А. Сахаров (редактор) - Екатерина Великая (Том 1) Страница 37

Впрочем, сидючи за время гнева Елизаветы Петровны в одиночестве, разве Фике не читала историй просвещённых стран? Или Елизавета Английская не расправилась с Марией Стюарт? И найдутся и теперь «верные сыны» России, сделают что угодно – за её ласку. За улыбку. За милость. За пожалование крепостными. Только прикажи… – Или – приказать?

Полная такими государственными мыслями, задремала императрица. Пробудилась, когда её трясла за плечо княгиня Дашкова.

– Государыня, – улыбалась она, – уже утро. Вставайте! Выступаем!

Впрочем, всё было кончено. Уже в шестом часу утра Алексей Орлов с конной гвардией был в Петергофе. Подскакали они – видят – на плацу голштинцы занимаются прусской шагистикой, ходят гусиным шагом, носок тянут. Их человек до тысячи похватали, избили, оружие поломали, самих заперли под охрану в сарай.

К полудню подошли и полки. Полковник Преображенского полка Фике у «Монплезира» ловко спешилась. Побежала в свою спальню… Камер-лакеи да камер-дамы испуганно кланяются, а розовое платье как лежало, так и лежит у туалета. Ждёт хозяйку. А хозяйке – некогда…

Бивак задымился теперь среди подстриженных на версальский манер деревьев, среди боскетов и беседок, солдаты вёдрами таскали воду из бронзовых фонтанов, варили щи да кашу.

В «Монплезире» собрался почти весь двор. И из Ораниенбаума от Петра Фёдоровича пришло письмо карандашом на синей бумаге. Привёз его генерал Измайлов.[71]

Пишет император, что готов отказаться от престола, что готов уехать в свою Голштинию. Просит его не убивать. Просит сумму денег, приличную «его положению». Просит отпустить с ним Лизку Воронцову да Гудовича.

Прочтя, Екатерина Алексеевна пожала плечами, передала бумагу через плечо назад Панину, стоявшему за её креслом.

– Что делать, Никита Иваныч?

Никита Иваныч стал читать, поправляя очки.

– Ваше величество! – сказал генерал Измайлов. Он стоял тут же. – Дозвольте вас спросить – честный я человек или нет? Верите вы мне?

Как могла Фике ему верить, когда она никому, кроме как самой себе да королю Прусскому, не верила! Но ответить «не верю» нельзя: это значило бы отрезать у человека какую-то надежду, а он, видно, на что-то надеется. Ишь лисья выбритая дворянская мордочка так и юлит, смотрит завистливо на вельмож, которые уже успели перевернуться. И ему тоже хочется.

– Верю, генерал! – ответила Фике проникновенно.

– Ваше величество! – говорит, волнуясь, Измайлов. – Я – я обещаю, что привезу вам императора после формального его отречения. Я – я человек честный!

Честный человек знал, что говорил: он видел, что творилось в Ораниенбауме после того, как адмирал Талызин не позволил императору высадиться с корабля в Кронштадте. Петра теперь голыми руками взять можно.

Честного человека и командировали в Ораниенбаум. И не прошло двух часов, как в большой карете с гербами на дверцах, с занавешенными окошками, окружённой конными гвардейцами, генерал Измайлов привёз в Петергоф императора Петра Третьего. Впереди скакал Алексей Орлов, а в его конвое выделялся молодостью, ловкостью, красотой молодой капрал Потёмкин.[72]

– Никита Иваныч! – приказала Панину императрица, вынув из кармана преображенского мундира кружевной платочек и приложив его к глазам. – Видеть его не могу! Не могу! Примите вы его! И непременно – формальное отречение.

Она удалилась в свою спальню. Так же за окнами немолчно плескали фонтаны. Так же кричали резким голосом павлины. Так же утробно ворковали сытые дворцовые голуби… Но сколько событий!

Медленно тянется время. Целый час. Дверь наконец распахнулась, и вошёл Панин, скромный, тихий, учтивый, в очках. Учитель её сына – Павла Петровича.

Императрица сидела у постели.

«Словно покойная Елизавета Петровна!» – отметил Панин. Поклонился и подал бумагу:

– Ваше величество! Отречение императора!

Схватила Фике бумагу, прочитала. Наконец-то! Наконец-то она единственная хозяйка великой страны. Тридцатипятимиллионного народа. Первая помещица-дворянка. Поднявши одну бровь, надменно спросила:

– А что он для себя просит?

– Просится жить в Ропше… В своём имении. Ему там нравится…

– В Ропше? Хорошо! Пусть живёт… Пока… А охранять его мы прикажем…

Прищурив глаза, она смотрела в окно. Среди зелёной лужайки плескался, бил, струился, сверкал водой и бронзой фонтан в виде короны.

