Автор неизвестен - Аспазия Страница 37

Так, смеясь, говорил Гиппоникос, и его гости весело улыбались добродушным упрекам хозяина.

Затем Гиппоникос поднялся и сделал обычное возлияние с таким достоинством, с которым едва ли священнодействовал во время элевсинских мистерий.

— Доброму духу! — сказал он, выливая на пол несколько капель вина, затем остальное выпил сам и приказал снова наполнить кубок и обнести всех гостей.

Во время возлияния царствовало торжественное молчание, нарушаемое только тихими звуками флейты.

Затем были принесены венки из роз, фиалок и мирт, которыми гости украсили себе головы. Потом вторично были сделаны возлияния в честь всех олимпийских богов.

— Вы знаете, достойные гости-друзья, — снова заговорил Гиппоникос, чего требуют от нас древние обычаи? Хотите ли вы выбрать симпозиарха или хотите, чтобы его избрала судьба?

Фидий, Иктинос, Анаксагор и некоторые другие сразу заявили, что желают, чтобы был брошен жребий.

— Если необходимо, — сказал Протагор, — выбрать симпозиарха, то, мне кажется, что эта честь не может принадлежать никому другому, как самому знаменитому среди знаменитейших — великому Периклу.

Последний, смеясь, отклонил эту честь, сказав:

— Избирайте Сократа! Он умеет говорить благоразумные речи, отчего же не суметь ему быть симпозиархом?

— Не знаю, — возразил Сократ, — умею ли я говорить умные речи или нет, но я знаю, что роль симпозиарха не идет мне в присутствии моей учительницы и наставницы Аспазии, мудрость которой известна всем, здесь присутствующим. Я сознаюсь, что обычай требует, чтобы был избран царь празднества, а Аспазия женщина, но я не знаю, какое отношение может иметь пол к роли симпозиарха? Гиппоникос желает, чтобы этот симпозион был единственным в своем роде, поддержим же его в этом желании и изберем в симпозиархи женщину.

В первую минуту все присутствующие, казалось, были немного озадачены, но скоро со всех сторон раздались одобрения.

— Это странно, — улыбнулась Аспазия, — но, может быть, неблагоразумно выбирать в цари празднества человека, не умеющего пить. Что это за вино, которым теперь наполнены наши кубки?

— Это фазосское вино самого лучшего сорта, — отвечал Гиппоникос. Благоухание этого вина принадлежит ему самому, но своей сладостью оно обязано примеси меда, приготовленного с пшеницей, который кладут в бочки.

— Сладкое, благоуханное вино из Фазоса! — вскричала Аспазия. — Ты достойно, чтобы тебя выпили в честь людей, победе которых мы обязаны сегодняшним празднеством! Друзья, осушите ваши кубки в честь увенчанных лаврами содержателя хора и автора «Антигоны»!

Все весело исполнили данное приказание, затем кубки снова были наполнены по приказанию царицы пира.

— Фракс! — позвал Гиппоникос одного из рабов. — Принеси список игр, предназначенных для сегодняшнего празднества и передай его царице.

— Ты найдешь обозначенными на этой дощечке, Аспазия, — продолжал он, — игры и развлечения, которые предстоят вам сегодня в этом доме. Надеюсь, что царице будет угодно для нашего удовольствия выбрать самое лучшее и подходящее и показать нам его словом или знаком, как волшебным жезлом.

— Не прикажешь ли ты подать мне цитру? — спросила Аспазия. — Я, как царица празднества, могу только предложить вам свое искусство в музыке и пении.

Гиппоникос сейчас же приказал рабу подать украшенную драгоценными каменьями цитру из слоновой кости. Прекрасная милезианка взяла ее и запела, аккомпанируя сама себе.

Пропев несколько строк в честь празднества, она передала цитру Сократу, чтобы он ответил ей стихами же, но последний сказал:

— В число обязанностей симпозиарха входит задавание загадок, поэтому я надеюсь, Аспазия, что ты подвергнешь испытанию нашу догадливость. Ты кажешься мне сфинксом, сидящим над пропастью, в которую ты будешь сбрасывать нас всех, если мы не разгадаем твоих загадок. Как завидую я Гиппоникосу, который, по-видимому, лучше нас всех умеет пользоваться жизнью и ее удовольствиями и поэтому, может быть, более всех нас способен разгадать загадки Аспазии.

— Да, это так! — вскричали все гости. — Гиппоникос — это именно такой человек, который может научить нас жить и пользоваться жизнью!

