Елизавета Дворецкая - Ольга, княгиня русской дружины Страница 38

– Тебя ведь зовут Хальвдан?

– В Киеве меня обычно зовут Алдан, но это то же самое. А ты, наверное, понимаешь северный язык, если запомнила имя?

– Я знаю северный язык, на нем говорила моя мать. Помню, в Киеве был один Алдан, боярин. Ты не в родстве с ним?

– Нет, в этой стране у меня нет родни. Тем более столь знатной. Ты можешь спокойно не обращать на меня внимания.

Против воли я улыбнулась:

– Какой ты странный человек! Любой другой сказал бы, что, возможно, он и состоит в дальнем родстве с тем боярином Алданом, и не стал бы отказываться от внимания княгини. А еще, помню, ты сказал в гриднице, что не хочешь славы и богатства. Почему? Не думала, что в дружинах найдутся люди, уклоняющиеся от того, за чем все прочие гоняются.

– О, королева, я не так скромен, как ты думаешь. Я желаю большего, чем слава и богатство.

– Чего же? Что может быть лучше славы и богатства – ну, для вас, для мужчин?

– Новая жизнь.

– Новая жизнь?

– Да. Когда-нибудь каждому придется умереть. И каждый хочет попасть в Валгаллу – я тоже говорю о мужчинах. Но в палатах Одина уже не будет иного занятия, кроме как тысячу лет подряд хвастать своими подвигами и сражаться каждую ночь все с теми же людьми, с которыми сидишь за столом. А на это обречен каждый, кто при жизни успеет стяжать славу. Пока человека помнят, он никуда не денется из Валгаллы и будет обречен на бездействие. А когда его забудут, он получит свободу родиться вновь. И проживет новую жизнь, вместо того чтобы тысячу лет вспоминать ту, старую. А потом еще раз. Мне сдается, это куда веселее, чем каждый день глодать кости все того же вепря. Того же самого вепря, каждый день поедать заново! Разве это не скучно, а, дроттнинг? Думаю, уже через пару месяцев на него и смотреть будет противно!

Я засмеялась.

– Тебя послушать, так все они дураки – Харальд Боезуб и все ему подобные.

– Ну, я не стал бы так говорить. Они выбрали это. А я выберу другое.

– А откуда ты знаешь, что нужно быть забытым, чтобы родиться вновь?

– Мне рассказал это Один. Однажды я видел его во сне.

Я вытаращила глаза, не зная, поверить или принять за шутку. Один не является всем подряд!

– Поэтому я стараюсь не задерживаться на одном месте, – добавил он. – Малознакомого человека легче забывают.

– Не у каждого бывает столько славы, чтобы приходилось от нее убегать!

– Алдан, я вижу, у тебя дело пошло на лад! – вдруг раздался рядом насмешливый голос.

В трех шагах от нас стоял Эллиди, выпятив живот, из-под которого почти не видно было его знаменитого пояса с угорскими бляшками.

– Не думаю, что, когда дойдет до дележа, тебе и правду отдадут княгиню, хотя бы даже ты ее и привез! – продолжал он. – Так что нахлобучивай свой жбан и ступай на место!

Кровь бросилась мне в лицо; я отвернулась и поспешно пошла к спуску с боевого хода. Что он себе вообразил, этот толстяк! Что я здесь… я, древлянская княгиня, пришла сюда заигрывать с чужим хирдманом?

Но сама виновата: заболталась. От Алдана веяло таким спокойствием и уверенностью, что, разговаривая с ним, я позабыла свои тревоги и неприятные мысли. Будто он закрыл за мной дверь, оставив их выть и биться снаружи.

Но теперь они вновь на меня набросились. Сегодня Володиславу передали слова Мистины. Завтра уже должно что-то произойти! Сколько может продолжаться это противостояние, этот плен? Когда уже, ёжкина кость, я наконец вернусь к моим детям!

Ночь и утро прошли тихо. Скотину снова выгнали на выпас; все напряженно вслушивались, но тревожного звука рога, оповещавшего о новом нападении, не было.

Около полудня прибежал отрок звать Мистину.

– Идут! Древляне идут!

С заборола было видно, как на тропе со стороны Коростеня показалось шествие. Возглавлял его всадник: не Володислав, как можно было ожидать, а Маломир. Молодой князь все же не нашел в себе сил склонить голову и забрать назад свои слова. Маломир ехал шагом, двое отроков вели коня под уздцы, а следом выступали семеро старейшин: в длинных нарядных рубахах, с посохами, где в навершии была вырезана голова бородатого чура – знак их власти в роду как ближайших к дедам. Оружия ни при ком не было, лишь поясные ножи. Кмети продолжали пристально следить за опушкой, но больше никто не показывался.

Старцы приблизились; Мистина приказал открыть ворота и впустить их. Сам он ждал гостей, стоя перед воеводской избой; вокруг всей площадки теснились отроки и челядь, кто не ушел со стадом.

