной любви к нему. О той бездне, куда она без колебаний готова ринуться с головой, дабы упрочить их счастье. Она писала, что ждет ребенка, отцом которого является он, Митридат.

«Мой любимый, привыкай к мысли, что отныне ты мне не сын. Мой сын пал от руки Багофана, — было написано в письме. — Я понимаю, тебе трудно переступить через моральные принципы, еще труднее перевоплотиться в двойника, но иначе нельзя, поскольку скрывать мою беременность уже невозможно. Не думай, что я легкомысленно иду на такое. Я долго и мучительно размышляла, прежде чем сделать выбор. Маленькая жизнь, что находится во мне, служит мне оправданием и залогом моей любви к тебе, Митридат. Не материнской любви, но супружеской…»

Далее мать писала, что Митридату не о чем беспокоиться, она все устроит к его возвращению в Синопу. Гергис поможет ей в этом.

«Митридат, ты не потеряешь царство. Ты обретешь его в своем новом качестве вместе с любящей супругой. Задержись в Амасии до тех пор, пока я сама не призову тебя».

Такими словами завершалось послание царицы.

Выронив свиток из рук, Митридат стиснул виски ладонями. Он был в отчаянии. Он чувствовал себя жертвой, уготованной на заклание.

Теперь Митридату стало ясно, кого имела в виду мать, когда говорила ему, что ей скоро предстоит решать не только свою судьбу, но еще одного человека. Она не случайно не называла его имени — ведь этим человеком является ее еще не родившийся ребенок.

«Так вот почему она так странно на меня смотрела последнее время, — думал Митридат. — И похорошела она тоже неспроста. А я-то, глупец, ни о чем не догадывался! Хотя Антиоха предупреждала меня, к чему приводят подобные развлечения в постели».

Митридат был готов рвать на себе волосы от злости на самого себя.

Решение мигом созрело у него в голове: он не допустит рождения этого ребенка! Он не станет сидеть и ждать неизвестно чего, но помчится в Синопу и заставит мать избавиться от плода!

Сузамитра и Тирибаз, провожая Митридата в дорогу, пытались выяснить, что было в письме.

— На тебе лица нет, — говорил Митридату Сузамитра. — Что там стряслось в Синопе? От кого письмо?

— От матери, она больна и просит меня немедленно приехать, — пряча глаза, ответил Митридат и прикрикнул на слуг, взнуздывающих ему коня.

Наконец конь был готов. Его подвели к царю.

Митридат торопливо обнялся с Сузамитрой и Тирибазом.

— А если это козни Мнаситея? — спросил Тирибаз. — Или твоего младшего брата?

— Я еду не один, со мной триста воинов, — ответил Митридат и ловко вскочил на широкую спину гнедого каппадокийского скакуна.

Слуги Митридата сели на коней и выехали с дворцового двора вслед за своим господином.

На площади, перед дворцом, царя дожидался отряд в триста всадников. Все они были персами. Во главе отряда стоял Артаксар.

— Не нравится мне эта спешка, — ворчливо промолвил Ти рибаз, глядя, как царские слуги один за другим исчезают в узком проеме дворцовых ворот. — И болезнь царицы, думается мне, тут ни при чем. Не договаривает Митридат. Тревожно у меня на сердце.

Сузамитра, знавший по опыту, что Тирибаз редко ошибается в своих предчувствиях, обратился к нему:

— Может, уговорить Митридата остаться. Или спросить богиню Анахиту, какая опасность угрожает Митридату.

— Судя по той спешке, с какой царь собрался в путь, остановить его невозможно, — покачал головой Тирибаз. — Он весь в отца, у того тоже было ретивое сердце: где мысль, там и дело. А вот в храм Анахиты надо сходить непременно. Может, жрецы-гадатели подскажут нам, что надлежит делать, чтобы Митридат не попал в беду.

Митридат мчался, не жалея коня. День клонился к закату, косые лучи низко опустившегося солнца слепили глаза. Было душно и безветренно.

Мелькающие по сторонам лесистые увалы, холмистые луга и заболоченные низины вносили успокоение в его растревоженную душу своими мягкими очертаниями и приглушенными красками меркнущего дня.

Время от времени невдалеке от дороги, как видение, возникала усадьба знатного вельможи с башенками из сырцового кирпича по углам либо деревня, утопающая в садах, теряющих листву. Оттуда доносился лай собак.

Артаксар начал было предлагать сделать остановку на ночлег, но Митридат упрямо продолжал гнать коня, отвечая Артаксару отрицательным жестом руки или коротким «нет».

Больше Артаксар не заговаривал об отдыхе, даже когда отряд проследовал напрямик через большое селение, раскинувшееся по обе стороны от дороги.

Солнце скрылось за горами, последние его лучи погасли. Землю окутал мрак.

Поднялся ветер, наполнивший неясными шорохами придорожные рощицы и заросли кустов.

Уставшие лошади все чаще спотыкались на каменистой неровной дороге.

Из-за плотных туч, затянувших ночное небо, не было видно ни луны, ни звезд.

Отряд двигался рысью, потом перешел на шаг.

Ночная темень и навалившаяся на плечи усталость испортили настроение Митридату, которому казалось, что даже природа отвернулась от него. Он не взял с собой проводника и теперь боялся в темноте сбиться с пути.

Ветер донес до него запах дыма, где-то неподалеку было жилье.

Митридат остановил отряд в неглубокой лощине и велел Артаксару, взяв с собой несколько воинов, разведать, откуда тянет дымом. Артаксар скоро вернулся назад. Он был один.

— Царь, до селения рукой подать, — сообщил военачальник, — всего в одном перестреле отсюда. Я расставил воинов с факелами так, чтобы лошади не оступились в ирригационные канавы, которые там на каждом шагу.

Выбравшись из лощины, Митридат увидел впереди на дороге одинокую фигуру всадника с факелом в руке. В стороне от дороги за редкими деревьями был заметен еще один пылающий в ночи факел. Чуть дальше от него на некотором расстоянии друг от друга светились еще три красноватых огонька.

Цепочка факельщиков, выставленная сообразительным Артаксаром, вывела Митридата и все его войско к небольшому селению, обнесенному глинобитной стеной. Пробираться пришлось полями, пересеченными вдоль и поперек узкими оросительными рвами, сухими в это время года.

У распахнутых настежь ворот Митридата встречали длиннобородые старейшины с посохами в руках. Они приветствовали своего царя по-персидски.

Видя почтение, с каким на него взирали мужчины и женщины, высыпавшие на центральную площадь деревни, озаренную светом факелов, видя их раболепные поклоны, Митридат вновь укрепился в своей уверенности, что ни люди, ни обстоятельства не смогут лишить его царской власти, ибо он истинный признанный властелин.