Степан Злобин - Степан Разин Страница 38

И вдруг атамана словно кольнуло в сердце.

– Марья! Ты?! – как в прошлую встречу, невольно воскликнул он, придержав коня, и сам удивился тому, сколь взволновала его эта встреча. Все это время он ни разу не вспомнил о ней. Ее для него словно не было никогда – так она позабылась.

Стрельчиха зарделась. Темный румянец густой волной окатил ее щеки.

– Я! – вызывающе сказала она. Искры сверкнули в ее глазах и скрылись за ресницами.

– Что же, забыла меня? – спросил Разин.

– А я ныне мужня жена! – бойко ответила Маша, но голос ее задрожал.

– На что тебе муж! – возразил атаман, даже и не спросив, за кого она вышла.

– Как – на что! Муж – он муж! – оправившись, усмехнулась стрельчиха. – Детей ему стану рожать!

– Покину я Астрахань скоро, – сказал Степан, уже уверенный в том, что каждое слово его западает ей в сердце. – Ты загодя приходи на мой струг. Караульный казак тебя впустит в шатер, там и жди. Придешь? – спросил он.

– Сам ведь знаешь, – шепнула она, взглянув ему прямо в глаза.

Степан возвратился на свой струг. Он сказал караульному впустить в шатер Машу, беречь ее.

На другой день приехал.

– Здесь?

– Не была, атаман, – потупясь, ответил караульный, словно от него зависело сделать так, чтобы Маша пришла.

И что-то случилось вдруг со Степаном, что он смертельно затосковал по ней. В тот же день к вечеру он снова наведался, не появилась ли Марья. Он не говорил о ней никому больше, но ходил и ездил по астраханским улицам, разыскивая ее в толпах прохожих.

– Степан Тимофеич, в верховьях народ тебя дожидает, – говорил ему Ус. – Не давать бы боярам времени войско собрать, скорее бы грянуть в верховья. Оставим тут казаков, чтобы город держать, а сами пойдем на Саратов, Самару. Ведаешь ты, сколь народу пристанет на пахотных землях!

И все уж как будто было готово к походу, но Степан Тимофеич не мог одолеть разгоревшейся страсти, покинуть Астрахань и уйти. Он искал причин для отсрочки похода то в болезни Василия Уса, словно тот должен был вот-вот на днях исцелиться от своего недуга, то в том, что дует верховой ветер и придется идти на веслах.

Каждый день приезжал он из города к Волге, подымался на струг, спрашивал караульного и, мрачный, тревожный, в досаде соскакивал в челн...

– Степан Тимофеич, аль в Астрахань хочешь боярское войско наждать на себя? Аль битвы с боярами устрашился?! – приступил к нему Ус. – Али, может, опять отрекаешься мужиков, то скажи. Я и сам, без тебя, со своими пойду в верховья. Мы ведь письма послали крестьянам, звали вставать на бояр. А теперь что же, сами под кочку?!

Степан, может быть, и еще искал бы повода для проволочки, но в эти дни казаки стали все чаще жаловаться на болезнь лошадей. Явился Еремеев, который стоял со своими конными и с табунами коней за Волгой.

– Батька, когда не хочешь без едина коня остаться, то надо отселе наскоре нам уходить; в траве, что ли, вред какой – что ни день кони падают!.. Которые были с конями в степи пастухи – и тоже хворают...

– Сколь же коней пало?

– Не мене с триста.

Степан привскочил.

– Да что ж ты, дитя, что ли, малое, Митька?! Какая же будет война без коней! Триста коней пало, а ты лишь теперь спохватился! Чего же ты до сих пор дожидал?!

– Помнишь, батька, Мурза осерчал на Василия. На прощанье кричал, что нам все равно на тех конях не ездить. А своих-то покинул, каких привел тебе в дар... С них началось... На них порча была, они первыми пали. Да поветрие, знать, на траву перешло, и ныне у нас не менее – с тысячу лошадей недугует. Мыслю, одно нам спасенье: угнать их в другие степи, на новые травы...

Перед угрозой остаться без конницы атаман позабыл свою страсть и тоску. В последний раз он проехал по улицам города и объявил наутро поход...

Все было готово, осталась последняя ночь. С рассветом челны и струги покидали низовья Волги. Но в эту самую ночь Василии совсем расхворался и не мог больше встать на ноги.

Степан сидел с вечера у него, осторожно старался отговорить его от похода. Ус и сам понимал, что ему не идти...

– Ты, Вася, Астрахань-город не любишь, знаю. А все же не кинь его. Астрахань – наша опора. В чьих руках я ее оставлю? Живи тут. Береги, держи ее крепче. Да Федор тебе пособит, вдвух держите, – говорил Степан Тимофеевич. – Прослышите, бьют нас, – все же, пока я вас сам не покличу, сидите тут, не лезьте ко мне на подмогу. Крепок тут город, велик. И море запрешь от бояр. Коли побьют меня воеводы, то и я сюда приберусь. Тут станем новые силы копить... Богдана на Украине паны не раз побивали, и хан изменял ему. Ну, кажись-кажись, вовсе конец. Ан кусок земли оставался, где отдышаться, оправиться можно. Оправимся – снова грянем...

