Евгений Анисимов - Афродита у власти: Царствование Елизаветы Петровны Страница 38

Более того, никто наверняка не мог сказать, в каком покое спит в данный момент государыня. Ни в одном дворце она никогда не имела постоянной спальни. Даже в любимом ею Царскосельском дворце не было особого помещения, где стояла бы кровать императрицы. Прекрасный знаток Екатерининского дворца в Царском Селе А.Н.Бенуа писал по этому поводу: «Ни одна из просмотренных нами описей не выясняет с безусловной достоверностью, где была расположена опочивальная императрицы… Один из документов даже ясно указывает на то, что Елизавета не всегда останавливалась в одном и том же месте, и это нам станет понятно, если мы еще раз вспомним об ее страхе перед ночным переворотом».

По-видимому, со страхами Елизаветы была связана ее подлинная страсть к перестройкам и изменению интерьера своих многочисленных и роскошных жилищ. Екатерина II, несколько преувеличивая, но все-таки отражая действительность, писала, что императрица «не выходила никогда из своих покоев на прогулку или в спектакль, без того, чтобы в них не произвести какой-нибудь перемены, хотя бы только перенести ее кровать с одного места комнаты на другое или из одной комнаты в другую, ибо она редко спала два дня подряд на том же месте; или же снимали перегородку, либо ставили новую; двери точно так же постоянно меняли места».

Кроме того, из дел Тайной канцелярии известно, что, приказывая передвинуть кровать или вынести ее в другую палату, внезапно переезжая ночевать из одного дворца в другой, императрица, женщина суеверная, боялась не только переворота, но также и порчи, колдовства, особенно после того, как однажды под ее кроватью нашли лягушачью кость, обернутую волосом — явные признаки работы колдуна, хотевшего «испортить» государыню.

Несомненно, Елизавета была религиозна, она с трепетом относилась к православным святыням. Она не только пела в церковном хоре, но и хорошо знала церковную службу, хранила у себя мощи святых и часто обращала к иконам свои молитвы. В отличие от отца, прославившегося разоблачением чудес, Елизавета была убеждена в их существовании. Как вспоминает Екатерина II, Елизавета Петровна «с большой набожностью… рассказывала, что некогда шведы осадили… (Тихвинский. — Е.А.) монастырь, но что небесный огонь прогнал их и что они побросали даже свою посуду». В Тихвин, на поклонение Тихвинской Божией Матери императрица совершала пешее паломничество.

Это любопытная сторона жизни Елизаветы. После долгого перерыва она восстановила традицию своего деда, царя Алексея Михайловича, ходить на богомолье от Москвы до Троице-Сергиева монастыря. Длинные (на неделю) семидесятиверстные летние походы босых русских богомольцев к обители Сергия Радонежского были тяжелы и благостны одновременно. Это были походы очищения, душевной подготовки к исповеди и искренней молитве в первейшей святыне Московской Руси. На дороге в Троицу, вдали от своих суетных, пожиравших душу дел, паломник преображался. Днем на пыльном тракте или в поле, на ночлеге в стогу под огромным черным небом он оставался один на один со своими мыслями, думал о прожитом, вел пристойные разговоры с такими же, как он, усталыми паломниками. Не каждому такой поход удавался. Как писал А.И.Куприн о купцах XIX века: «Идут-идут, а через пятнадцать дней оказываются у Яра. Нечистый не дает!» Точно так же, как и императрице Елизавете!

По традиции своих предков, выехав за последнюю заставу Москвы, она выходила из кареты и шла к Троице. Но что это была за паломница и что это были за паломничества! Вряд ли стоит говорить, что и при Елизавете свято соблюдалась русская традиция накануне визита высокого гостя прибрать и отремонтировать всё, на что может упасть его державный взор. Срочно ровняли ямы и выбоины, чинили мосты, городили заборы, за которыми прятались руины.

20 августа 1749 года генерал-адъютант императрицы сообщал московскому губернатору о намерении государыни посетить Воробьевы горы и Воскресенский монастырь и что «оттудо возвратно шествие иметь благоволила в ночи, [а так как] ночи темные, дороги не мостовые, каменистые и неровные и потому не без опасности обстоит во время шествия Ея императорского величества», того ради требовалось скорейше исправить дорогу, «косогоры сравнять и мосты худые вновь стелить или починить». Оказалось, что «в овраге чрез ручей мост не только при шествии Ея императорского величества, но и для партикулярных езд, вовсе негоден» (из повседневного журнала императрицы). Так что дорога, по которой хаживала на Троицу царица, была исправлена, починена, и всё движение по ней на это время прерывалось, а солдаты в шею гнали с дороги всех настоящих паломников и тех, кто ехал на телегах и верхом по своим делам. Елизавета Петровна двигалась в окружении блестящей свиты, любимцев и кавалеров. В 1728 году цесаревну сопровождал ее тогдашний любовник Александр Бутурлин, а став императрицей, она брала с собой Алексея Разумовского. Обычно Елизавета Петровна, наслаждаясь природой и приятным разговором с приближенными, проходила в день пять-десять километров.

