Рудольф Баландин - Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно Страница 38

Или великая догадка о существовании атомов:

…существуют такие тела, что и прочны и вечны.Это — вещей семена и начала в учении нашем,То, из чего получился весь мир, существующий ныне.

Не только материализм, но и атеизм Лукреция был близок духу эпохи Возрождения:

…учу я великому знанью, стараясьДух человека извлечь из тенет религии тесных.

Освобождение человеческой мысли, свобода поисков и сомнений, преодоление религиозных предрассудков оба мыслителя — Лукреций и Бруно — понимали сходно. Они считали, что

…безобразно влачиласьЖизнь людей на земле под религии тягостным гнетом.

Но человек не может, не должен мириться с духовными оковами, стремясь к познанию природы:

Силой духа живой одержал он победу, и вышелОн далеко за пределы ограды огненной мира,По безграничным пройдя своей мыслью и духом пространствам.

Философские взгляды материалистов античности на природу, прозвучавшие в поэме Лукреция, были близки Джордано Бруно. Однако он не только возродил их, но и развил, более доказательно сформулировал, используя научные достижения своего времени.

И еще: в своем учении Бруно соединил в единое целое природу и бога, материю и дух. Исходя из этого он не считал нужным рассматривать важную философскую проблему о первичности материи или сознания: нет материи без сознания, нет сознания без материи — так полагал Бруно.

Представления о безграничности Вселенной, об атомах, о несотворимости из ничего встречаются у Демокрита и Эпикура. Правда, этика Эпикура не устраивала Ноланца. Мог ли он согласиться с таким утверждением: «Голос плоти — не голодать, не жаждать, не зябнуть. У кого есть это и кто надеется иметь это в будущем, тот даже с Зевсом может поспорить о счастье»?

На этот счет у Бруно было свое мнение, сходное с мыслью Гераклита: «Если бы счастьем было услаждение тела, счастливыми назвали бы мы быков, когда они находят горох для еды».

В ноланской философии отразились идеи Платона и его более поздних (через полтысячелетие) последователей — Плотина и Прокла. Учение о Едином можно, например, передать словами Прокла: «Всякое множество тем или иным образом причастно единому». Более детально оно было изложено Плотином. Он особо писал «О природе, созерцании и едином». По его утверждению: «Единое есть все и ничто, ибо начало всего не есть все, но все — его, ибо все как бы возвращается к нему…»

Иногда в своих рассуждениях Бруно близок, скажем, Платону не только потому, что мыслит сходно, имеет сходные убеждения и склад ума. Бруно, подобно Платону, не был аскетом, отшельником, противником «плотской любви». Но превыше всего ставил любовь духовную, а выше того — стремление к истине, красоте, творчеству — героический энтузиазм. В этом у них, можно сказать, было сходство взгляда на суть жизни человека.

Ноланца вдохновлял образ Сократа, мастерски воссозданный Платоном. Героическая смерть Сократа могла быть примером для любого мыслителя. Вспомним слова Сократа, приговоренного судьями к казни: «Избегнуть смерти не трудно, афиняне, а вот что гораздо труднее — избегнуть нравственной порчи… Я ухожу отсюда, приговоренный вами к смерти, а они уходят, уличенные правдой в злодействе и несправедливости».

«Если вы думаете, что, умерщвляя людей, вы заставите их не порицать вас за то, что вы живете неправильно, то вы заблуждаетесь, — говорил Бруно инквизиторам. — Такой способ самозащиты и ненадежен, и нехорош, а вот вам способ самый хороший и самый легкий: не затыкать рта другим, а самим стараться быть как можно лучше».

В словах Ноланца, сказанных почти два тысячелетия спустя, слышатся мысли Сократа. Обоих обвиняли в безверии, скептицизме. Но это была, в сущности, формальность. С Сократом расправились власть имущие за то, что он подрывал их авторитет. Примерно такая же причина вызвала и осуждение Ноланца. Ведь он никогда явно не отрицал религию и не опровергал идею бога; соединял бога с природой, а религии придавал самый возвышенный смысл…

Вот тут и коренилась главная опасность его воззрений для представителей церковной власти. Поклонение возвышенным идеям — если оно искреннее — предполагает презрение и отрицание низменных взглядов и поступков, формальностей, лицемерия. Этим утверждается свобода мнений и сомнений, непримиримая критика и непризнание божественности римской церкви и ее главы, «наместника бога на Земле».

