Мика Валтари - Тайна царствия Страница 37

– Ты даже не принадлежишь к сынам Израиля, – с презрением заметил Фома. – Однако ты пришил к своему плащу фалды новообращенного. По правде говоря, я никогда бы не понял, зачем ты так настойчиво шпионишь за нами, если бы не догадывался о твоих намерениях; только не думай, что я не знаю о том, что ты был гостем прокуратора в Антонийской крепости, так вот: тебе хочется, чтобы мы угодили в твою ловушку и заговорили – тогда нас смогут распять или забросать камнями у стены!

Сжимая свои узловатые пальцы, он продолжал, обеспокоенно поглядывая по сторонам:

– Ты когда-нибудь видел как забрасывают камнями человека? Я – да! И не хотел бы испытать подобное на собственной шкуре, особенно теперь, когда он мертв, будь он в своей могиле или где-нибудь в другом месте!

– Зачем же ты тогда остаешься в Иерусалиме? – спросил я таким же резким тоном – Если все обстоит так, как ты говоришь, убирайся отсюда! Возвращайся к себе, принимайся за прежнюю работу и перестань ворчать! Чего же ты ждешь?

Он потупил взор, как это делает человек, издавна привыкший гнуть хребет при звуке властного голоса.

– Я не могу уйти отсюда один! – выкрикнул он в свою защиту, теребя полу плаща. – Если хочешь знать – мы понапрасну теряем время: ожидаем здесь чего-то ссоримся, не можем ни на что решиться и прийти к согласию. В тысячу раз безопаснее было бы укрыться в пустыне, а затем разойтись по домам.

Иоанн посмотрел на него своим светлым, как родниковая вода. взглядом:

– С тех пор как ты стал избранным, у тебя больше нет дома! Ты сам забросил свое прежнее дело: вспомни, что он сказал: «Тот, кто взялся за плуг и оглядывается назад, недостоин царствия». О Фома, мы не сможем никогда вернуться к своей прежней жизни!

– А какое оно, его царство? – с нетерпением спросил я.

Однако Фома презрительно тряхнул головой и сказал:

– Могу лишь с уверенностью сказать, что он оказался совсем не таким, каким мы его себе представляли!

Не скрывая своего бессильного раздражения, он опять ударил кулаком в раскрытую ладонь.

– Разве я тоже не собирался продать свой плащ и купить меч? – воскликнул он – И разве я не жаждал умереть вместе с ним и ради него? Да сжалится над нами Бог! Будучи человеческим сыном, он обладал силой и возможностью творить на этой земле все, что ему захочется, а потом вздумал принести себя в жертву, словно беззащитный ягненок, покинув нас на произвол судьбы! Теперь мы не знаем, во что нам верить и куда идти. Когда человека забрасывают камнями, у него изо рта течет кровь, а из носа – кровавые сопли; он орет, плачет, он не в силах сдержать экскременты, которые извергаются из него, до тех пор пока он не перестанет дышать. К чему дожидаться подобного, если его больше нет среди нас?

Иоанн осторожно потрогал его за плечо.

– В час истинны мы все оказались слишком слабы, – твердым голосом произнес он, – но не забывай, что он обещал нам хранителя.

Фома грубо его оттолкнул, словно тот выдал какую-то тайну, и затараторил скороговоркой, чтобы сменить тему:

– Как же ты болтлив, Иоанн! Сразу видно, что тебе не ведома жестокость жизни! Ты был любимчиком своего отца и вместе с братом привык приказывать взрослым мужчинам; я же последовал за Иисусом, когда он обратился ко мне от имени всех тех, кто живет согбенным под непосильным грузом, и я не могу понять, какую радость может им доставить эта бессмысленная смерть. Я лишь вижу, что она сделала из него и из нас посмешище в глазах синедриона и римлян.

Мне врезались в память слова Иоанна о хранителе.

– Ты что-то говорил о вашем защитнике? – спросил я, обернувшись к нему.

Иоанн бесхитростно взглянул на меня.

– Я ничего из этого не понял и не знаю, что это могло бы значить, но я верю его слову. Как ты и сам предполагаешь, что-то должно произойти, поэтому мы пока остаемся в Иерусалиме.

Оба ученика Иисуса обменялись долгим взглядом, их лица были настолько различны, насколько могут отличаться лица двух людей. Но все же в них было что-то общее, их объединяла какая-то схожесть, несмотря на обидные слова Фомы; и пока они так молчали, я почувствовал, что исключен из их круга. До меня лишь теперь дошел смысл слов Марии из Магдалы об этих избранниках. Мне показалось, что я смогу узнать их лица среди тысячи других, настолько они отличались от всех остальных, и теперь я был уверен, что смогу найти других его учеников, которые опасались встречи со мной.

