Марк Твен - Личные воспоминания о Жанне дАрк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря Страница 38

Он был поистине любезен. Он сказал:

— Не преклоняйте колен, мой несравненный полководец. Вы одержали королевскую победу, и вам подобают королевские почести. — Заметив ее бледность, он сказал: — И вы не должны стоять, вы пролили кровь за Францию, и рана ваша еще не закрылась, — идите сюда. — Он подвел ее к креслу и сел рядом с ней. — Теперь говорите со мной откровенно, как с вашим большим должником, который готов признать свой долг в присутствии всего двора. Чего вы просите в награду? Говорите.

Мне стало стыдно за него. Но я был не прав: откуда ему было за несколько недель узнать это удивительное дитя, если даже мы, знавшие ее всю жизнь, ежедневно открывали в ней новые духовные высоты, о которых не подозревали ранее? Но все мы таковы: когда мы что-нибудь знаем, мы презираем всех, кто почему-либо этого не знает. Мне было стыдно и за всех этих придворных, которые завистливо облизывались, видя, какой чести удостоилась Жанна, а ведь они знали ее не лучше, чем король.

Лицо Жанны залилось краской при мысли, что ей предлагают плату за службу родине; она потупила голову и попыталась спрятать лицо, как делают все девушки, когда краснеют; почему они это делают — неизвестно, но так уж бывает всегда; и чем сильнее они краснеют, тем больше смущаются и не могут вынести любопытных взглядов. Король еще больше испортил дело тем, что привлек к ней общее внимание, а это — самое неприятное для девушки, когда она краснеет; если кругом много посторонних, девушка может даже расплакаться, особенно такая юная, как Жанна. Одному Богу ведомо, отчего это так, — от людей это скрыто. Что касается меня, то мне покраснеть — не страшнее, чем чихнуть, даже, пожалуй, проще. Однако эти размышления не идут к делу, и я лучше продолжу свой рассказ.

Король пошутил над тем, что Жанна покраснела, — и тут уж вся кровь бросилась ей в лицо, и оно запылало огнем. Ему стало жаль ее, и он попытался рассеять ее смущение; он сказал, что краска ей очень к лицу и смущаться тут нечего. Теперь уж все, вплоть до собачонки, уставились на нее, и щеки ее из красных сделались пунцовыми, а из глаз полились слезы, как я и ожидал. Король очень огорчился и понял, что лучше всего переменить тему: он в самых лестных выражениях заговорил о том, как Жанна брала Турель; когда она немного успокоилась, он снова сказал, чтобы она просила себе награду. Все превратились в слух, ожидая, чего она потребует, но когда она ответила, на лицах у всех было ясно написано, что они ожидали совсем не того.

— О милостивый дофин, у меня только одно желание. Если…

— Не бойся, дитя мое, говори.

— Не медлите ни одного дня. Мое войско сильно, отважно и горит желанием завершить свое дело. Поезжайте со мной в Реймс и там возложите на себя венец.

Малодушный король в своем мотыльковом наряде сразу весь съежился.

— В Реймс? Мой милый полководец, это невозможно! Ведь там средоточие английских сил.

Неужели его окружали французы? Ни одно лицо не просияло при словах мужественной девушки — напротив, все с явным удовольствием услышали возражение короля. Идти воевать, вместо того чтобы нежиться в шелках? Этого не желал ни один из мотыльков. Угощая друг друга конфетами из осыпанных драгоценностями бонбоньерок, они шепотом одобряли осторожность главного мотылька.

Жанна сказала с мольбой:

— Умоляю вас, не упускайте такого превосходного случая! Сейчас все нам благоприятствует, все! Все сложилось как нельзя лучше. Наше войско воодушевлено победой, а англичане приуныли от своего поражения. Если мы промедлим, положение изменится. Солдаты увидят, что мы колеблемся и не спешим закрепить победу; они удивятся, потом начнут сомневаться и утратят боевой дух; англичане тоже удивятся и снова наберутся отваги. Сейчас самое время! Молю вас — едем!

Король покачал головой, а Ла Тремуйль, у которого он спросил совета, с готовностью подтвердил:

— Сир, это было бы неблагоразумно. Подумайте об английских укреплениях на Луаре и о тех, что находятся между нами и Реймсом.

Он хотел продолжать, но Жанна прервала его и сказала, обернувшись к нему:

— Если ждать, англичане укрепятся еще больше. А это разве будет выгоднее для нас?

— Нет, разумеется.

— Так что же ты предлагаешь? Что, по-твоему, надо делать?

— Мне думается, что надо выждать.

— Выждать?.. Чего?

