Луи Бриньон - Кес Арут Страница 39

— Потом расскажешь, — остановил его Арут, — надо уходить, пока турки не опомнились и не бросились за нами в погоню.

Едва они начали уходить, как небо совсем почернело. Хлынул сильный ливень.

— Не останавливаться! — закричал Арут, перекрывая шум дождя. — Вперёд!

Но и без его приказа все спешили покинуть место боя. Вскоре небольшой отряд ушёл, а турецкие командиры так и не дали команды выдвигаться вперёд!

Видимо, они чесали головы, пытаясь понять, что же происходило вокруг них.

Спустя двое суток отряды соединились и пересекли русскую границу. Радости людей не было конца. Все наперебой рассказывали о бое с дивизией. Арут, с еле заметной улыбкой, смотрел на встречу двух братьев. Как они смотрели друг на друга. Вазген всем своим видом показывал, что не переживал за брата. Но его выдало непрекращающееся ворчание, которым он журил брата.

Отряды прибыли в окрестности Карса, где находился главный штаб армянских добровольческих отрядов. Здесь же находились некоторые руководители партий «Дашнакцютюн» и «Гнчак».

Фидаи из отряда Арута и Сепуха только и могли, что издавать хрипящий свист. Никогда, никогда они не видели столько армян вместе. Здесь находились около двадцати семи армянских добровольческих отрядов. Тысячи человек собрались под эти знамёна. Это была армия. Настоящая армия.

Арут, Сепух расквартировали своих людей и вместе с Эгояном направились в штаб. Привязав коней возле крыльца, где толпилось огромное количество вооружённых людей, они уже собирались войти внутрь, когда из штаба вышел человек в гражданской одежде. Увидев Эгояна, он подошёл к нему и крепко пожал руку.

— Тот самый полковник Лущев, — представил Эгоян своего знакомого на русском языке. И тут же представил своих спутников.

— Сепух! А это…Кес Арут!

Лущев сердечно пожал руку Сепуху, а потом повернулся лицом к Аруту и с явным любопытством взглянул на него:

— Тот самый? — он пожал протянутую Арутом руку. — Шайтан Арут?

Люди вокруг них начали оглядываться на Арута.

— Тот самый, — подтвердил Эгоян.

— Тут только о вас и говорят. Не думал, что…вы такой молодой.

— Ашот тоже о вас много рассказывал, — ответил Арут, — мы все здесь…обязаны вам. Не знаю…как…

— Не стоит, — Лущев поднял руку и слегка помрачнев, продолжил: — Зверства, чинимые турками, не могут никого оставить равнодушным. Вы уж поверьте, Арут, скоро вся Европа на них обрушиться. Они ещё горько пожалеют о своих гнусных делах.

— Пожалеют или нет, мёртвых это не вернёт, — коротко ответил Арут.

— Да, не вернёт, — согласился Лущев, — и тем печальней понимать это. Ну что ж, рад был познакомиться с вами. Пора ехать обратно, в Константинополь.

— В Константинополь? — Арут посмотрел на Лущева и попросил: — Наедине можно поговорить?

— Конечно!

Попрощавшись с остальными, Лущев отошёл с Арутом в сторонку. Он был несколько удивлён просьбой Арута, не понимая, о чём тот может говорить с ним.

— Видите ли какое дело, господин полковник, — негромко начал Арут, — у меня есть к вам огромная просьба.

— Слушаю вас со всем вниманием!

— В Эрзеруме у меня была семья. Последний раз я их видел почти два месяца назад. У меня двое детей. Жена собиралась рожать третьего, когда я уехал. Я их, конечно, поищу здесь, но вдруг…вдруг их угнали турки?

Лущев сжал локоть Арута.

— Я сделаю всё, что в моих силах! Будьте уверены, Арут.

— Семья Констандяна из Эрзерума. У неё ещё трое братьев…неженатых. Молодые…мать, отец. У меня мальчик Ваан. Четыре года. Девочка Наринэ. Три года. И третий ребёнок…если это мальчик, то наверняка …Артуш…если девочка…то Сирун. Жену зовут Мириам. Ей двадцать четыре года…пожалуйста господин полковник…если что-то узнаете…

— Обязательно дам знать. Обещаю, Арут!

— Спасибо! Огромное спасибо! — Арут с чувством пожал ему руку. После этого они расстались. А чуть позже Эгоян познакомил Арута со всеми командирами добровольческих отрядов.

А ещё двумя часами позже, все добровольческие отряды собрались перед штабом, где стихийно проходил митинг. Выступали командиры отрядов и представители партии. Все как один рассказывали о зверских убийствах и истязаниях армян турками. Все вокруг слушали эти выступления с потемневшими от гнева лицами. Со сжатыми кулаками. Нередко выступающих перебивали, дополняя сказанное клятвами уничтожить палачей. Митинг длился несколько часов, когда объявили им Арута.