– …Алексею Григорьевичу Орлову… Он человек спокойный.

Алексей Григорьевич в это время как раз освежал себя в буфете кружкой пива после волнующей своей поездки. Григорий Григорьевич стоял тут же.

– Ну и умора, – смеялся Алексей, – одно слово… Петька-то плачет, трясётся. За Лизавету всё просит. В Ропшу ему надо…

– Брат, – сказал, понизив голос, Григорий, – Катя мне давеча сказывала, как ты поехал… Тебе его охранять придётся. Так ты его так охрани, чтоб мне на Кате жениться можно было… Понятно?

– Понимаю! Тогда, значит, все мы, Орловы-братья, в великие князья выйдем? Так, что ли? А ты?

– Посмотрим, – самодовольно улыбнувшись, ответил Григорий.

Скоро большая карета с византийским орлом на двери, с опущенными шторками повезла Петра Фёдоровича на мызу Ропша, за 25 вёрст от Петергофа. Возле кареты скакали Алексей Орлов, князь Барятинский, капитан Пассек, полковник Баскаков, капрал Григорий Потёмкин да ещё конногренадеры.

А императрица Фике вернулась в Петербург. Дел было много.

Перебралась теперь в Зимний дворец, заняла там покои в восточном крыле, выходящие окнами на Неву. Восстановила порядок во дворце – нельзя же было пускать туда подлый народ, как это было в первый день переворота! Надо было приниматься за дела. И Екатерина целые дни проводила в кабинете за небольшим письменным столом красного дерева с бронзой.

И в этом кабинете, а не в соседней аудиенц-зале, Фике приняла на второй же день после восшествия своего прусского посланника барона Гольца: обстановка должна была располагать к интимности.

Барон Гольц подошёл к её руке, остановился в поклоне и посмотрел в лицо императрице. Она сидела, светло, ясно улыбаясь, повернувшись к нему из кресла, играя лебединым пером. «Государыня всё время работает!» – так и говорила эта поза.

«Тут уж не придётся скакать на одной ножке и толкать друг друга под зад коленкой!» – подумал Гольц.

Он поздравил императрицу со счастливым событием, и та ответила ему кивком головы и тёплым, весёлым взглядом.

– Где же теперь государь? – спросил Гольц. – Его величеству моему королю будет угодно знать это!

– О, здесь нет секрета! Государь, как мне сегодня доложили, немного занемог, но в общем чувствует себя хорошо. Он в Ропше, на своей мызе… Всё зависит от него самого… Как жаль, что он не сумел установить добрых отношений со своим народом!

– Но как же ваше величество смотрит на будущие отношения с Пруссией и с его величеством прусским королём?

– Барон, я буду совершенно откровенна с вами! Нам нельзя иметь недоговорённостей. Я со своей стороны сделаю всё, чтобы сохранить прежнюю нашу старую дружбу с его величеством… Все условия заключённого мира остаются в полной силе. Пусть его величество будет совершенно спокоен: королю не придётся ссориться со мной… Я уже указала графу Чернышёву в Париже заявить об этом его величеству. Больше того. Мне было донесено, что в последнее время фельдмаршал Салтыков стал всюду в Пруссии снимать прусское управление и заменять его русским. Да, сие с условиями мира совершенно не согласно. И мною уже подписан указ Салтыкову: всю Пруссию немедленно от нашего её занятия освободить… Мирный договор – это генеральный план наших будущих отношений! А потом, Богу помогающу, умрёт Август Саксонский, король Польский, и мы с королём Прусским Польшу умиротворим…

– Каким образом, ваше величество?

– Хм! – улыбнулась Екатерина Алексеевна. – Умиротворить Польшу – это значит разделить её… Дать её шляхте не одного, а нескольких королей. И отсюда вы, барон, можете видеть, как мы твёрдо наше слово держим. Сообщите о сём его величеству королю…

Барон Гольц возвращался из дворца совершенно восхищённым, очарованным. «Великая женщина! – думал он. – Она мудрая. С ней куда легче иметь дело, чем с её супругом… Как будет доволен его величество. И правда, его величество всегда ожидал, что такой переворот может случиться. Он же предупреждал самого императора Петра – но как умно, как тактично предупреждал! Предупреждал так, что эти предупреждения не повредили его супруге… Какая мудрость! И так для Пруссии будет спокойнее. Никаких походов в Данию, никаких скандалов в Европе…»

После того как Гольц откланялся, императрица схватила листок бумаги и тут же написала фельдмаршалу Салтыкову.

«Граф Пётр Семёнович! Получите указ об освобождении Пруссии нашими войсками, извольте во внимание принять, что такова политика и что его нужно исполнять без особого внимания.