Божьим промыслом. Пожары и виселицы - Борис Вячеславович Конофальский Страница 36

— О! — воскликнул фон Готт. — И то верно. Пойдём взглянем, Хенрик.

— Я сейчас… — говорит им кавалерист. — С вами пойду.

Волков же оставил флягу с вином при себе; он налил в чашку немного и протянул вино принцессе.

— Ваше Высочество, у вас… Кажется мне, вы были ранены, когда мы шли по стене. У вас кровь на одежде.

— Самую малость, — отвечала женщина, принимая от него чашку с вином и делая глоток из неё. — То безделица.

— Я бы хотел взглянуть на рану, — говорит ей генерал.

И тут маркграфиня усмехнулась:

— А вы ещё и лекарь, барон?

— Я видел сотни ран, у меня у самого их было немало, я как-то разбираюсь в них, — барон бы мог сказать, что его давний товарищ считается одним из лучших лекарей в графстве Мален, а за его мази и снадобья люди платят немалые деньги и приезжают за ними издалека. И что Волков многому научился у него. Но это звучало бы как хвастовство, и поэтому он лишь сказал: — Мне нужно увидеть её.

— Она мне не докучает, — отвечала женщина, снова отпивая вина. Кажется… — она едва заметно улыбалась, судя по всему, её забавляла эта ситуация. — Та рана была безделицей, и больно было всего немного, пока мы шли сюда, а уж как дошли, так я про неё и не вспоминала.

— Это прекрасно, но я должен знать, что рана не воспалена. Я должен в том убедиться, — настаивал генерал.

— Рана та находится в таком месте, которое мужчинам, кроме супруга, данного Господом, видеть не полагается, — говоря это, маркграфиня скрывала своё лицо за гнутой чашкой. Она точно улыбалась, в этом Волков уже не сомневался.

«Кажется, не так она и умна, как виделось мне поначалу. Уж больно игрива для такого места, в котором мы находимся, уж больно легкомысленна. Мы в ста шагах от злобных ведьм и их осатанелых слуг, а она хихикает, как девица на смотринах».

— Рана та на ноге? — уточнил генерал.

— На ноге, и она выше, чем подвязка чулка, — отвечала ему маркграфиня и заметила в свою очередь: — У вас барон, тоже рана, вон, на переносице и на брови, и она, кажется, вас не беспокоит.

— Та рана сухая, кровь в ней запеклась, от неё уже беды не будет, — пояснил генерал и на всякий случай потрогал свою переносицу и бровь, расцарапанную наконечником арбалетного болта, что проник под забрало во время его вылазки. И он продолжил: — Хорошо, мне не показывайте, но сами поглядите на свою рану и скажите, так же на ней запеклась кровь?

— Она на ноге сзади, — отвечала ему маркграфиня. — Я не могу её видеть.

— Ну хорошо, и не думайте, что это какая-то прихоть моя порочная, просто нужно мне вас отсюда вызволить живой и здравой, иначе придётся мне держать ответ перед моим сеньором, — он больше не собирался её уговаривать и говорил теперь с нею строго. — Если вдруг почувствуете жар или почувствуете, что рана стала горяча или из неё снова течёт кровь, так немедля скажите мне.

И тогда она тоже стала серьёзной. И, поставив чашку подле своего стула, встала и сказала:

— Уж ежели вы так печётесь о здравии моём, — маркграфиня повернулась к нему спиной. — Рана на правой ноге, смотрите.

И Волков, не думая о всяком прочем и не стесняясь ничего, приподнял подол её платья и увидал, что нижняя рубаха во многих местах попачкана в бурый цвет. И чулок у госпожи тоже в потёках крови. Но крови, в общем-то, было не очень много. И он, приподнимая её одежды выше, дошёл до сгиба коленного, и там почти весь чулок был в крови засохшей, и подвязка, что держит чулок на ноге, тоже была в крови. Может, и не желал он того, может, даже и старался не смотреть на них, но генерал замечает, что ноги у принцессы стройны, длинны в меру и щиколотки у них тонки. А ещё они и сильны, икры так хороши, как будто это икры не благородной госпожи, а девки деревенской, что не привыкла к роскоши, что не изнежена, а наоборот, с детства пасёт гусей или ходит за телятами от рассвета и не присядет весь день. Или, может быть, их так выгодно подчёркивали шёлковые чулки… Разобраться в этом он не успел, подол платья и нижней рубахи наконец поднялся кверху так высоко, что он нашёл рану.

Была она чуть выше чулка и подвязки и размером всего в фалангу пальца длиной, кровь на ней запеклась и стала черна. Она чуть припухла, но была, в общем-то, безопасна. И никакой тревоги больше в нем не вызывала… А вот ложбинка под коленом, а дальше… гладкое, чистое бедро молодой женщины, которое ведёт к… О! Так оно и манило к себе его пальцы, словно говорило: ну, прикоснись, прикоснись, не бойся, попробуй, какая тут гладкая кожа… Попробуй, какая шелковистая… А если ещё и одежды поднять немного выше… повыше… самую малость… совсем чуть-чуть приподнять выше её нижнюю, пахнущую телом молодой женщины рубаху.

И тут уже генерал взял себя в руки, словно испугался, и сразу опустил её одежды, одёрнул их, расправляя. Всё.

«Искушение… Ох, как сильно оно! Как непросто видеть у молодой женщины то, чего видеть посторонним не должно!».

Принцесса повернулась к нему и спросила с эдакой издёвочкой:

— Ну, господин лекарь, что скажете?

— Всё в порядке, Ваше Высочество, рана суха, — ответил Волков спокойно и добавил негромко: — А ноги стройны и красивы.

Маркграфиня уселась на свою скамеечку и взяла чашу с вином; она смотрела на него почти с упрёком, но без злости, дескать: я так и знала.

Вернулись его люди снизу, принесли тряпьё с убитого; оно было перепачкано, но его хватало, чтобы нарезать полос под верёвки, и Кляйбер при помощи Хенрика принялся за дело.

Волков же сказал фон Готту, чтобы следил за двором и стенами замка, а сам спустился на второй этаж, подальше от жары, и там, поудобнее разложив свою стёганку, улёгся спать у стены рядом со своим доспехом, положив под голову кольчугу.

*