Министр смутился, ибо не мог дать никакого убедительного объяснения. К тому же он не привык, чтобы его вот так донимали вопросами в присутствии целой толпы. Он проговорил с раздражением:

— Государственные дела не годится обсуждать в таком многолюдном собрании.

Жанна сказала кротко:

— Прошу прощения. Я ошиблась по неведению: я не знала, что ты ведаешь государственными делами.

Министр поднял брови с насмешливым удивлением и сказал саркастически:

— Я первый министр короля, а тебе кажется, что я не ведаю государственными делами. Как же это могло тебе показаться, позволь спросить?

Жанна ответила спокойно:

— Да ведь государства-то нет.

— То есть как это нет?

— Нет, мессир, государства нет; а значит, нет надобности и в министре. От Франции осталось всего несколько, акров земли, а для них довольно и управителя с подручным. И это не государственные дела, такое громкое слово тут не подходит.

Король не покраснел, а, напротив, весело и беззаботно рассмеялся; вслед за ним засмеялся и весь двор, но беззвучно и, из осторожности, отвернувшись. Ла Тремуйль рассердился и открыл было рот, чтобы возразить, но король остановил его движением руки и сказал:

— Я беру ее под свое королевское покровительство. Она сказала правду, неприкрашенную правду, а мне так редко доводится ее слышать! Сколько бы ни было мишурной позолоты на мне и вокруг меня, я ведь и в самом деле всего только управляющий какими-то жалкими акрами, а ты — мой подручный. — И он снова весело рассмеялся. — Жанна, моя правдивая и верная воительница! Требуй же от меня награду. Хочешь, я возведу тебя в дворянство. Пусть у тебя в гербе будут французские лилии и корона, а рядом — твой победоносный меч, который их защищает. Тебе достаточно сказать слово.

По залу пронесся шепот завистливого удивления, но Жанна покачала головой и сказала:

— Не надо мне этого, милостивый дофин. Трудиться для Франции, отдать всю себя ради Франции — ведь это само по себе величайшая награда, и к ней нечего прибавить. Даруйте мне единственную милость, о которой я прошу, самую желанную для меня, самую ценную из всех, какие вы можете даровать: поезжайте со мной в Реймс и возложите на себя корону. Позвольте припасть к вашим ногам и умолять вас!

Король удержал ее за руку; что-то подлинно мужественное прозвучало в его голосе и сверкнуло в глазах, когда он сказал:

— Не надо. Ты победила — пусть будет по…

Но тут он увидел предостерегающий жест министра и добавил, к великому облегчению двора:

— Мы подумаем. Подумаем и обсудим. Довольно с тебя этого, неугомонная воительница?

В. начале его речи лицо Жанны озарилось радостью, но потом радость угасла, и глаза ее налились слезами. Она заговорила с каким-то страхом:

— Умоляю вас, позвольте мне выполнить мое дело — ведь у меня осталось так мало времени!

— Мало времени?

— Всего только год. Меня хватит на год.

— Полно, дитя! В твоем крепком маленьком теле хватит жизни лет на пятьдесят.

— Вы ошибаетесь. Через год, всего через год, наступит конец. Время уходит, а ведь еще так много надо сделать! О, позвольте мне действовать — и скорее! Это для Франции дело жизни и смерти.

Ее страстная речь подействовала даже на этих козявок. Король сделался очень серьезен, и было видно, что слова ее произвели на него глубокое впечатление. Глаза его внезапно загорелись, он встал, обнажил меч, поднял его над головой, а потом медленно опустил его плашмя на плечо Жанны и сказал:

— Как ты правдива и проста, как велика и благородна! Дарую тебе дворянское звание, которое подобает тебе по праву. Ради тебя дарую его также всей твоей семье и всему их законному потомству не только по мужской линии, но и по женской. Более того: чтобы отличить твой род и почтить его превыше всех других, дарую ему привилегию, которую еще никто не получал в моей стране: женщины в твоем роду будут иметь право передавать дворянство своим мужьям, если те окажутся простого звания.

При этой небывалой милости на всех лицах отразились удивление и зависть. Король сделал паузу и огляделся вокруг с явным удовлетворением:

— Встань, Жанна д'Арк, отныне именуемая дю Лис — в благодарность за мощный удар, который ты нанесла врагу, защищая наши лилии. Пусть они навсегда соединятся в твоем гербе с нашей королевской короной и твоим победоносным мечом как знак твоего благородного звания.

Госпожа дю Лис поднялась, а раззолоченные любимцы фортуны кинулись поздравлять ее с вступлением в их священные ряды и спешили величать ее новым титулом. Но она смутилась и сказала, что эти почести не подобают ее низкому рождению, — пусть ей позволят и впредь называться просто Жанной д'Арк, и больше никак.