Установилось молчание: я понял, что несмотря на доброе отношение ко мне со стороны Иоанна, я оставался для них чужаком, и меня охватило отчаяние.

– Я не собираюсь причинять вам никакого зла, – сказал я. Я не иудей, не проходил обрезания и не собираюсь стать новообращенным. Но мне рассказывали, что он не отрекался от самаритян, презираемых сыновьями Израиля, он исцелил даже слугу одного галилейского центуриона, потому что римлянин уверовал в него. Я тоже верю в его силу и власть и убежден, что он по-прежнему жив и еще к нам вернется. Если это случится, умоляю вас не бросать меня во мраке. Клянусь, я не причиню ему зла! Кроме того, как может человек навредить тому, кто воскрес из мертвых, восстал из гроба и проходит через закрытые двери? Вам я тоже не доставлю неприятностей, наоборот – помогу, чем смогу. Я живу в доме галантерейщика Карантеса, возле дворца Асмонидов; я богат и передам вам все свое состояние, если это необходимо.

– Докажи! – сказал Фома, протянув большую мозолистую руку.

– Такая помощь нам совершенно не нужна, по крайней мере сейчас, – остановил его Иоанн – Мои родственники богаты, и у Матфея найдутся кое-какие деньги; кроме того, в дороге нам помогали богатые покровители Иисуса, иначе мы не смогли бы следовать за ним. По правде говоря, мы не нуждаемся ни в хлебе, ни в одежде, а лишь в том, что он один способен нам дать. Если он опять вернется, я вспомню о тебе, но мы не можем доверить чужому человеку тайны, которые он передал нам.

Фома оборвал его на полуслове:

– Мне кажется, мы напрасно послушали Марию! Любопытство этого чужестранца не стоит того!

Затем, обращаясь ко мне, он пригрозил:

– Знай же, что когда мы были с ним, мы обладали силой исцелять больных и изгонять демонов; даже теперь, когда мы утратили часть этой силы, тебе следовало бы быть с нами поосторожнее! Знаешь ли ты, что лишь тот, которого мы выбирали, мог приближаться к нему? И если один из Двенадцати оказался предателем, то как же доверять чужому человеку?

– Я не боюсь, – ответил я, – Еще никогда он не использовал силу для того, чтобы обрушиться на своих врагов, так как же он применит ее против человека, который ищет путь к нему?!

– Ты думаешь, что все знаешь? – съехидничал Фома. – А тебе не рассказывали, как он в ярости проклял фиговое дерево, на котором, несмотря на обильную листву, не было и единого спелого плода, и оно сразу же усохло на наших глазах? И не забудь: тогда время спелых фиг еще не наступило.

Иоанн добавил:

– Это, конечно же, одна из ого притч, смысл которой мы не поняли.

– Притчами он говорил с толпой, а нам все объяснял! – прервал его Фома. – Каким чудом нам удалось бы понять его сейчас, если мы не поняли тогда? Вперед! Лучше без промедления уехать отсюда!

Его угрозы и нежелание иметь со мной дело возымели обратное действие и придали мне смелости.

– Да будет так! Сожалею, что помешал вам! Я выехал из Александрии в поисках повелителя мира, о приходе на землю которого гласили пророки не только Израиля, но и многих других стран; соединение звезд, сообщающее о его рождении, наблюдали и в Риме, и а Халдее и в Греции! Я нашел этого повелителя мира в лице Иисуса из Назарета, которого распяли как иудейского царя, и я присутствовал при его тяжелой кончине; его царство, конечно же, отличается от того, что я себе представлял и, по всей видимости, от ваших собственных представлений, однако мне кажется, что у вас нет никакого права запретить мне продолжать его поиски, а воскресение Иисуса доказывает существование этого царства.

Таковы были мои слова. Меня охватило чувство отчаяния, и горькие слезы разочарования обожгли глаза; отвернувшись, чтобы скрыть свое лицо, я словно сквозь дымку видел большую комнату, углы которой были погружены в полумрак. На какой-то миг я ощутил, что должно произойти что-то необычное, как в доме Лазаря, только теперь это был не сон, а совершенная явь. Меня охватило непреодолимое желание призвать на помощь Иисуса, во весь голос произнеся его имя, как тогда, когда камень в руках нищего превратился в сыр; однако я не посмел сделать это в присутствии двух человек, которые, несмотря на неуверенность и колебания, могли знать о нем больше меня, которым их Учитель, конечно же, поведал свою тайну, прежде чем отправиться навстречу смерти – она по одной лишь ему известной причине должна была завершить его земной путь и смысл ее его ученики еще не поняли.

Итак, я не решился произнести его имени и униженно промолвил:

– Да пребудет с вами мир!