– Чего-то ты, как перед смертью, заветы даешь, Степан! – покачал головою Ус, лежавший рядом с Разиным на ковре. Он приподнялся на локоть. – С таким-то сердцем, Степан Тимофеич, не ходят в дорогу, а то ведь и вправду тебя побьют!..

Ус потянулся к кувшину, налил вина в кубок, но рука не держала тяжести, он пролил вино на скатерть, расстеленную среди ковра. Федор Шелудяк, бывший третьим в этой ночной беседе, схватил горсть мелкой толченой соли, поспешно засыпал пятно.

– Дай-ка я наливать стану лучше, – с досадой сказал он Усу.

Василий молча отдал ему кувшин.

– Я с легкой душой выхожу на Волгу, Лавреич, – возразил атаман. – А все же надолго мы расстаемся. Мало ли что впереди. Не впервой мне с дворянами биться: на Украине бил их. Силы в проклятых много. Казны у них много, пушек, мушкетов. Не сразу-то их одолеешь. А к нам-то народ без ружья идет. Людей бы хватило, а ружей где взять? Народ приходить к вам станет – вы всех принимайте, копите людей. К ружью обучайте. Кто лишний – ко мне в верховья их шлите... Да еще ты, Василий, за своими гляди: ковры азиатские дюже полюбят, скатерти шитые. Иному ведь скатерть станет и друга дороже...

Шелудяк покосился на кучку соли, которой засыпал пятно, покраснел.

– Про меня ты, батька? – спросил он.

– А хотя про тебя, – согласился Разин. – Другой ведь в лаптищах к тебе приберется, Федор. Ведь ты атаман. К тебе всякие люди пойдут. А ты устрашишься: ковры, мол, загадят – в сенцы лишь пустишь!.. Таков атаман от народа ушел, во дворяне залез!..

– Я мужик, Степан Тимофеич, мужицкого званья не гнушаюсь, а что живу в воеводском доме... – вспыхнул Василий.

– Не про тебя я, Василий! Я Федьке сказал. Вижу, он полюбил ковры-то!.. И ты не мужик уж больше, Василий. Ныне ты атаман великого Астраханского казачьего войска. Буде послов к тебе кто пришлет – и ты принимай атаманским обычаем: пусть тебя под руки есаулы к послам ведут, впереди бунчук несут, брусь на подушке... Шапки первый перед послами не скидывай, ног не труди, сиди, без нужды не вставай...

– Какие ж послы?! – засмеялся Ус, представив себя в таком важном виде.

– Ты Волгу держишь. Кизилбашцы наедут, станут проситься в Москву али в Нижний да на Дон. Ты им не груби, держись как хозяин. А ты, Федор, – повернулся Степан в сторону Шелудяка, – ты отнюдь их не грабь. Не поладите миром – велите домой им плыть. Не прежнее время. Мы ныне – хозяева астраханской земли. Нам разбой не пристал!.. Может, немцы каких земель через Дон приедут к кизилбашцам проситься. Их не пускайте. Пусть в Астрахани торгуют...

– Во здравье! – сказал Василий, подняв свой кубок.

– Нельзя ведь, Василий, тебе. Язвы хуже пойдут. Сказал тебе лекарь – нельзя, – остановил Степан.

– Да как же мне за удачу твою не удариться чаркой! – воскликнул Василий. – Ведь сам я идти хотел с тобой. Так хотел!.. Не судьба!..

Три кубка ударились над ковром. Атаманы пили.

Вошел Наумов.

– Тимофеич! Пора, – позвал он.

Степан встал с ковра, подтянул кушак...

Они сели в седла. Василий поехал их провожать в колымаге. Степан Тимофеевич ехал с ним рядом шажком, не спеша, чтобы поменьше трясло Василия и не так сильно мучили язвы.

Город лежал за мутной дымкой едва забрезжившего рассвета, но народ шел по улицам, поспешая. Женщины несли белые узелки, как на пасху. Все текло к берегу Волги, где уже стоял наготове к отплытию караван в две сотни стругов и бессчетное множество мелких челнов... Здесь слышался многоголосый говор, перекличка, крики людей, грузивших в струги последний припас.

Волга поблескивала свинцом, в который уже кое-где упали искры зорнего отблеска. Розовый отсвет окрасил и лица людей. Женщины обнимали в толпе мужей, уходящих в поход, совали им узелки с пирогами. Подъехало воза три с арбузами. Казаки их расхватали. Татары, хозяева этих возов, едва успевали без счета совать в кишени казацкие деньги...

Разин, Наумов, Чикмаз, Сукнин, старый Серебряков и Федор Шелудяк столпились возле Василия у городских ворот, глядя на то, как кончают грузить караван.

Ус держал Разина за руку своей горячей, костлявой рукой.

– Слышь, Степан Тимофеич, – вполголоса говорил Василий. – Ты теперь не казацкий донской атаман. Ты атаман народа всего, Руси атаман. Бойся, Степан, раздору. Казаки твои гордятся перед крестьянами. Не стало б беды от того. Не давай мужиков в обиду.