Когда гости вошли, ворота вновь закрыли. Маломир сошел с коня.

– Бужь жив, Свенельдич! Пришли мы поговорить с тобой о нашем деле.

– И ты будь жив. Я вас уже третий день жду. Идемте. Нам есть о чем поговорить.

В гриднице Мистина уселся на хозяйское место, вокруг него разместились старшие хирдманы, гости – напротив. Мистина по-прежнему был одет в белую «горевую сряду», но вид имел обычный: непринужденный и уверенный. Теперь даже белые простые одежды не принижали его, а выделяли, будто он был волхвом.

– Случился между нами раздор… – начал Маломир.

Казалось, он не может подобрать слов, хотя у него на это было немало времени.

– Я что-то такое слышал, – с показной учтивостью кивнул Мистина.

Он не так чтобы хотел над гостями посмеяться, но удержаться не смог.

– Надо бы решить его миром…

– В этом мы с тобой совершенно согласны! Не годится древлянам и руси, десять лет прожив в мире, теперь вдруг взять и рассориться!

– Так зачем же наших баб умыкнул? – не выдержал Найден. – Что ты, ворог нам, печенег?

– Ваш князь разорвал наше мирное докончание. И вы все видели это своими глазами. Ну а раз у нас больше нет мира, нельзя и нас обвинять, если мы вели себя не очень мирно. Мы всего лишь хотели напомнить, как опасно разрывать договор без причины. Тогда ведь и другие начинают делать что хотят.

– Давайте не будем считать договор разорванным, – произнес Маломир. – Мой братанич… погорячился. Он все же еще молод… Разорвать договор имеет право только общее вече Деревляни.

– Вот теперь я слышу разумные речи! Что же ты сразу не сказал этого твоему братаничу? Тогда ему не пришлось бы отряхивать от пыли свою шапку…

– А его людям – наяривать наших коз вместо своих баб, – буркнул Эльдьярн.

Отроки сдавленно засмеялись, древляне переменились в лице, а Мистина и бровью не повел.

– Верни нам наших жен, – Маломир тоже это услышал, – и мы дадим обет не рушить дружбы… пока не соберем вече и не встретимся с Ингорем.

– Это более разумное предложение, чем прежнее. Но вам придется подтвердить, что наш договор о дани в этот год еще будет исполняться. Любые перемены возможны только на другой год, после того как будет заключен новый договор.

– На этот год… мы не будем давать! – разгорячился Обренко, самый упрямый из стариков.

– Тогда мы в возмещение убытков оставим себе ваших жен. Там есть несколько совсем молодых – хазары дорого за них дадут. Вообразите только, какая слава пойдет о древлянах, если их молодую княгиню при живом муже продадут за Хвалынское море!

– Помолчи, Обренко! – махнул на того Маломир. – Если этот год договор в силе, так и дань будет прежняя.

– По черной кунице с дыма.

– По черной. С дыма.

– Стало быть, завтра ждите нас на Святой горе. Я хочу услышать то же самое перед вашими богами и чурами. У них хорошая память, они пригодятся нам как послухи, если что. И тогда завтра же ваши жены будут отпущены без малейшего урона для чести. Мы даже сами их привезем на то место, откуда взяли.

Следующий день выдался долгим и беспокойным. С утра мы томились: сегодня наше заточение должно было закончиться. Прошло всего три дня, но нам казалось, что мы в плену уже три месяца: бабы стосковались по детям и внукам, волновались о брошенных хозяйствах и прерванных зажинках. Рожь перестаивала; нужно было жать, пока зерно не посыпалось, но никто не решался браться за серпы. Благословение богов не получено, наоборот, Перун и Велес могут быть оскорблены, и теперь все с удвоенным нетерпением ждали, когда княгиня вернется и закончит обряд.

Перед полуднем Мистина с частью дружины ушел на Святую гору. Я не находила себе места. Меня била дрожь от мысли, что мужики не выдержат и нападут на русь: тогда всех нас, женщин, выбросят со стены с перерезанным горлом, но не сразу… К счастью, у Святой горы собрались мужья, братья и сыновья моих товарок, которые увидеть их живыми хотели больше, чем немедленно отомстить за обиду.

Мистина вернулся невредим.

– Ну что, велеть оседлать коней и отвезти вас на поле, откуда взяли? – спросил он у меня.

– Мы сами дойдем. – Я уже бродила по двору перед воротами, и мои бабы со мной.

– Ну, ступайте! – Он махнул отрокам у ворот.

На глаза мне попался Алдан в его потертой полосатой рубахе. Мелькнула мысль: сказать ему на прощание, что я постараюсь побыстрее его забыть? Но не стала: незачем мне разговаривать с ним на глазах у баб и Мистининой дружины. Однако он так посмотрел на меня: спокойно и приветливо, будто и сам понял, что я хотела сказать. Удивительный все-таки человек. Истинный воин и в то же время так не похож на всех этих буйных, тщеславных и жадных горлопанов…