Устав от паломнических трудов, государыня требовала отдыха. По взмаху изящной ручки придворный оберквартирмейстер приводил в действие всю мощь двигавшегося сзади обоза. Так, по велению царь-девицы в чистом поле возникали станы, «уметы», сказочные шатры, где были все мыслимые в то время удобства и развлечения. Начинался обед, при тостах палили пушки, шло веселье. Несколько дней царица отдыхала, развлекалась верховой ездой, охотой, а потом вновь выходила на Троицкую дорогу и двигалась по ней в той же великолепной и приятной компании дальше.

Иногда она вообще садилась в карету и возвращалась отдыхать в Москву или в один из своих подмосковных дворцов, посещала балы, смотрела, как в ее присутствии кадеты «в вольтажировании экзерцировались, також и на лапирах бились». О движении и остановках во время паломничества государыни делались записи в журнале путешествия примерно такого содержания: в девять часов государыня вышла к Троице из Мытищ, прошла четыре версты пешком до Малых Мытищ и «возвратно» в карете вернулась.

Спустя неделю-другую императрица приезжала на то место, до которого дошла накануне, и снова шла по дороге до следующего стана. Такие походы на богомолье могли продолжаться неделями и месяцами. И не надо обвинять богобоязненную царицу в ханжестве и лицемерии: она искренне верила в Бога, но идти в Троицу таким образом ей было удобнее, таков был ее каприз.

Государыня известна как женщина если не образованная, то грамотная. Она бегло говорила на разных языках. Есть свидетельства, что она читала французские книжки. В те времена французская литература с ее романами о пастухах и пастушках была главной утехой книгочеев — ведь отечественная литература только что нарождалась, и книг на русском, которые можно было не изучать, а читать, лежа на боку, почти не было. У Елизаветы Петровны собралась библиотека. Книги из собрания императрицы хранились в фондах Библиотеки Академии наук. После страшного пожара 1988 года в сгоревшем хранилище, в черной груде обугленных книг, пепла и мокрой грязи автор этих строк подобрал обложку одной из них. Некогда изящный переплет свиной кожи не выдержал натиска огня, воды и пара и сварился — сжался и скрючился. Но золотой вензель императрицы и двуглавый орел под ним все же сохранились и нарядно сияли среди этого леденящего душу книжного Чернобыля. Возможно, что когда-то эту книгу держала в руках государыня. Некий любознательный современник, видевший императрицу во время ее поездки по Эстляндии в 1746 году, вспоминает, что он подошел к карете государыни так близко, что рассмотрел лежавшую в ней книгу на французском языке. Трудно представить, чтобы Алексей Разумовский, ехавший с Елизаветой в той же карете, открывал книгу, да еще иностранную. Читала ее, очевидно, Елизавета.

Грамоте Елизавета была обучена еще в детстве, и в истории сохранился устойчивый (хотя и непроверенный) слух о том, что она все время расписывалась за свою неграмотную мать, императрицу Екатерину I. Из части публикаций документов, к которым прикасалась рука государыни, нам известно, что Елизавета писала с ошибками: «зафтре», «трох тысечь», «снаешь» (в смысле «знаешь»). Но в те времена не устоявшихся еще норм русского языка так писали и люди вполне образованные.

Воспроизводимый же в иллюстрации текст, написанный рукой государыни, вполне грамотен (знаки препинания — современные): «Друг мой, Михайла Ларивонович! За писание ваше благодарствую, и без ласкательства, но изтинно с радостию оные, как от вас, так и от дражайшей сва(т)ишки моей Анне Карловне получа, оными радовалася и желаю всем сердцем, чтоб как туда, так и возвращающи во всяком благополучии вас видеть…» и т. д. Короче, Елизавета была значительно грамотнее своего великого отца, который даже так писать не мог. Она была явно человеком способным, и году в 1727-м один из дипломатов с удивлением писал: «Она… владеет многими языками, как то: русским, шведским, немецким и французским, и это тем удивительнее, что в детстве была окружена дурными людьми, которые ее почти ничему не учили».