Соединяя бога с вечной и бесконечной природой, Бруно этим отрицал бытие бога-творца. Не верил он и в божественность Иисуса Христа, в его исключительность во Вселенной.

Последовательные платоники растворяли природу в боге, признавая мировой разум первичным. Ноланец вовсе отказался от деления на нечто первичное и вторичное, главное и подчиненное. Для него существовало Единое. Но все-таки материальное воплощение Единого выглядело более внушительно. Небесные тела, атомы, круговороты веществ…

В таком разрушении триединства бога-отца, бога-сына и бога — святого духа и в пантеизме, смыкающем божественное и материальное, христианские теологи справедливо усмотрели атеизм. Тут бог становится неотличим от материи.

Если бы Ноланец повторял основные положения философии Платона, его вряд ли подвергли суду инквизиции и казни. Ведь учение Платона — идеалистическое. В этом оно не противоречит религиозным взглядам. Оно утверждает торжество и безмерное величие божества (пусть и понимаемого «по-язычески»). Интерес к Платону в эпоху Возрождения был очень велик и не являлся основанием для суровых церковных репрессий.

Бруно создал свою систему философии, совершив «разбег» длиной в два тысячелетия. Многое зная и на многих ссылаясь, он сумел остаться самим собой, сохранить индивидуальность и выразить ее в своем творчестве.

Это и стало завершением его блистательного лондонского периода жизни.

В мире идей он создал прекрасный воздушный замок. Но — увы! — жить в нем можно было только мысленно. Неотделимое от духа тело требовало хотя бы сносного убежища.

Глава шестая

Скитания

И вот опять он странник. И опять

Глядит он вдаль. Глаза блестят, но строго

Его лицо. Враги, вам не понять,

Что Бог есть свет. И он умрет за Бога.

Во время бури сметаются и увлекаются вихрем даже песок и гравий — не то что мелкие пылинки.

В периоды социальных бурь, крупных общественных неурядиц срываются с родимых земель многие тысячи людей. Они обречены на скитания. Не потому, что владеет ими «охота к перемене мест». Нет у них надежного пристанища. Нет тихой обители, где можно было бы спокойно переждать ненастье. Слишком изменчиво, неустойчиво все вокруг.

Возрождение — время великих перемен. Сопровождалось оно и великими кочевьями. Тут были, конечно, не переселения народов, но странствия — преимущественно вынужденные — многих замечательных незаурядных людей.

Бруно Ноланец не избежал этой участи. А ведь сердцем своим он всегда оставался верен родине. «О, Неаполь! О, Нола!..» Был жив еще отец. Джордано изредка получал весточки от него.

«Моя родина там, где проплывают самые прекрасные облака», — написал сто лет назад писатель Жюль Ренар. Возможно, он прав. Не потому, что где-то в мире есть край великолепнейших облаков. А потому, что самые прекрасные облака проплывают над родиной.

Странствующий рыцарь Истины

Отъезд Бруно из Англии был вынужденным. Мишелю де Кастельно было дано распоряжение вернуться во Францию. Его дипломатическая деятельность не помогла усилить на Британских островах партию католиков и французское влияние. Католическая королева Шотландии Мария Стюарт пребывала в заточении. Елизавета заключила дружеский союз с ее сыном Яковом.

Возвращение бывшего посла на континент омрачилось пропажей значительной части его имущества. Ноланца, сопровождавшего Мишеля де Кастельно, ограбил собственный слуга. Добрались до Парижа почти как нищие беженцы.

Джордано теперь был лишен возможности спокойно работать, пользуясь покровительством вельможи. Де Кастельно разорился.

Во Франции было неспокойно. Здоровье короля Генриха III оставляло желать лучшего. В предчувствии близкой смерти он пытался философствовать о бренности бытия, предаваясь покаянным постам и молитвам… Но и грешить не перестал. И в мудрствованиях, и в религии, и в политике, он более всего показывал свою нерешительность и слабость. Детей у него не было, а брат, герцог Анжуйский, умер.

Законным наследником французской короны оставался король Наварры Генрих. Но ведь он был гугенотом, протестантом! Католики не желали его восшествия на престол. Они были на стороне влиятельного герцога Генриха Гиза. Положение осложнялось происками испанского короля Филиппа II, продолжавшего завоевание Нидерландов и мечтавшего покорить Англию. Генрих Гиз тайно получал из Испании крупные средства.