— Кес Арут! Все мы слышали это отважное имя! Пусть наш брат выступит! Пусть скажет несколько слов!

Разговоры начали стихать по мере движения Арута к штабу. Многие вытягивали голову, стараясь увидеть одного из самых знаменитых армянских фидаи. Арут прошёл на крыльцо. Некоторое время он, молча, осматривал стройные ряды вооружённых людей, а затем негромко заговорил. Но этого хватило, чтобы все его услышали.

— Две с половиной тысячи лет наш народ живёт на этой земле. Четыреста лет…четыреста лет турки уничтожают нас, поливаю эту землю нашей кровью. Им этого показалось мало. Они решили вырезать весь наш народ…до последнего человека. Они решили стереть с лица земли само слово «армянин». Сейчас, когда мы с вами разговариваем, десятки тысяч наших матерей, сестёр, дочерей, отцов, братьев и сыновей…бредут по нашей земле…изнеможенные, истощённые, измученные. Жизнь этих людей хуже смерти. Страдания этих людей неподвластны пониманию, ибо выходят за все границы человеческого разума.

— На всей земле, — продолжал говорить в полной тишине Арут, — на всей земле у нас нет других врагов, кроме турок. Они истязают наши семьи, уготовив им ад на земле. Отныне и до конца моей жизни объявляю этих палачей своими кровными врагами. Не успокоюсь до тех пор, пока последний из убийц ни будет предан смерти. Я знаю, что не во мне одном горит этот огонь ненависти. Я вижу перед собой людей, которые приехали со всех уголков земного шара. Вас привели сюда страдания армянского народа. Так соберёмся в один кулак и покажем всем, что мы можем, и будем сражаться! Будем бороться. Пока кровь бежит в жилах, пока сердце стучит…будем бороться. Будем бить наших врагов, бить и бить, пока не освободим эту землю…

Слова Арута потонули в криках.

— Вперёд! Вперёд!

Глава 21

15 августа 1915 года

Город Урфа

— Стоять! Стоять! Стоять!

Окрики разносились вдоль всей колонны. Люди один за другим останавливались и по правилам, введенным начальником конвоя, немедленно опускали головы вниз. Мимо них засновали солдаты. Вытянув руку, они пересчитывали заключенных. Через час после остановки начальник конвоя, офицер средних лет, получил от посланных солдат бумаги с цифрами. Офицер, хмуря брови, стал помещать все цифры в одну колонку. Произведя необходимые ему расчёты, он с досадой воскликнул:

— 12387! Аллах, этот нечестивый народ слишком живучий!

Затем начальник конвоя подозвал одного из своих офицеров и передав ему данные, приказал:

— Отправить в Константинополь! Сводка по эрзерумским армянам!

После этого начальник конвоя долго стоял и размышлял, внимательно оглядывая лица людей. Вся колонна ждала его слов. Люди не знали, что он ещё придумает, да и, судя по их лицам, им это было совершенно безразлично.

Неожиданно его лицо осветилось довольной улыбкой.

— Снять…всем снять обувь! — закричал он.

— Снять обувь…снять обувь… — загремело вдоль колонны.

Не дожидаясь, пока люди выполнять приказ, солдаты били их прикладами, заставляя садиться на землю. В следующие несколько минут люди сняли свою обувь. Да и какая это была обувь… остатки, жалкие остатки обуви. Почти у всех обувь была изорвана. Но даже эти остатки спасали от касания ногами земли, которая была раскалена под палящими лучами солнца. И чем ближе становились пустыни, тем горячее становилась земля.

Как только обувь была снята, послышался детский плач. Нежные ноги не в состоянии были вынести жар камней мостовых города Урфы. Те из родителей, которые были в состоянии нести своих детей, взяли их на руки. Под угрозами и ударами прикладов винтовок плач вскоре стих. Раздавались лишь отдельные всхлипывания. Колонну погнали дальше, к выходу из города. Горожане, в основном женщины в паранджах, едва сдерживали слёзы при виде колонны.

Люди были истощены и сильно исхудали. Одежда…это была не одежда, а жалкие обноски, едва прикрывающие наготу. Кожа людей покрылась чернотой и полопалась от жары. Солнечные ожоги были у всех без исключения. При движении почти все сжимали пальцы ног, стараясь хоть как-то смягчить этот невыносимый жар, исходящий от камней. Но не произносилось ни единой жалобы. Всё принималось людьми как должное. Каждый в колонне знал, что пожаловаться — значит подписать себе смертный приговор.