— Если уже наш сегодняшний симпозиарх не может обойтись без мудрых речей, — с улыбкой начал Гиппоникос, — то я благодарю богов за то, что они дали разговору этот, а не другой оборот, так как в этом случае я, действительно, могу вставить свое словечко. Вы, конечно, помните, как я старался привести вас в хорошее состояние духа, говоря, что в Афинах более, чем где-либо можно довести до высшей степени искусство есть и пить, если только захотеть. Люди, родившиеся под нашим благословенным небом, появились на свет для того, чтобы быть счастливыми. Теперь же я хочу доказать вам, что у нас в Греции легко соединить самую приятную жизнь с мудростью, почтением к богам и всевозможным добродетелям, так как эллинские боги требуют всего, чего угодно, только не отречения от радостей жизни. Они не требуют этого даже от меня, хотя я по происхождению жрец и каждый год один раз принимаю участие в Элевсинских мистериях; остальную часть года я постоянно живу в дорогих мне Афинах в свое удовольствие, и ни богам, ни кому бы то ни было не приходит в голову упрекнуть меня в этом. Если бедняга Диопит в храме на горе является моим врагом и говорит обо мне дурно, то не потому, что я люблю хороший стол и красивых женщин, — от чего он и сам не прочь отказаться, когда имеет эту возможность, — а только потому, что наши роды Эвмольпидов и Этеобутадов враждебны один другому. Если Диопит живет затворником, то поступает так лишь по собственному желанию — эллинские боги нисколько об этом не заботятся, и, хотя я держу лучший стол, чем он, тем не менее, я считаю себя не менее благочестивым и приятным богам человеком, чем он. Найдется ли кто-нибудь, кто стал бы утверждать, что я уважаю богов менее, чем кто-либо в Афинах? У моего домашнего очага воздвигнут жертвенник Зевсу, в нише перед дверью стоит Гермес, перед самыми дверями стоит домашняя Геката вместе с Аполлоном для защиты против колдовства и дурного глаза. Нет также недостатка и в надписях на дверях, ставящих дом под защиту богов, рядом с обычной головой Медузы, препятствующей войти в дом всему дурному. Я уже не упоминаю о постоянных возлияниях богам, о жертвах и богатых дарах для увеличения роскоши на празднествах в честь богов. Еще нынче я истратил пять тысяч драхм на хор в трагедии нашего друга Софокла, чтобы устроить этот хор как можно роскошнее. Кто же может сказать, что я человек неблагочестивый и не почитаю богов? Греки народ благочестивый, а я грек, я чту богов, но не боюсь их, так как, хотя в Тартаре есть много разных грешников, испытывающих различные муки, я не помню, чтобы был хоть один в числе их, который страдал бы за то, что наслаждался жизнью. Есть ли там такой? Нет ни одного; итак, повторяю еще раз: я человек благочестивый и мне нечего бояться богов. Я не боюсь ничего на свете, исключая воров и разбойников, которые могли бы похитить у меня мои сокровища, мой жемчуг и мои драгоценные камни, мои персидские, золотом затканные ткани.

Все гости весело засмеялись при последних словах Гиппоникоса, он же продолжал:

— Вы благоразумно строите помещение для государственных сокровищ на самом верху горы, под защитой богини Паллады, но как может кто-нибудь из нас вполне обезопасить свое благоприобретение? Не стану отрицать, что с тех пор, как у меня работает шесть тысяч рабов в моих серебряных копях, и мое имущество с каждым днем увеличивается, я становлюсь все боязливее…

— Будь спокоен, Гиппоникос, — сказал Перикл, — я выпрошу для тебя у народа позволения построить собственную сокровищницу на Акрополе. Ты заслужил это, если ни чем-то другим, то твоей сегодняшней речью.

Снова послышались веселые одобрения и похвалы Гиппоникосу и его речи, только насмешливый и неутомимый собутыльник Кратинос обратился к Гиппоникосу, говоря:

— Если ты, благородный Гиппоникос, не боишься богов, а только воров и одних только воров, то что скажешь ты о водяной, подагре и других тому подобных последствиях благочестивой и, вместе с тем, приятной жизни, неужели ты и их также не боишься, или, может быть, в этом отношении ты вполне полагаешься на своего друга Гиппократа, прекрасного врача, которого благоразумно приглашаешь к своему столу?

— Ты угадал, — отвечал Гиппоникос, — в этих делах я вполне полагаюсь на Гиппократа, с которым, точно так же, как и с богами, живу в самых лучших отношениях, ему же я представляю решить, происходят ли названные тобой болезни и еще много других от того, что люди наполняют свою жизнь удовольствиями?

— Не совсем, — улыбаясь, сказал Гиппократ. — Нельзя отрицать, что утомление и истощение, связанные с излишними удовольствиями жизни, могут вызвать водяную, подагру и тому подобные болезни, но что касается вообще удовольствий, то они необходимы для вполне нормальной жизни. Радость необходима, как для душевного, так и для физического благосостояния; от нее краска покрывает щеки, глаза сверкают, кровь легче обращается в жилах, она увеличивает силы, уравновешивает всего человека. Больному радость часто бывает самым целительным лекарством, и я не знаю никого, кому бы она могла повредить.